В своей новой книге, производящей эффект разорвавшейся бомбы, автор разоблачает лживость заявлений о том, что свободный рынок процветает в условиях свободы. В нашей первой эксклюзивной статье, вышедшей под названием ее одноименной книги 'No Logo' (русское название - 'No Logo. Люди против брэндов') автор раскрывает то, как бизнес использует в своих интересах беды и несчастья.
Я встретилась с Джамаром Перри (Jamar Perry) в сентябре 2005 года в большом убежище Красного Креста в Батон-Руж, штат Луизиана. Улыбающиеся молодые сайентологи раздавали скудный обед, а он стоял в очереди за едой. Меня только что схватили с поличным, когда я разговаривала с эвакуированными без сопровождения представителей СМИ, и теперь я всячески пыталась замаскироваться - белая канадка в море южан афро-американцев. Я вклинилась в очередь, встав за Перри, и попросила его поговорить со мной, как будто мы старые добрые друзья. Он любезно согласился.
Перри родился и вырос в Новом Орлеане. Прошла неделя с того момента, как он покинул этот затопленный город. Перри с семьей долго ждал прибытия автобусов для эвакуации людей. Когда они поняли, что транспорта не будет, то пошли пешком под лучами палящего солнца. В итоге они оказались здесь, в огромном центре для проведения собраний и съездов. Теперь он был заполнен двумя тысячами походных кроватей и толпой разгневанных и измученных людей, за которыми надзирали раздраженные солдаты национальной гвардии, совсем недавно вернувшиеся из Ирака.
В тот день в убежище разнеслась новость о том, как конгрессмен-республиканец Ричард Бейкер (Richard Baker) сказал группе лоббистов: 'Мы, наконец, очистили государственное жилье в Новом Орлеане. Сами мы не могли этого сделать, но нам помог Господь'. Один из самых состоятельных застройщиков из Нового Орлеана Джозеф Канизаро (Joseph Canizaro) высказал похожую мысль: 'Я думаю, теперь мы можем начать с чистого листа. А имея чистый лист, мы приобретаем массу отличных возможностей'. Всю неделю Батон-Руж кишел лоббистами от разных корпораций, которые помогали закрепить эти отличные возможности: снизить налоги, уменьшить количество норм и правил, обеспечить наличие более дешевой рабочей силы и построить в итоге 'город поменьше и безопаснее'. На практике это означало ликвидацию проектов государственного жилья. Слушая все эти разговоры о 'новом старте' и 'чистых листах', можно было забыть о ядовитой мешанине из мусора, химических отходов и человеческих останков, которая находилась всего в нескольких километрах отсюда.
Находясь в убежище, Джамар не мог думать ни о чем другом. 'Я считаю, что это совсем не очистка города. Я вижу, что в городе погибла масса народа. Те люди, которые могли остаться в живых'.
Он говорил довольно тихо, но стоявший перед нами пожилой человек услышал его слова, обернулся и сказал: 'Что произошло с этими людьми в Батон-Руж? Это совсем не новая возможность. Это, черт побери, трагедия. Они что, ослепли?' Его поддержала женщина с двумя детьми: 'Нет, они не ослепли. Это настоящие дьяволы. Их все это вполне устраивает'.
Одним из тех, кто в наводнении Нового Орлеана усмотрел новые возможности, был покойный Милтон Фридман (Milton Friedman), великий гуру освобожденного капитализма, в заслугу которому ставится написанный им свод правил для современной, гипермобильной глобальной экономики. Известный своим последователям как 'дядюшка Милти', этот страдающий от болезней человек в свои девяносто три года нашел силы, чтобы написать статью для Wall Street Journal через три месяца после прорыва дамб. 'Большая часть школ Нового Орлеана находится в руинах, - отмечал Фридман, - в руинах лежат и дома тех школьников, что учились в этих школах. Теперь эти дети разбросаны по всей стране. Это трагедия. Но это также и большая возможность'.
У Фридмана появилась радикальная идея, заключавшаяся в следующем. Вместо того, чтобы тратить миллиарды на восстановление, перестройку и модернизацию существующей системы бесплатного школьного образования Нового Орлеана, государство должно выдать семьям ваучеры, которые те смогут вложить в частные учебные заведения.
В отличие от тех черепашьих темпов, с которыми восстанавливались дамбы и система электроснабжения, распродажа школьной системы Нового Орлеана осуществлялась с военной точностью и скоростью. В течение 19 месяцев, когда большая часть бедного городского населения еще находилась в убежищах вдали от родного дома, система бесплатного школьного образования была почти полностью заменена частными чартерными школами.
