Музеи, природа, обычаи, иммиграция, язык - обо всем этом говорится в первом томе трилогии о России, написанной коллективом автором под руководством Жоржа Нива (Georges Nivat). Интервью.
В этом труде, посвященном российской исторической памяти, очень часто встречается слово . . . 'забвение'. Приступив к этой масштабной задаче, профессор Жорж Нива прекрасно понимал, что вступает на зыбкую, если не сказать заминированную почву. Мало найдется стран, которые, так, как Россия, пытались уничтожить историческую память или манипулировать ею. И мало найдется культур настолько мало известных. В своей книге Жорж Нива напоминает нам, что еще до коллективной амнезии, деле рук коммунистов, и систематического уничтожения православной культуры, царь Петр Великий хотел воссоздать Россию с нуля, начиная с новой столицы, с помощью технологий и культуры, завезенных из Голландии или Германии . . .
Для первого приближения к проблеме памяти и забвении в России, Жорж Нива без труда составил 800-страничный сборник, являющийся первым томом трилогии. То, что исчезло физически с лица земли, сохранилось в мифах и литературных произведениях. В своем красивом эссе Владимир Берелович говорит о том, что даже в таком 'новом городе', как Санкт-Петербург, повсюду чувствуется влияние 'старины'. Более того, под пером русских писателей - например, Гоголя или Достоевского - новый град становится городом черных мыслей, меланхолии, утраченных иллюзий, безумия или преступлений . . .
Первая книга трилогии подобна тому, что русские называют 'фуршетом' или 'шведским столом': исключительно разнообразное 'меню', где каждый сможет выбрать на свой вкус и аппетит научные статьи о различных монастырях, музеях, школах или библиотеках. Или другие, более развлекательные истории о фарфоре, парках или русских усадьбах. Второй том, выход которого запланирован на осень 2008 года, будет посвящен знаменитым историческим произведениям, которые сформировали российскую память. В третьей, весьма многообещающей книге будут подробно рассмотрены 'патологии' этой памяти: ее мифы и чрезмерности. 'Ложь, которую мы порождаем, становится тоже правдой', - к этому выводу Жорж Нива пришел после многолетнего погружения в российскую культуру.
Почетный профессор Женевского университета Жорж Нива сам является неиссякаемым кладезем знаний о том, что является страстью всей его жизни - русском языке и культуре. Он много переводил Солженицына, Пушкина, Синявского, Андрея Белого, под его редакцией вышла 'История российской литературы' в 7 томах, а теперь он занялся исследованием феномена российской памяти.
- Так о чем же эта книга: о российской памяти или о забвении?
- Определенно, забвение является немаловажной составляющей российской памяти! Но об этом речь пойдет в двух следующих томах трилогии. В первой книге я попытался очертить географию 'мест памяти' России, так же как в свое время Пьер Нора (Pierre Nora) создал 'карту' мест памяти Франции. Некоторые из этих мест очевидны - музеи, академии, православные ритуалы. Другие более дискретны - язык, природа, произведения писателей-иммигрантов, в частности Ивана Бунина. Русский язык обладает особой энергетикой, которая превращает его самого в хранилище памяти. Многие писатели прославляли его: Тургенев, например, а также Мандельштам, который много раз говорил о родстве русского языка с древнегреческим. Я считаю, что русский язык глубже проникает в суть предметов, чем более логичные языки, например, французский. Но об этом говорится в другой моей работе.
- Первая книга являет нам парадокс: российскую память неоднократно пытались стереть и искалечить, но она все равно передавалась будущим поколениям. Иногда даже перескакивая через целые эпохи . . .
- Циклы повторений и возвращения к прошлому неизбежны. И это не является исключительной особенностью России. У нас эпоха Возрождения также представляла собой 'второе рождение', когда люди пытались 'вернуть' Древний Рим. Россия повторяла и свою историю, и историю других стран. Большевистская революция претендовала с одной стороны на исключительность, а с другой стороны была подобием французской революции. Она должна была воплотить то, чему во Франции помешал осуществиться Термидор . . . А Ленин стал вторым Петром Великим. Как и Петр, он проводил революцию сверху, начинал все с нуля.
- Можно сравнивать память российскую и память французскую?
Русского Жюля Мишле (Jules Michelet) не существует. Безусловно, в России были выдающиеся историки: Карамзин, Сергей Соловьев, Ключевский . . . Но ни одно из их произведений не оказало такого влияния на страну, как работы Мишле во Франции. Зато этнографы, появившиеся в России в середине XIX-го века, смогли спасти многое, особенно в советскую эпоху, несмотря на широкомасштабные разрушения 1920-х годов. От многих дворянских гнезд, описанных в романах Тургенева, сегодня сохранились лишь липовая аллея или озеро. Из 40 церквей, насчитывавшихся до революции в Архангельске, 39 было разрушено . . . Безусловно, сегодня можно построить заново утраченные здания. Но это не одно и тоже. Целые поколения воспитывались в атмосфере полного неуважения к историческим памятникам.
- Не кажется ли Вам, что пытаться изучать национальную память в такой стране - занятие неблагодарное?
