Это была цитадель советской власти, где бок о бок жили палачи и жертвы, шпионы и объекты слежки. Сегодня это роскошный кондоминиум, где живут богачи путинской эпохи. Они отменили прошлое, но горстка женщин пытается его сохранить.
Они жили на одной лестничной площадке. Каждый день, выходя из дома, они здоровались, кивая друг другу, и то же самое происходило по вечерам, когда они возвращались. Они производили впечатление добрых соседей и старых знакомых. Жилец из квартиры Б провел восемь лет в лагере, в Казахстане, а жилец из квартиры А был тем самым судьей, который приговорил его, невиновного, к ссылке. Хватило одного поддельного документа, одного доноса, - и в одну из страшных ночей 1938 года его арестовали. Тем не менее, после войны они оба - и палач, и жертва, - вновь стали жить на месте преступления, в Доме на набережной, - огромном сером здании безразличного к солнечному свету оттенка. Оно до сих пор стоит на берегу Москвы-реки, напротив Кремля и собора Христа Спасителя. Можно было бы сказать, что это отдельный город, не подверженный влиянию времени, если бы последние события не бросали на него вспышки ослепительного света, которым удалось согреть древние стены.
Опять русские шпионы. Опять смерти при загадочных обстоятельствах и хитросплетения вендетт. И вновь память не дает застать себя врасплох, требует внимания и желает вернуться как минимум на тридцать лет назад - в 1976 год, когда появился роман Юрия Трифонова 'Дом на набережной', сразу же признанный одним из наиболее пронзительных документов литературного диссидентства. Это жесточайшая критика советского режима и самой его сущности, но прежде всего это призыв задуматься о природе власти и ее вечном, двойственном притяжении, которое завлекло в один из мрачнейших домов Москвы не менее трех поколений прославленных граждан (включая отца самого Трифонова). Вот что писал его сын: 'Этот дом - гиря, заклинание, пытка, загадочная сила притяжения'. И никто, даже сейчас, не может (или не хочет) этой силе сопротивляться.
Сегодня в этом доме-сирене живут наследники прежних жильцов, те, кто был детьми в тридцатые годы, а рядом с ними, - наследники краха СССР, новые русские, единственные, кто может вносить наличными арендную плату в 10 тысяч долларов в месяц.
Первые знают историю, вторые - нет. Именно поэтому несколько женщин, у которых память долгая и горькая, решили открыть маленький музей в одном из помещений, предназначенных для консьержки. Несколько ступенек; двойная дверь, закрывающая доступ зимнему холоду и безразличию новых времен, - и мы оказываемся внутри крошечной квартирки тридцатых годов. Ее хозяйка - Ольга Трифонова, жена Юрия, писательница и экскурсовод по этому небольшому и необычному музею. На стене - портрет Сталина, и повсюду, будто на домашней стене плача, - лица тех людей (их были сотни), которые жили здесь и были отсюда вырваны насильно. 'Подумайте только: это здание было задумано, чтобы предоставить номенклатуре все самое лучшее, что только можно было себе вообразить в ту эпоху', - начинает свой рассказ Ольга Трифонова. 'Это был дом лести, который вскорости превратился в дом-тюрьму. В 1931 году, когда работы были завершены, в здании проживало около 600 семей - тут были члены Политбюро, министры, наркомы, офицеры, а также представители советской аристократии вроде Збарского, человека, который бальзамировал Ленина, или образцового рабочего Стаханова, или Бориса Иофана - архитектора, спроектировавшего здание. Здесь жил глава тайной полиции Берия, Хрущев, и даже дочь Сталина Светлана. Валентин Трифонов, отец Юрия, один из первых революционеров, соратник Сталина по Гражданской войне, а впоследствии дипломат, также проживал тут. В 1933 году ему была отведена одна из 505 квартир, и именно здесь восьмилетний мальчик Юра жил, пользуясь всеми привилегиями: просторной квартирой, горячей водой, телефоном, лифтом, частной библиотекой, спортзалом, театром и магазинами, чьи полки всегда были полны товарами, даже когда за пределами дома за всем стояли бесконечные очереди. Здешняя жизнь некоторое время была прекрасна, ей можно было позавидовать'.