Институт американского предпринимательства, идя по стопам Фридмана, с восторгом говорил о том, что ураган 'Катрина' 'за один день совершил то, что школьные реформаторы Луизианы не могли сделать в течение многих лет'. А тем временем учителя из государственных школ назвали план Фридмана 'поучительным захватом земли'. А я называю эти хорошо организованные рейды против общественной собственности, которые проводились после трагических событий, а также отношение к этой трагедии как к увлекательной рыночной возможности 'капитализмом катастроф'.
Приватизация школьной системы небольшого американского города может показаться довольно скромным занятием для человека, которого называли самым влиятельным экономистом второй половины прошлого столетия. Однако та решимость, с которой он использовал кризис в Новом Орлеане для продвижения своей радикальной версии капитализма, стала для него вполне подходящим прощальным аккордом в этом мире. На протяжении более чем трех десятилетий Фридман и его влиятельные последователи отшлифовывали эту самую стратегию. Они ждали крупного кризиса, а затем распродавали кусками государственную собственность частным владельцам, пока граждане не оправились от шока.
В одном из своих самых известных и влиятельных сочинений Фридман изложил ключевой тактический постулат капитализма, который я воспринимаю как 'шоковую доктрину'. Он отмечал, что 'только кризис - реальный или мнимый - приводит к настоящим переменам'. Когда происходит такой кризис, те действия, которые следует предпринять, зависят от тех возможностей, которые в связи с ним возникают. Некоторые люди в ожидании крупных катастроф запасают консервы и питьевую воду; 'фридмановцы' же запасают впрок идеи. Этот профессор из Чикагского университета был уверен в том, что когда наступит кризис, необходимо действовать очень быстро, чтобы добиться скорых и необратимых перемен до того, как потрясенное кризисом общество вернется назад - к 'тирании существующего положения вещей'. Эта идея Фридмана, чем-то напоминающая рекомендации Макиавелли о том, что 'ущерб' надо наносить 'неожиданно и сразу', стала одним из самых долговечных его заветов.
Впервые Фридман научился тому, как следует использовать шок или кризис, в середине 70-х, когда он работал советником у диктатора Аугусто Пиночета. После жестокого переворота Пиночета чилийцы находились в состоянии шока, а страна переживала последствия гиперинфляции. Фридман посоветовал генералу в темпе кавалерийской атаки провести перемены в экономике - снизить налоги, освободить торговлю, приватизировать сферу услуг, урезать расходы на социальные нужды и ослабить государственное вмешательство в экономику.
Эта была самая радикальная капиталистическая модернизация за всю историю. Ее назвали революцией 'чикагской школы', поскольку многих экономистов Пиночета в Чикаго обучал Фридман. Фридман же изобрел термин для такой болезненной тактики - 'шоковая терапия'. Впоследствии, когда какое-нибудь государство приступало к реализации масштабных рыночных программ, этот метод 'шоковой терапии' становился излюбленной тактикой.
Я начала изучать вопрос зависимости свободного рынка от силы шока четыре года тому назад, в первые месяцы оккупации Ирака. Я сообщала из Багдада о провальных попытках Вашингтона следовать тактике 'шока и трепета' путем внедрения этой самой шоковой терапии: массовой приватизации, полностью свободной торговли, 15-процентного фиксированного налога и радикального уменьшения государственного аппарата. Затем я побывала в Шри-Ланке - несколько месяцев спустя после разрушительного цунами 2004 года. Там я стала свидетельницей новой версии того же самого старого маневра. Иностранные инвесторы и международные кредиторы, воспользовавшись атмосферой всеобщей паники, объединились и отдали все прекрасное побережье этой страны в руки частных предпринимателей. А те быстро построили большие курорты, лишив сотни тысяч рыбаков возможности восстановить свои деревни. К тому времени, когда ураган 'Катрина' нанес свой удар по Новому Орлеану, было уже ясно, что это - наиболее предпочтительный метод достижения корпоративных целей: использовать момент коллективной беды для реализации радикальных социальных и экономических схем.
Большинство выживших после катастрофы людей хочет начинать отнюдь не с чистого листа. Они хотят спасти то, что можно, а также отремонтировать то, что не было разрушено. 'Когда я восстанавливаю город, я чувствую, что восстанавливаю саму себя', - сказала жительница девятого городского округа Кассандра Эндрюс (Cassandra Andrews), убирая мусор после урагана. Но 'капиталисты катастроф' не заинтересованы в ремонте того, что существовало раньше. В Ираке, Шри-Ланке и Новом Орлеане тот процесс, который лукаво называли 'реконструкцией', начинался одинаково: сначала его инициаторы доделывали то, что не смогла сделать первоначальная катастрофа - они уничтожали остатки общественной сферы.
