11 октября писательница Дорис Лессинг получила Нобелевскую премию по литературе. Литературный мир, как только до него дошла эта весть, сразу же приступил к освященному веками постнобелевскому ритуалу: оценивать - а порою и освистывать - творчество лауреата. Наиболее критичная оценка прозвучала из уст профессора Йельского университета и литературного критика Гарольда Блума (Harold Bloom), который заявил 'Associated Press': 'Несмотря на то, что в начале своего творческого пути г-жа Лессинг порою блистала писательским талантом, я нахожу, что ее произведения, написанные за последние пятнадцать лет, читать практически невозможно'. Далее он добавил, что премию Лессинг присудили из соображений 'чистой политической корректности'. Интересно, что сама г-жа Лессинг составила небезынтересное мнение о политической корректности, которое изложила в статье, опубликованной в нашей газете 26 июня 1992 года.
Несмотря на то, что коммунизм умер на наших глазах, образ мышления, зародившийся при коммунизме или усиленный им, до сих пор правит нашей жизнью. Самым очевидным наследием коммунизма является понятие политической корректности.
Первый признак: язык. Идея, что коммунизм засорил язык, а вместе с языком и мысли, не нова. Коммунистический стиль распознается с первой же фразы. Мало кто в Англии в свое время не подсмеивался над 'конкретными шагами', 'противоречиями', 'интерпретацией противоположностей' и прочими штампами.
Впервые я заметила, что отупляющие разум лозунги обладают достаточной силой, чтобы встать на крыло и улететь далеко от своих истоков, в 1950-х годах, когда обнаружила их в статье лондонской 'Times': 'Демонстрация, состоявшаяся в прошлую субботу, явилась неопровержимым доказательством того, что конкретная ситуация...'. Слова, которые подобно запертым в загон животным существовали только в левых кругах, стали употребляться повсеместно, а вместе со словами и идеи. В консервативной и либеральной прессе можно найти целые статьи, являющиеся марксистскими, но их авторы об этом даже не догадываются. Один аспект этого наследия удручает более всего.
Еще пять-шесть лет назад 'Известия', 'Правда' и множество прочих коммунистических газет были написаны таким языком, что казалось главной задачей являлось заполнить как можно больше пространства, не сказав при этом ничего по существу. Что естественно, ибо в то время было опасно высказывать убеждения, которые, возможно, затем пришлось бы отстаивать. Теперь все эти газеты вновь осознали, для чего нужен язык. Но следы мертвой и пустой лексики до сих пор можно найти в академических кругах, особенно в некоторых областях социологии и психологии.
Один мой юный друг из Северного Йемена отказывал себе во всем, чтобы накопить денег и приехать в Британию для изучения той отрасли социологии, которая объясняет, как распространять западные знания и опыт среди отсталых туземцев. Я попросила его показать мне учебник, и он предъявил толстую книгу, написанную так плохо, с таким безобразным количеством ничего не значащих профессионализмов, что было очень трудно уследить за мыслью. В учебнике было несколько сотен страниц, но хватило бы и десяти, чтобы изложить все идеи.
Да, я знаю, что умышленное запутывание научного языка началось не при коммунизме - об этом говорил еще Свифт, да и не он один - корни коммунистического педантства и словоблудия нужно искать в немецких академических кругах. А теперь этот стиль стал неким подобием плесени, поражающей весь мир.
Один из парадоксов нашего времени заключается в том, что идеи, способные преобразить наши общества, полные откровений о том, чем в действительности обусловлены поступки и суждения Homo sapiens, очень часто излагаются абсолютно непонятным языком.
Второй признак связан с первым. Мощные идеи, оказывающие влияние на наше поведение, видны лишь в коротких предложениях, даже одной фразе - броской фразе. Журналисты всегда спрашивают писателей: 'Как по Вашему, должен ли писатель. . . ?', 'Имеют ли писатели право . . . ?'. Вопрос всегда имеет отношение к политической позиции, и за этими словами кроется предположение, что все писатели должны поступать одинаково, несмотря ни на что. Вопросы 'Должен ли писатель . . .?', 'Имеют ли писатели право . . .?' имеют длинную историю, которая, судя по всему, неизвестна людям, с такой легкостью их использующим. К этому же типу высказываний можно отнести 'активную жизненную позицию', еще недавно бывшую в большой моде. Что такое писатель с активной жизненной позицией?
До 'активной жизненной позиции' большой популярностью пользовалось 'повышение уровня сознательности'. Тут мы имеем дело с палкой о двух концах. Возможно, люди, чей уровень сознательности пытаются повысить, получают информацию, которой им отчаянно не хватает и которая им жизненно необходима, а также нравственную поддержку, в которой нуждаются. Но данный процесс почти всегда означает, что ученику достается лишь пропаганда, получившая одобрение инструктора. 'Повышение уровня сознательности', как и 'активная жизненная позиция', как и 'политическая корректность' не что иное, как отпрыски нашей старой знакомой - линии партии.
