После гибели бывшего агента КГБ Литвиненко и случившегося до этого убийства мужественной журналистки Анны Политковской во всем мире, и прежде всего в Европе, вновь разгорелась дискуссия на тему о том, куда же идет Россия. Являются ли два политических убийства симптомом опасной дегенерации путинского 'режима', которая выражается еще и в возрождении империалистического отношения к Чечне, Грузии, Украине и другим бывшим советским республикам? А если это так, действительно ли (как утверждает Андре Глюксман) мы, западные люди, проявляем опасную слепоту, отказываясь взглянуть в лицо тем 'опасным истинам', разглашение которых стоило жизни Политковской и Литвиненко? Прав ли глава Еврокомиссии Мануэл Баррозу, когда говорит: 'У нас есть с Россией проблема - и даже много проблем. Слишком много убитых, а мы так и не знаем, кто их убил'?
Или, наоборот, можно предположить, что люди, убившие двух 'врагов Путина', сделали это не ради Путина, а против него, чтобы 'бросить зловещий свет' на Путина накануне двух важных встреч на высшем уровне между Россией и Европой и приписать ему эти политические убийства? Или даже для того, чтобы убрать его с дороги в ходе потайной борьбы за власть, которая может развязаться к концу его второго мандата? Такими вопросами задавался (на страницах этого и других изданий) Джульетто Кьеза, который разбирается в России получше русских. Если все это так, тогда Горбачев совершенно прав, утверждая (как он это делал неоднократно за последние несколько недель): вы на Западе ничего не понимаете! Не изолируйте Путина и Россию - Россию, которая 'не враг и не друг', - потому что Запад нуждается в них.
Я вспоминаю дискуссию, которая имела место в Осло, в самом начале горбачевской эпохи, на конференции, посвященной той же самой теме: куда пойдет Советский Союз, который Михаил Сергеевич перевернул с ног на голову своей гласностью и перестройкой?
Маршалл Шульман (Marshall Shulman), который был, возможно, главным кремлинологом, предложил нам в своем вступительном докладе четыре сценария: постепенный и безболезненный переход к демократии и рынку; государственный переворот, осуществленный партией, чтобы вернуть себе всю власть; государственный переворот, осуществленный военными, чтобы вновь утвердить имперскую Россию во всем ее величии; и, наконец, возможный распад последней гигантской империи, созданной европейским народом. Мне выпало выступать с ответной репликой, и я выпутался, заявив, что все четыре сценария возможны, однако скорее всего осуществится какой-нибудь пятый сценарий, какой именно - пока неизвестно. В последовавшей затем дискуссии еще четыре или пять вариантов было обрисовано четырьмя или пятью коллегами-кремлинологами; насколько я помню, не осуществился ни один из них.
Так вышло, что попытка партийного государственного переворота была предпринята, но она провалилась; что 'внешняя', постцаристская империя распалась, однако внутренняя - до сих пор нет; Россия - при Ельцине, а затем и при Путине - ступила на путь колебаний между авторитаризмом и демократией. Как пишет журнал Economist, она до сих пор является 'государством-гибридом' между одним и другим (на 102 месте; Италия находится на 34-м, среди 'ущербных демократий'). Так что мы продолжаем задаваться вопросом: куда же пойдет Россия? И в ответе мы совершенно не уверены.
Это не было бы так серьезно, если бы мы испытывали большую уверенность, отвечая на другие вопросы: куда пойдет исламский мир, балансирующий между модернизацией и террористическим фундаментализмом? Куда пойдет Китай, 'авторитарный режим', находящийся на 138 месте? Куда пойдет Индия (еще одна 'ущербная демократия' - 35-е место), когда она осознает, что является новой сверхдержавой? Куда пойдет Африка, огромная, измученная, нищая, в мире, который поворачивается к ней спиной и обращает на нее так мало внимания? Куда пойдет Латинская Америка, в которой возобновляются вспышки антиамериканизма? И у скольких еще государств через десять лет будет ядерное оружие?
Я не отваживаюсь давать ответы ни на один из этих вопросов (это было бы не очень мудро: неуверенность более благоразумна), однако же мы задаемся ими день за днем, и тревога сменяется надеждой, а надежда - страхом. Я, будучи ветераном-европеистом, выдвину только один тезис. Если мы, преодолевая один кризис за другим, все же создали (и до сих пор продолжаем создавать) Европейский Союз, и если параллельно мы основали Североатлантический союз, то есть союз старых демократий, мы сделали это не только ради того, чтобы положить конец войнам, раздиравшим нас в прошлом изнутри, и не только ради того, чтобы ответить на вызов сталинизма. И та, и другая причина важна, но мы сделали это еще и потому, что мы полагали (эта идея очень четко существовала в сознании Альтьеро Спинелли, чье столетие мы как раз сейчас отмечаем), что, реализовав утопию единой Европы, мы создадим предпосылки для реализации кантианской утопии мира во всем мире.
Если мы вновь обратим взгляд к нашей соседке-России, история которой, в бедах и в радости, была и остается частью нашей европейской истории, поскольку она проникнута европейскими ценностями или же их отрицанием, нам станет очевидно, что чем крепче, здоровее и сплоченнее будет Европейский Союз, тем более сильное положительное влияние он сможет оказывать на Россию и на ее неясное будущее, предлагая себя в качестве модели развития для гигантской империи с сотней народностей, которая простирается от границ Европейского Союза до бесконечности, занимая треть земного полушария, почти достигая (через Берингов пролив) еще одного дальнего края 'ссыльной Европы', который зовется Аляской. Россия слишком велика, чтобы войти в Евросоюз, но она слишком в большой степени принадлежит Европе, чтобы не подхватить наши ценности, наши успехи, или же наши поражения.
____________________________________________________
Не поднимайте лапки перед Путиным ("Los Angeles Times", США)
Что ожидает Россию в будущем? ("Die Zeit", Германия)
