Даже те западные наблюдатели, кто критикует правозащитные организации за наивность и безответственность, как правило не ставят под сомнение чистоту их помыслов - и конечно, многие из таких организаций, например, "Международная амнистия" (Amnesty International) и Human Rights Watch, действительно преследуют благородные цели. Но это относится не ко всем, и признание того факта, что с нравственной точки зрения правозащитная деятельность сегодня порой приобретает двусмысленный характер, было бы весьма полезно с точки зрения общественных дискуссий на Западе.
Так, в США и союзных Вашингтону странах эта деятельность активно используется для пропаганды имперской политики - и это в тот момент, когда действия самой Америки серьезно подрывают ее претензии на нравственное превосходство в глазах всего мира.
Это явление особенно опасно в условиях 'взлета' Китая, России и других стран, где существует иное мнение о соотношении между правами личности, коллектива и государственной властью. Стоит также вспомнить, что с точки зрения интересов безопасности Запада жизненно важно избегать ненужной напряженности в отношениях с мусульманским миром. Шовинистические силы с легкостью используют 'нравственный абсолютизм', характерный для правозащитных организаций, чтобы заблокировать необходимые компромиссы и взаимодействие с другими странами, даже по вопросам, совершенно не связанным с правами человека.
В то же время западные страны не могут и не должны отказываться от приверженности укреплению прав человека во всем мире, поскольку она является одним из основных элементов нашего вклада в общечеловеческую цивилизацию. Таким образом, Западу необходимо выработать некий набор неформальных нравственных и идейных критериев, с помощью которых мы сможем оценивать значение, искренность, и целесообразность конкретных правозащитных кампаний и аргументов.
Необходимо это потому, что сегодня, как и в прошлом, то, что мы называем борьбой за права человека, может использоваться также для нагнетания ненависти, заносчивости, и поощрения агрессии.
Еще две с лишним тысячи лет назад в основе греческой и римской военной пропаганды лежал тезис о 'варварстве' - подлинном или мнимом - противников, с которыми они сталкивались. В 16 веке жестокие обычаи некоторых индейских народов использовались испанцами для обоснования покорения Америки и закабаления ее коренных жителей. В Европе враги самой Испании, в свою очередь, распространяли 'черную легенду' о зверствах конкистадоров в качестве предлога для войн против испанцев - при том, что в собственных колониях они обращались с индейцами ничуть не лучше.
Эта увлекательная игра достигла апогея в 19 веке - в эпоху расцвета западных империй. Британцы осуждали зверства русских и австрийцев, а сами морили голодом и угнетали ирландцев и другие народы. Русские проливали крокодиловы слезы над несчастной судьбой буров, безжалостно подавляя любые выступления поляков. Америка читала нотации всем остальным, что не мешало ей действовать варварскими методами внутри страны и за рубежом.
Кроме того, все западные государства использовали тезис о 'варварстве' других народов в качестве оправдания для колониальной экспансии - 'мы покоряем их для их же блага'. Отголоски этой традиции слышатся и сегодня в заявлениях Николя Саркози о том, что Франция всегда отстаивала права личности и никогда не совершала преступлений против человечности - для жителей бывших французских колоний это, надо полагать, стало большим сюрпризом. Однако, несмотря на засилье подобного лицемерия, на Западе находилось немало людей, - достаточно вспомнить христианских миссионеров - искренне, самоотверженно и небезуспешно боровшихся с самыми ужасными нарушениями прав человека.
Сегодня проблема неоднозначности мотивов и целей возникает в связи с отношением Запада к конфликтам в Дарфуре и Чечне. Западные правозащитные кампании по этим вопросам получают немалую поддержку - особенно в США - от элементов, обычно, мягко говоря, не слишком озабоченных проблемами угнетенных мусульманских меньшинств в других странах мира, да и интересами жителей этих двух регионов. Во многих важных аспектах обе кампании характеризуются неприкрытым односторонним подходом, нежеланием анализировать конкретную обстановку в Чечне и Дарфуре, и распространением 'статистических' данных о жертвах конфликта, более напоминающим военную пропаганду, чем ответственное стремление установить подлинные факты. Кроме того, эти кампании отличает полное равнодушие к практическим вопросам, связанным с установлением и поддержанием мира в обоих регионах.
В результате, как отмечают Алекс де Ваал (Alex de Waal), Махмуд Мамдани (Mahmood Mamdani) и другие наблюдатели, трудно не прийти к выводу, что повышенное внимание к проблеме Дарфура в значительной мере связано с антиарабскими настроениями и имперскими политическими целями США. Слишком уж мало американские 'активисты' интересуются реальными задачами укрепления мира и развития в Дарфуре, Судане, и регионе в целом.
Что же касается Чечни, то, хотя я знаю многих высоконравственных людей, занимающихся проблемами прав человека в этой республике, приходится также констатировать, что большинство американских политиков, проявляющих внимание к данной проблеме, руководствуется не сочувствием к чеченцам, а враждебностью к России. Если бы чеченские сепаратисты были гражданами государства, занимающего прозападную позицию, те же самые деятели активно поддержали бы беспощадное подавление мятежа.
Подобная 'негативная' мотивация создает проблемы как в моральном, так и в практическом плане. Так, в 1980-х гг. поддержка Западом сил, оказывавших сопротивление советским войскам в Афганистане - якобы продиктованная нравственными соображениями - на самом деле обусловливалась враждебностью к одной из сторон конфликта, а не искренней симпатией к другой стороне. В результате, как только непосредственный конфликт завершился, на смену повышенному вниманию пришло равнодушное и безответственное отношение к происходящему в этой стране. Но есть и противоположный пример: близость Боснии и Косово к Евросоюзу и зоне ответственности НАТО побудило последних взять на себя реальные долгосрочные обязательства в плане поддержания мира и развития обоих регионов.
Таким образом, основополагающим критерием оценки политического и нравственного значения конкретных правозащитных кампаний должны стать ответы на следующие вопросы: чем они продиктованы в первую очередь - сочувствием или ненавистью? В какой степени они обусловлены реальным ощущением нашей ответственности за судьбу соответствующих регионов? Продемонстрировали ли люди и организации, участвующие в подобных кампаниях на Западе, серьезное стремление вникнуть в конкретную ситуацию и проблемы этих регионов, или речь идет только о высоконравственной позе?
Наконец, возникает вопрос о готовности при необходимости осудить зверства, совершаемые собственной страной. В конце концов, заслуженная слава, которой поныне пользуются участники кампаний против рабства и работорговли, проходивших на Западе в 19 веке, связана с тем, что оба эти явления породил сам Запад, и они приносили весьма влиятельным силам гигантскую выгоду. Чтобы бросить вызов этим силам, нужна была смелость и готовность пожертвовать прибылью и карьерой.
Но речь здесь идет не только о нравственной чистоте, смелости, и даже репутации страны в мире. Равнодушие к нарушению прав человека любыми силами на Западе может привести к чудовищной переоценке результатов, которых эти силы способны достичь за счет вмешательства в тот или иной конфликт, и столь же чудовищной недооценке рисков, связанных с таким вмешательством.
Этот урок в последние годы нам преподавали не раз и не два, - начиная с поражения в Сомали - но мы его так и не усвоили. Хотя и то сказать: скольким сторонникам западных военных интервенций довелось своими глазами увидеть их результаты?
Анатоль Ливен - старший научный сотрудник фонда New America Foundation. Недавно вышла его книга (в соавторстве с Джоном Халсменом (John Hulsman)) "Этический реализм: будущее влияния Америки в мире" (Ethical Realism: A Vision for America's Role in the World)
