Чтобы не скучать в бесконечных московских пробках, я отдаюсь отстраненному наблюдению за мелкими уличными сценками, в которых проявляются господство одних и ничтожество других. Но как-то на днях спокойствие мне почти отказало: когда я ехала по Никитской к Кремлю, меня подрезал 'Лендкрузер'. Через брызги грязи на его запасном колесе просвечивал рисунок: огромный меч и щит, герб КГБ, на фоне козлобородого профиля 'Железного' Феликса Дзержинского, первого руководителя предшественника КГБ Чека. Итак, КГБ сегодня в моде - как и ФСБ, организация, пришедшая ему на смену.
Его статую под крики торжествующей толпы краном сняли с Лубянской площади еще пятнадцать лет назад, а Дзержинский и сегодня не опускает головы. В его тени мерзнет вся жизнь граждан. Сегодня на ФСБ, представители которой практически полностью заняли кабинеты кремлевской элиты, работают десятки тысяч человек: гениальные полиглоты - окучивать иностранных инвесторов и дипломатов; 'политтехнологи' - работать хорошо подвешенными языками; мастера самых высоких подсматривающе-подслушивающих технологий; и мужчины с грозными лицами в черных 'Волгах', дешевых костюмах и остроконечных ботинках. Президент Путин прекрасно сочетает в себе все эти четыре типа 'сотрудника специальных служб'.
В 1918 году, через несколько месяцев после основания Чека, Дзержинский объявил, что она устроит 'организованный террор'. Но президент Путин так не выражается. Он сказал бы, что спецслужбы - от Чека, ОГПУ и НКВД и КГБ до нынешней ФСБ - есть символ уникальной для российской истории преемственности.
'Сменяли одна другую эпохи, рушились стереотипы, менялись политические взгляды, но главными задачами вашей работы всегда оставались безопасность Отечества. . . и защита его граждан. Ваша работа ответственна и сложна, они требует непревзойденного профессионализма, цельности и мужества', - сказал президент своим бывшим коллегам два года назад по случаю праздника, в народе известного как 'День чекиста'.
Молчание, последовавшее здесь за отравлением Александра Литвиненко - это симптом культа ФСБ, основанного на секретности. Эта тема лишь вскользь промелькнула в спектакле-пантомиме вечерних новостей, в которых всезнающий президент раз за разом наказывает своих незадачливых министров, НАТО тихо окружает Россию, поток страшной заграничной отравы (то есть грузинской минеральной воды, польского мяса и рижских шпрот) отражают на границах отечества храбрые таможенники, и все, кто всегда во всем виноват, виноваты и на этот раз.
Все, кто верит в то, что ФСБ - неподкупный бастион героического российского патриотизма, имеют право лишь покорно согласиться с тем, что все делается за них способами, в которые им вникать не обязательно, но которые можно оживить, там и сям вставляя для красоты обличения и разоблачения. Самое лучшее - это наполовину верить тому, что говорят на Первом канале улыбающиеся diktor'ы новостей: все, что в стране плохо - это работа ненавистных беглецов, которые из Лондона пытаются дестабилизировать Россию, или иностранных держав, которые стремятся сделать то же самое. За последний год в массовом сознании вновь укрепился имидж британцев как главных мировых злодеев, шпионов и заговорщиков, ставший традиционным в годы от Гражданской войны до 'показательных процессов' тридцатых годов и все это время успешно питавший советскую паранойю. Например, сразу же после фарса, в котором некто в фетровой шляпе, кого назвали британским шпионом, пинает ногой электронный камень, следует речь мужественного Путина на Лубянке, где он в окружении кремлевской команды, сплошь состоящей из бывших офицеров КГБ, поздравляет 'ребят' из контрразведки с успехом и издевается над МИ-6.
Те же, кто считает, что ФСБ - это объединение политических репрессий с организованной преступностью, зачастую не проявляют особого желания вникать в подробности. Когда они слышали о Литвиненко, обычно пожимали плечами: 'это просто грязная шпионская история', 'предатель - он и есть предатель', 'слишком мелок для Кремля', 'ФСБ сработала бы более профессионально', 'полоний-210 на рынке можно купить', 'ядерные объекты строжайшим образом охраняются', 'да что мы можем знать?' Иными словами, в чем бы ни заключалась правда, там все равно кто-то сводит счеты - это не дело общественности.
Один мой русский друг недавно заметил, что эта страна стала примером триумфа постмодернизма. Простые люди верят всему, что им скажут. Всех остальных убеждают в том, что правды нет - есть только власть и пиар. Все, на что можно надеяться - это 'стабильность'. Вся 'информация' подстроена и проплачена; все, что говорится на публике, делается в чьих-то низменных корыстных интересах. Выступать против всеобщего цинизма, которым питается местная власть - это либо 'романтизм', либо 'наивность'. После этого у человека развивается либо паранойя, когда кажется, что 'везде матрица', либо тупое созерцание, когда становится уже все равно. После таких трагедий, как захват заложников на Дубровке или в Беслане, интрига следует за интригой и доходит до такой точки, когда все перемешивается, исчезает, и в этом тумане настолько глубоко тонут жертвы и перенесенные ими страдания, что всем начинает казаться, что ничего, в сущности, не произошло. Мало кто, если не считать российской интеллигенции, вообще отметил у себя в мозгу смерть Анны Политковской. 'Наверное, перешла кому-то дорогу', - так люди отвечали на этот вопрос.
Перед лицом всего этого народ уходит в частную жизнь, искусство, религию, косметику, секс, пьянство или развлечения - а большинство и так занято борьбой за выживание. Летом в школе, где учатся мои дети - которая, надо сказать, доблестно старается дать своим ученикам то, что русские называют 'перспективой', с напутствием на будущее к выпускникам обратились учителя. Учительница истории сказала: 'Держите дистанцию, будьте честны перед собой и не верьте пропаганде. . . пропаганда - очень сильная вещь'.
Российская система, которую исследователь Эндрю Уилсон (Andrew Wilson) назвал 'виртуальной политикой', может выжить только в том случае, если она обеспечивает единство элиты. В череде убийств последних нескольких месяцев, кульминацией которой стало убийство Литвиненко, некоторые видят надвигающийся конец путинской 'стабильности'. При наличии отсутствия реальной политической жизни вертикаль власти не может выдержать проблемы смены президента в 2008 году, когда Путин пообещал, в соответствии с конституцией, уйти со своего поста.
Может быть, все эти 'глухие' убийства - ну кто, скажите, верит, что мы когда-нибудь узнаем правду о Литвиненко? - лишь отражение внутрикремлевской войны за будущую власть. Когда Литвиненко впервые сказал, что отравлен, он заявил журналистам, что у него были документы, касающиеся смерти Политковской, которые он якобы собирался передать в выходящую два раза в неделю 'Новую газету', где она работала. С того дня в 'Новой газете' о Литвиненко не напечатано практически ни слова. Его смерть лишь вскользь упоминается в редакционной статье в последнем выпуске, озаглавленной 'Партия третьего срока'. Редакция предполагает, что некая фракция, близкая к власти, планирует устроить в стране 'новые страшные' события, которые разрушат иллюзию стабильности и 'всколыхнут общество', заставят его задуматься о том, что будет со страной после Путина, и одновременно восстановят Россию настолько против Запада, что, нарушив конституцию, Путин уже ничего не потеряет.
На своем сайте 'Новая газета' объявила, что через день после смерти Литвиненко угрозы получили еще двое журналистов. Газета уже потеряла троих. А жизнь всем дорога. Ну что, есть еще желающие узнать правду?