Один из самых распространенных в кругах литературных критиков постулат не считается следствием коммунизма, хотя именно таковым и является. Каждому писателю хоть раз в жизни да рассказывали, 'о чем' именно он написал свой роман или рассказ. Когда я опубликовала книгу 'Пятый ребенок', ей сразу же стали искать 'ярлык': это история о палестинской проблеме, генетических исследованиях, феминизме, антисемитизме и так далее.
Одна французская журналистка, едва войдя в мою гостиную и не успев еще присесть, воскликнула: 'Конечно же 'Пятый ребенок' - о СПИДе'.
Нет более верного способа убить всякое желание разговаривать, уверяю вас. Но главный интерес здесь представляет точка зрения на творчество, согласно которой к литературным трудам следует подходить именно с такой меркой. Если вы скажете: 'Хотела бы я высказаться по палестинской проблеме или о СПИДе, написала бы памфлет', вас наградят недоуменными взглядами. Убежденность в том, что плод вашего воображения должен обязательно раскрывать ту или иную проблему, опять-таки пришла из социалистического реализма. Писать истории ради самих историй - дело пустое, чтобы не сказать реакционное.
Требование, чтобы литературные произведения всегда были 'о чем-то', принадлежит коммунистическому мышлению, а до него - мышлению религиозному, охочему до книжек про самоусовершенствование, столь же незатейливых, как надписи на рекламных образцах товаров.
Выражение 'политическая корректность' родилось на закате коммунизма. По-моему, это не случайно. Я не намекаю на то, что факел коммунизма был передан 'политкорректировщикам'. Я высказываю предположение, что мы впитали коммунистическое мышление, по большей части не отдавая себе в этом отчет.
Очевидно, есть нечто крайне притягательное в том, чтобы указывать другим, что делать: я излагаю это подобным детсадовским, а не высоко интеллектуальным языком, поскольку считаю подобное поведение достойным детского сада. Литература, как и любое искусство, всегда непредсказуема, независима, и стремится, особенно в случае лучших своих образчиков, вызывать дискомфорт. Литература, в частности, всегда пользовалась особым вниманием комитетов Палаты представителей, ждановых, провоцировала приступы морализаторства, а, в худшем случае, гонения. Меня тревожит, что те, кто так любят 'политическую корректность' понятия не имеют о ее проявлениях и предшественницах; то, что они могут об этом знать и относиться наплевательски, беспокоит меня еще больше.
Есть ли в политкорректности что-либо положительное? Да, несомненно, поскольку она побуждает нас пересматривать свои взгляды, а это всегда полезно. Проблема заключается в том, что при таком количестве народных движений, фанатичное меньшинство очень быстро перестает быть меньшинством; хвост начинает вилять собакой. И на каждую женщину или мужчину, которые спокойно и разумно относятся к идее провести инвентаризацию наших убеждений, приходится штук двадцать возмутителей спокойствия, которые в действительности стремятся властвовать над другими, и то, что они считают себя антирасистами, феминистами или кем-либо еще, не делает из них меньших возмутителей спокойствия.
Один мой знакомый учитель рассказывал, что, когда студенты стали игнорировать лекции по генетике и бойкотировать приглашенных лекторов, чьи взгляды не совпадали с их идеологией, он пригласил их к себе в кабинет, чтобы обсудить эту проблему и посмотреть видео, на котором было заснято их вызывающее поведение. Полдюжины юнцов, одетых все как один в джинсы и футболки, зашли в комнату, сели, молча выслушали его аргументы, не отрывали глаз от пола, пока шла видеозапись, встали и всем скопом вышли из кабинета. Их демонстративное поведение - вполне возможно, что они были бы шокированы, если бы им это сказали - один в один повторяло поведение коммунистов, это была реализация, зримое воплощение интеллектуальной зашоренности активистов коммунистических молодежных движений.
Вновь и вновь мы наблюдаем в Британии, как на членов муниципалитетов или школьных консультантов, или директоров и директрис школ или учителей организуют травлю группы и клики охотников на ведьм, прибегающих к самым грязным, часто жестоким методам. Они утверждают, что их жертвы расисты или в некотором роде реакционеры. И каждый раз, когда в дело вмешивались высшие инстанции, обвинения оказывались ложными.
Я уверена, что сейчас, когда 'ковер' коммунизма вырван из под ног миллионов людей, они отчаянно, и возможно не отдавая себе в этом отчет, ищут другие догмы.
____________________________
BBCRussian.com: Дорис Лессинг: Мы были невинным дурачьем, полезными идиотами, как нас называл Ленин