- Мне это напоминает известное стихотворение Тютчева о русских избах. Чем скромнее и неприметнее была изба снаружи, тем богаче была она обставлена внутри. То, что подверглось физическому разрушению, сохранилось в виде мифов или благодаря литературе. Большевистскому режиму, чтобы полностью разрушить память, нужно было ввести запрет на литературу, как это сделал Мао. Великая классическая литература - это враг в твоем стане. Даже если к произведениям Толстого или Пушкина написать предисловие в лучших традициях марксизма-ленинизма, их книги все равно останутся неисчерпаемым источником свободомыслия.
- Напротив, столетие со дня смерти Пушкина с большой помпой отмечалось при Сталине в 1937 году, в самый разгар террора.
- Русская эмиграция в Париже также избрала Пушкина своим 'местом памяти': она отмечает день русской культуры в день рождения поэта. Две России объединились в создании культа Пушкина, он - 'наше все', как говорят в России. Это мне представляется особенно интересным, поскольку в России о Пушкине после его смерти в определенной степени забыли. Возведение его на пьедестал на самом деле началось с известной речи, произнесенной Достоевским в 1880 году по случаю открытия памятнику поэту в Москве. Достоевский вызвал восторженную реакцию публики своей трактовкой образа Татьяны из 'Евгения Онегина', которая, по его мнению, тем, что покорилась долгу, на самом деле возвысилась над ним. 'Пусть я другому отдана, но Вам осталась я верна', - объясняет Татьяна ('Je me suis donnee a un autre, mais je vous suis restee fidele'). Это - квинтэссенция России, считал Достоевский.
- В первом томе говорится еще об одном парадоксе: Россия также является страной ' долгой памяти' . . .
- Я очень быстро в этом убедился, когда начал общаться с представителями русского зарубежья, которые без конца рассказывали мне о победе над поляками (в 1612 году - прим. Liberation). Для французов, даже если они протестанты, события, происходившие в ночь Святого-Варфоломея, принадлежат к далекому прошлому. Для русских 1612 год был совсем недавно. У России действительно долгая память, которую она порою культивирует несколько болезненным образом. Они постоянно ссылаются на 1612 или 1812 год, победу над Наполеоном. Это позволяет им заявлять: мы сами - мирный народ, это другие все время на нас нападали. Но эта долгая память является той реальностью, которую Запад очень часто не понимает. Так же память о Второй мировой войне, или, как ее называют в России, Великой Отечественной войне, для русских в сто раз важнее, чем для нас.
- Еще один сюрприз этой книги - упоминание о терроризме. Он также является частью российской памяти?
- Нынешняя Россия охотно говорит о себе, как о крепости, осажденной 'международным терроризмом' : и забывает, что, возможно, именно она этот терроризм и изобрела! Вспомните убийство царя Александра Второго или героический ореол, которым наделяли российских террористов в XIX-ом веке. Издатель Достоевского Суворин, прогуливаясь с ним по Невскому проспекту, спросил, стал бы он доносить, если бы увидел, как кто-то готовит теракт. Нет, не стал бы, ответил Достоевский. Терроризм хорошо соотносится с русским максимализмом. Полное очищение с помощью теракта . . .
- Как сейчас обстоят дела с исторической памятью в России?
- Как говорят в России, это палка о двух концах. Есть положительные моменты: массовыми тиражами переиздаются Карамзин, Соловьев, Ключевский . . . Начинают издавать известных мыслителей русского зарубежья, например Георгия Вернадского, который преподавал в Принстоне. Этот 'евразийский' историк считал, что 'татарский' период в истории России был не игом, а временем полноправной российской государственности. Сегодня в России сосуществуют различные тенденции, на рынке можно найти все, и будь, что будет . . .
- Достигла ли путинская Россия прогресса в поисках своей национальной идентичности?
- И да, и нет. Меня, например, не возмущают двойственность ее гимна или флага (где перемешаны советская и царистская символика - прим. Liberation). На французском трехцветном флаге также соседствуют белый царский цвет с цветами мятежного Парижа. Поиск компромисса в символике - тенденция, без сомнения, здоровая и полезная. В любом случае, власть может сколько угодно пытаться контролировать историческую память: в долгосрочной перспективе этим феноменом управлять невозможно. Российская память заложена таких фундаментальных явлениях, как язык, природа, охота к перемене мест, метания или поиски совершенства . . . Это - град Китеж (город-легенда, чьи жители были добрыми и справедливыми, и который стал невидимым и спасся от разорения татарами - прим. Liberation), отказ от всяческого компромисса и великая утопия российского социализма . . . Без сомнения, искажения исторических фактов и разрывы преемственности имеют важное значение. Ими объясняются ряд событий дня сегодняшнего, комплексы, самобичевание или национальная гордыня . . . Но это - не самое главное.
* Пьер Нора - французский историк, автор концепции 'мест памяти', в которой интегрируются связи между историей, памятью и идентичностью. (Вернуться к тексту статьи)
* Жюль Мишле, (1798-1874), французский историк, автор 'Истории Франции'. (Вернуться к тексту статьи)
_________________________________
Россияне вновь вручают себя в руки Господа ("Liberation", Франция)
Москва слезам не верит ("Le Figaro", Франция)
Русским нравятся 'ежовые рукавицы'? ("Le Monde", Франция)
