Станислав Вельгус (Stanislaw Wielgus) вынужден был отказаться от должности варшавского архиепископа: слишком уж центральную и героическую роль сыграла католическая церковь в сопротивлении Польши коммунистической диктатуре (тут можно вспомнить и о причастии, которое принимал Лех Валенса (Lech Walesa) на гданьских верфях, и о кардинале Стефане Вышиньском (Stefan Wyszynski), и о папе Иоанне Павле Втором), чтобы в ее рядах столь высоко стоял любой, кто известен своим сотрудничеством с тайной полицией. Однако, узнав это, я заставил себя на минуту остановиться и подумать о судьбе епископа Вельгуса и вообще о том, насколько мучительный выбор приходилось в том мире раз за разом делать человеку - особенно человеку заметному и авторитетному, - чтобы просто выжить.
В этих проклятых тайных архивах Польши и других бывших и настоящих полицейских государств осталось огромное количество имен. Многие из их обладателей - люди, единственное преступление которых заключалось в том, что они не были героями. Вспоминаю, как, когда я жил в коммунистической Польше, ко мне в состоянии полного отчаяния пришел один мой друг, поляк. Он рассказал, что к нему приходили из тайной полиции и сказали, что если он откажется служить им и быть их информатором, его единственного ребенка исключат из университета. Уже то, что он рассказал об этом мне, само по себе было геройством. Ему повезло - практически сразу коммунистическая власть рухнула. Но ведь перед этим ужасным выбором вставали в то время миллионы людей во всей советской империи.
При Сталине это заставляли делать самыми грубыми и жестокими методами. Однако даже после закрытия почти всех лагерей Гулага коммунистическое государство все равно продолжало требовать от своих граждан верности и низкопоклонства - всегда и во всем. Главным рычагом служил страх и тотальный контроль над каждым аспектом жизни человека: буквально все - возможность дать детям образование, продвинуться по службе, съездить за границу, получить новую квартиру - зависело от того, играешь ли ты в ту же игру, что и все. Только цена была для всех разная - для одних молчание, пассивность и непременное участие в первомайской демонстрации; для других - информирование и активное 'сотрудничество'.
Ян Бурума (Ian Buruma) в своей книге 'Груз вины' ('The Wages of Guilt') об итогах Второй мировой войны для Германии и Японии писал, что, когда он был молод и жил в Голландии, его воображение поражали не образы героев сопротивления, а внутренний мир 'испуганного человека, предававшего ради спасения собственной жизни, предпочитавшего смотреть в сторону и перед лицом страшного морального выбора выбиравшего легкий путь, который был хуже трудного'. Когда я был корреспондентом в Советском Союзе, я думал примерно так же - может быть, потому, что, как и Бурума, я сам никогда не был уверен в том, что, если бы сам жил такой жизнью, не согласился бы на тот самый легкий путь.
Да, были и настоящие злодеи - люди, которые добровольно шли работать в систему ради власти, люди, упивавшиеся возможностью унижать и преследовать беззащитных сограждан. Но были и другие, во всех отношениях благородные люди, которые зачастую шли на компромисс - не потому, что выбирали вариант зла, а потому что плохими были все варианты. Сам Алексий Второй, патриарх Русской православной церкви, сорок лет прослуживший в церковной иерархии при коммунистах, признавал, что отправление его религиозной миссии требовало установления определенных отношений с государством.
- Чтобы защитить что-то, необходимо было отдать что-то взамен, - сказал он мне в 1991 году, когда я брал у него интервью. - Разве были среди тех, кто должен был нести ответственность не только за себя, но и за судьбы тысяч других, какие-то другие организации и другие люди, кто в те годы, при Советском Союзе, не был бы вынужден действовать так же?
Многие из тех, кто был пойман в эту сеть, все же проводили для себя какую-то 'красную линию', за которой компромисс превращался в капитуляцию. Зачастую линии эти были тонкими и незаметными: ведь так легко убедить себя, что рассказать тайной полиции о том, кто был на чтении запрещенной поэзии - это допустимо, ведь ты не рассказываешь, кто перепечатал рукопись, которую читали. И пока человек не переходил свою собственную 'красную линию', он мог смотреть в глаза другим.
Епископ Вельгус говорил, что за все время никому не причинил зла, что он всего лишь докладывал о собственных действиях, чтобы иметь возможность продолжать исследования за рубежом. Но как он может знать, кому нанесли вред его доклады? Откуда он знает, как они использовались? Одна из проблем с подобными 'делами' заключается как раз в том, что они составлялись профессиональными лжецами, нередко пытавшимися убедить начальство в собственной значимости путем придумывания разных мифических заговоров. С другой стороны, и предстоятель Польши кардинал Йозеф Глемп (Jozef Glemp) сказал в защиту епископа Вельгуса: 'Что значат 'улики', основанные на нескольких документах и обрывках бумаги в третьей ксерокопии?'
Ни на один из этих вопросов нет четкого ответа. Народ должен знать, что реально происходило, и главные из тех, чьих рук это дело, должны нести за это ответственность. Но когда мы судим других - тех, для кого малые уступки системе стали ценой, которую они платили за выживание, - мы должны сами себя спросить: а что сделали бы мы, окажись мы на их месте?
___________________________________________________________
Сделка архиепископа и всей Польши ("The Washington Post", США)