Возможно, никто даже не замечал людей, занимавших помещения для консьержей в 25 подъездах дома. Это были шпионы. Возможно, поначалу не имело никакого значения и то, что у этих подозрительных типов были дубликаты ключей от каждой квартиры. И не вызывало удивления то, что раз в год они являлись проверить мебель, занесенную в специальные описи. Или что они звонили в 11 вечера, чтобы посоветовать гостям отправиться по домам. Это был комендантский час. Однажды вечером, в марте 1938 года, звонок раздался и в квартире Трифоновых, предвещая появление нежданных гостей. Из окна был виден фургон - 'черный воронок', припаркованный во дворе. Кто-то постучал в дверь: двое охранников в голубых беретах. Послышались крики; соседи все понимали, но никто не сдвинулся с места. Отца Юрия арестовали и убили. Месяц спустя настал черед матери - ее депортировали в лагерь на восемь лет. Юрия с сестрой отправили к бабушке, которая жила не в Москве. 'Никто не должен был помнить прошлое', - говорит Ольга. 'Чтобы вступить в комсомол, Юрий сказал, что его отца убили на войне. Но в 1951 году, когда он получил Сталинскую премию за свой рассказ 'Студенты' и решил вступить в Союз писателей, истинная сущность Юрия, сына врагов народа, была обнаружена и объявлена все тем же Сталиным. Двадцать лет спустя, в стыде и страхе, рождались первые страницы 'Дома на набережной'. Когда в 1981 году мой муж умер, я обратилась к администрации дома, умоляя разрешить мне взглянуть на то место, где Юрий провел детство. Я хотела всего лишь выглянуть из окна, представить, что он еще там. Но мне было категорически отказано'.
Дверь его квартиры (номер 20, последний этаж, потрясающий вид) открывает 74-летняя Ирина Волкова, которая тоже участвовала в создании музея, хотя за плечами у нее совершенно иное прошлое. Ирина - дочь одного из ближайших соратников Сталина, сперва большевика, затем дипломата, закончившего свою карьеру судьей по имущественным вопросам. 'Именно это спасло моего отца от ареста. Он занимался делами, а не политикой. Моя двоюродная сестра Ксения, к примеру, два года жила в санатории, в Крыму. Потом санаторий был конфискован немцами, которые сожгли все больничные карты и отправили детей в приют. У нас не было о ней никаких известий. Но однажды, в 1956 году, моей тете, которая еще жила здесь, позвонили от консьержки: 'Вас тут спрашивает девушка, которая утверждает, что она ваша дочь'. И правда: это была Ксения, которая воссоединилась с нами спустя 23 года - благодаря тому, что ей удалось сохранить фамилию'. Другим детям после ареста родителей фамилии меняли, после чего их отправляли в 'приемник' - приют, нечто вроде чистилища, где они росли, ничего не зная ни о чем, даже о самих себе. Так произошло с Эриком Игоревым, который был совсем маленьким, когда его отец и мать исчезли, будто растворились в воздухе. 'После смерти Сталина Эрик поместил объявление в газете - искал свою мать', - рассказывает Татьяна Шмит, которая, вместе с Ириной, тоже занимается музеем. 'У него была только одна зацепка: он говорил, что помнит серый дом рядом с рекой, и прибавлял одну деталь: каждое утро он ездил в детский сад на лифте. Как ни удивительно, но его мать выжила в лагере и узнала сына'.
Ирина и Татьяна тоже ходили в этот сад - на последнем этаже дома. 'Самое страшное в нашем детстве было то, что, несмотря на происходившее, тут жилось очень хорошо', - объясняет Ирина, рядом с которой сидит ее внучка 24-летняя Нана (уменьшительное от более ностальгического имени Ульяна), стоматолог. Именно она в будущем унаследует эту пятикомнатную квартиру. 'Трагедии сопутствовала беспечность; по ночам происходили аресты, а днем мы бегали по двору, ходили в кино по заранее заказанным билетам или играли в прятки на террасе, где потом загорали, когда немного подросли. Теперь на крышу выходить запрещено: боятся снайперов. Единственное, что теперь движется наверху, - гигантская эмблема 'Мерседеса'. Мы протестовали и требовали, чтобы рекламу убрали: в 1943 году дом эвакуировали и заминировали именно для того, чтобы в него не вошли немцы. Но ничего не вышло: бизнес важнее памяти'.
Что удивительно, потому как страх здесь укоренился очень глубоко. Когда в 1928 году рыли фундамент дома, рабочие нашли тысячи костей, которые, по всей видимости, подтверждали легенду: в XV веке здесь находилось болото, и именно здесь проводились казни. Тут же стоял и дом, где, возможно, жил Малюта Скуратов, глава охраны Ивана Грозного - устрашающих опричников, дальних предшественников чекистов. Сто лет спустя на его месте (в двух шагах от серого дома) была воздвигнута разноцветная церковь Святого Николая. 'Я в детстве тоже играла в этом саду, - вспоминает Нана. - Церковь была превращена в склад бутылок. Это было наше тайное убежище, но там было и вправду страшно. Однажды моя собака рыла землю и нашла череп'. Прошлое возвращается, как в последней реплике Ирины: 'Три года назад квартиру, которая находится под моей, решили продать. Купила ее очень богатая супружеская пара, им было около тридцати. Об истории дома они ничего не знали. Потом они зашли в наш музей, страшно перепугались и позвали священника, чтобы он освятил их дом. Но священнослужитель вошел и тут же сказал, что ничего не сможет сделать, потому что стены кричат на слишком много голосов'. Безболезненное решение: стены покрыли белой штукатуркой. Но это бесполезно: голос этого дома продолжает раздаваться.