Когда я начинала изучение вопроса о взаимосвязи между сверхприбылью и масштабными катастрофами, я думала, что стала свидетелем основополагающих изменений, когда тенденция 'освобождения' рынка победно шествует по планете. Являясь участницей движения против разбухания власти корпораций, которое выступило с глобальным дебютом в Сиэтле в 1999 году, я привыкла к тому, что политика в интересах бизнеса проводится довольно жесткими методами, в том числе, с выкручиванием рук на саммитах ВТО и с навязыванием особых условий предоставления займов со стороны Международного валютного фонда.
Когда я начала копать глубже, пытаясь познакомиться с историей продвижения этой рыночной модели по миру, то обнаружила, что идея использования кризиса и несчастий являлась локомотивом фридмановского движения с самого начала. Этой радикальной форме капитализма для продвижения вперед всегда были нужны беды и несчастья. Произошедшее в Ираке и Новом Орлеане не было изобретением 11 сентября. Наоборот, эти смелые эксперименты по эксплуатации кризисов стали кульминационным моментом трех десятилетий строгого следования шоковой доктрине.
Наблюдая через очки этой доктрины, понимаешь, что последние 35 лет выглядят совсем по-другому. Некоторые из самых позорных нарушений прав человека этой эпохи, которые все считали садистскими действиями, проводимыми антидемократическими режимами, на самом деле совершались с тем, чтобы запугать общественность и подготовить почву для радикальных рыночных 'реформ'. Шок от расправы на площади Тяньаньмэнь в Китае в 1989 году и аресты десятков тысяч людей позволили коммунистической партии превратить значительную часть страны в активно развивающуюся зону экспортной торговли, укомплектованную рабочими, которые были слишком напуганы, чтобы отстаивать собственные права. Война на Фолклендах в 1982 году сослужила такую же службу Маргарет Тэтчер: тот беспорядок, который возник после войны, позволил ей подавить выступления бастующих рабочих и начать первую в истории западной демократии исступленную кампанию приватизации.
Главная идея заключается здесь в следующем. Чтобы безо всяких ограничений применить шоковую терапию в экономике, всегда нужна какая-то дополнительная коллективная травма. Экономическую модель Фридмана можно частично применить в условиях демократии - лучшим примером тому служит 'рейганомика'. Но чтобы претворить эту модель на практике в полном объеме, нужна обстановка авторитарного либо частично авторитарного правления.
До недавнего времени в США таких условий не существовало. Но 11 сентября 2001 года произошло следующее: та идеология, которая была разработана в американских вузах и закреплена американскими институтами власти, наконец получила шанс развернуться у себя дома. Администрация Буша, битком набитая приверженцами Фридмана, включая его близкого друга Дональда Рамсфелда (Donald Rumsfeld), воспользовалась возникшим страхом, чтобы начать 'войну с террором' и сделать так, чтобы это предприятие было полностью коммерческим и нацеленным на получение прибыли. Возникла целая отрасль, вдохнувшая новую жизнь в начавшую спотыкаться экономику США. Самое лучшее название для такого явления - 'комплекс капитализма катастроф'. Это глобальная война, которую на всех уровнях ведут частные компании, получающие за свое участие в ней бюджетные деньги. Они на вечные времена получили мандат на защиту родины и на уничтожение 'зла' за ее пределами.
Всего за несколько лет этот комплекс расширил зону своего рыночного воздействия. Теперь его действия не ограничиваются только борьбой с терроризмом. Они распространяются на международное миротворчество, на поддержание общественного порядка в городах, на противодействие участившимся природным катастрофам. Конечная цель расположенных в центре данного комплекса корпораций заключается в переносе коммерческой и приносящей прибыль модели государственной власти, которая оперативно действует в чрезвычайных обстоятельствах, в сферу обычного и повседневного функционирования государства. По сути дела, это попытка приватизации государства.
По своим масштабам 'комплекс капитализма катастроф' не уступает 'развивающемуся рынку' и буму информационных технологий 90-х годов. В нем доминируют американские компании, однако комплекс этот носит глобальный характер, поскольку британские фирмы делятся своим опытом в области скрытого наблюдения в интересах обеспечения безопасности, а израильские фирмы привносят свой опыт в деле строительства заборов и стен в стиле 'hi-tech'. В сочетании с огромными доходами страховой индустрии и сверхприбылями нефтяной отрасли экономика катастроф вполне могла оказаться той силой, которая спасла мировой рынок от полномасштабного спада, грозившего миру накануне 11 сентября.
В водовороте хвалебных слов, написанных в честь и во славу Милтона Фридмана, та роль, которую в продвижении его мировоззрения играют шоки и кризисы, упоминается лишь вскользь. Вместо этого кончина экономиста в ноябре 2006 года стала лишним поводом, чтобы еще раз повторить официальную версию того, как его собственный брэнд радикального капитализма стал государственной догмой почти во всех уголках планеты. Эта история превратилась в чудесную сказку, полностью очищенную от того насилия, которое тесно связано с крестовыми походами под знаменами Фридмана.
Пришло время изменить все это. После распада Советского Союза наступило время расплаты за те преступления, которые совершались во имя коммунизма. Но как насчет крестовых походов по освобождению мировых рынков?
Я не берусь утверждать, что для всех форм рыночных систем необходимо масштабное насилие. Вполне возможно создание рыночной экономики, которой не нужна жестокость и идеологическая чистота. Свободный рынок потребительских товаров может мирно сосуществовать с бесплатным здравоохранением, с бесплатным государственным образованием, с государственной собственностью на значительную часть экономики в виде, например, общенациональной нефтяной компании. В равной степени можно потребовать от компаний выплаты достойной зарплаты, соблюдения прав рабочих на создание профсоюзов, а от государственной власти - налогообложения и перераспределения богатств, чтобы сгладить резкое неравенство, характерное для корпоративных государств. Рынок не должен быть радикальным.
Такого рода смешанную модель регулируемой экономики предложил после Великой депрессии Джон Мэйнард Кейнс (John Maynard Keynes). Для ликвидации этой системы компромиссов, сдержек и противовесов и была задумана контрреволюция Фридмана, которая проводится то в одной стране, то в другой. Если рассматривать учение Фридмана именно в таком свете, то капитализм чикагской школы имеет нечто общее с другими идеологиями фундаментализма: характерное стремление к недостижимой чистоте.
Именно такое стремление к богоподобной силе созидания служит причиной того, что идеологии свободного рынка очень нужны кризисы и катастрофы. Та реальность, в которой отсутствуют элементы апокалипсиса, просто не подходит для ее амбиций. На протяжении 35 лет фридмановскую контрреволюцию оживляло тяготение к такого рода свободе, которая присутствует лишь во времена катаклизмов и разрушительных перемен - когда людей с их устоявшимися привычками и настойчивыми требованиями просто сметает с пути, а демократия кажется чем-то невозможным. Приверженцы шоковой доктрины убеждены в том, что только масштабная катастрофа - наводнение, война, террористический акт - может предоставить им тот чистый холст, на котором они могли бы дать волю своей фантазии. Именно в такие моменты нестабильности, когда мы психологически не скованы, когда мы с корнем вырваны из своей среды, эти художники и творцы нового окунают свои кисти в краску и принимаются за работу по переделу мира.
Пытки: еще один прием шоковой терапии
В глобальном походе за победу свободного рынка всегда незримо присутствуют пытки: возьмите Чили, Китай или Ирак. В Чили проявились три четко обозначенные формы шока, которые спустя тридцать лет повторились в Ираке. Шок от переворота подготовил почву для шоковой терапии в экономике. Шок от пыточных камер отбил охоту сопротивляться у тех, кто хотел встать на пути экономических потрясений.
Но пытки это не просто инструмент, применяемый для навязывания нежеланной политики мятежным народам. Это также метафорическое выражение основополагающей логики шоковой доктрины. Пытки, на птичьем языке ЦРУ называемые 'допросом с пристрастием', это набор методов и приемов, разработанных учеными и предназначенных для введения заключенных в состояние глубокой дезориентации.
В рассекреченных наставлениях ЦРУ описывается, как можно 'сломать' 'упорствующий источник'. Для этого нужно насильственно создать разрыв между заключенным и его способностью осознавать то, что происходит вокруг него. Для начала нужно притупить его чувства (надеть колпак, заткнуть ватой уши, заковать в кандалы). Затем его тело подвергается мощному стимулирующему воздействию (пульсирующий свет, громкая музыка, избиения). Цель такого 'размягчения' заключенного состоит в том, чтобы спровоцировать возникновение своего рода урагана в его мозгу. В таком состоянии шока большинство арестованных выкладывает проводящему допрос все, что ему нужно.
Доктрина шока полностью повторяет этот процесс. Первоначальная катастрофа - переворот, теракт, кризис рынка - вводит все население в состояние коллективного потрясения или шока. Падающие бомбы, вспышки насилия, завывающий ветер 'размягчают' все общество. Как и запуганный заключенный, выдающий имена своих сотоварищей и отказывающийся от своей веры, потрясенное общество в состоянии шока зачастую отказывается от того, что в других обстоятельствах оно было готово ожесточенно отстаивать.
______________________________________
Наоми Кляйн: Уничтожение Ирака ("The Guardian", Великобритания)
Наоми Кляйн: Эпоха капитализма катастроф ("The Guardian", Великобритания)
