Сорок лет назад Майкл Биньон стал первым англичанином-преподавателем, приехавшим в Минск по линии Британского Совета. Сегодня он может лишь сожалеть, что российские власти хотят закрыть его отделения
Когда Британский Совет, подвергаясь нажиму, запугиванию и угрозам путинских громил-националистов, закроет свои отделения в Петербурге и Екатеринбурге, сохранив лишь штаб-квартиру в Москве, россиянам, живущим за пределами столицы, будет негде практиковаться в английском, брать почитать английские книги и знакомиться с культурой, давшей миру Шекспира, Байрона и Бернса - культурой, оставившей столь глубокий след и в русской литературе.
Британскому Совету, 40 лет знакомившему Россию с Британией и британской культурой, затыкают рот. Политическая размолвка с Лондоном дала Кремлю предлог, чтобы закрыть отделения организации, помогавшие тысячам российских студентов и учителей в 15 регионах, чтобы заколотить еще одно окно во внешний мир.
Прошло 40 лет с тех пор, как я, двадцатидвухлетний выпускник университета, приехал в Минск, чтобы стать первым преподавателем Британского Совета, работающим за пределами Москвы и Ленинграда. В течение целого академического года я вел семинары, читал лекции, играл в спектаклях, записывал свой голос на пленку и оценивал успехи подопечных, чтобы преподаватели Минского педагогического института иностранных языков впервые могли услышать в учебном классе живой английский из уст живого англичанина.
Большинство из них отлично говорили по-английски, но сам этот язык был устаревшим - почерпнутым из магнитофонных записей, книг, или от русских же учителей. Однако они страстно желали познакомиться с современным английским, которого им никогда не приходилось слышать - разве что в ходе редких, и небезопасных, контактов с туристами.
Они задавали бесконечные вопросы по грамматике: 'В чем разница между 'Я боюсь выходить на улицу в темноте' и 'Мне страшно выходить на улицу в темноте''? 'Когда англичане говорят 'пожалуйста' - в начале, или в конце фразы'? Порой я едва сдерживал смех: самая современная разговорная лексика, которую они знали, была заимствована из книг Агаты Кристи, а потому от учеников мне приходилось слышать нечто вроде 'А вы молодцом, батенька!', или 'Это просто что-то в отдельности!' Как было объяснить, что в 'битловской' Британии никто уже так не говорит?
Чтобы я получил эту работу, понадобились переговоры на высшем уровне: соглашение об увеличении количества британских и советских преподавателей, направляемых в каждую из стран, с одного до четырех человек в год подписывалось двумя премьерами: Гарольдом Вильсоном (Harold Wilson) и Алексеем Косыгиным.
В Москве понимали, что английский все больше становится языком международного общения, но обучать ему советских граждан за рубежом было невозможно, в отличие от испанского и немецкого, которые российские учителя могли совершенствовать с помощью 'товарищей' с Кубы и из ГДР. Минск к тому времени стал одним из главных центров обучения иностранным языкам в стране, и с этой точки зрения было вполне логично направить первого за пределами столиц преподавателя-англичанина именно туда. С другой стороны, партийное руководство Белоруссии не слишком радовалось тому, что с местными учителями будет свободно общаться британец. Что я могу сказать по этому поводу? Мне довелось отвечать на множество вопросов о современной Британии: ее культуре, университетах, молодежи, спорте, политических процессах, повседневной жизни. Из этих вопросов стало очевидно, что официальная информация, распространяемая здесь о моей стране, безнадежно устарела. Правда ли, интересовались у меня, что вам не нужно платить за посещение врача? А школьное обучение - оно действительно бесплатное? И как безработные не умирают с голоду? Конечно, никаких ограничений на мои ответы здешние власти не накладывали. Но настоящих контактов с советскими гражданами было очень мало. Весь год я жил в гостинице.
Никто не мог позвать меня в гости без разрешения партийных органов (а получали его только те, кто жил в достаточно просторных квартирах, и хотел пригласить меня по какому-нибудь 'особому' поводу, например, чтобы отметить годовщину Октябрьской революции). Мои письма вскрывались (потом конверты неаккуратно заклеивались вновь). Порой какой-нибудь фарцовщик пытался меня скомпрометировать, уговаривая продать ему джинсы или валюту. И каждый день кто-то докладывал начальству о том, где я обедал, когда выходил из гостиницы, и когда возвращался в номер.
В конце концов, дело было во времена 'холодной войны', и в Минске остро реагировали на возникновение национальных движений в Восточной Европе, особенно в 1968 г., когда разгорался чехословацкий кризис. По советскому радио и телевидению людей предупреждали, что даже товарищам из социалистических стран не всегда можно доверять.
Тем не менее русские преподаватели относились ко мне дружески, по-доброму, учились с энтузиазмом и жаждали новой информации, не ограниченной рамками официальной пропаганды. Из книг, которые имелись в Институте, трудно было получить правильное представление о современной Британии: 'Цитадель' Арчибальда Кронина о жизни бедняков в довоенном Уэльсе, или 'Овод' Войнич ничего не могли рассказать о жизни в шестидесятые. Я попытался заинтересовать своих учеников творчеством Айрис Мэрдок (Iris Murdoch) и 'Билли-лжецом' (Billy Liar) Кита Уотерхауса (Keith Waterhouse). Британский Совет снабдил меня библиотечкой современных книг, но я знал, что прочесть их смогут только те, кто получит на это разрешение - и, конечно, 'надежные партийцы' разобрали все лучшее себе, а остальное заперли под замок в библиотеке. Некоторые книги, запрещенные в СССР - например 'Слепящую тьму' и 'Скотный двор' - я и раздавать не стал.
Но если знакомство с литературой ограничивалось, то страсти к деталям английского преподаватели института могли отдаться в полной мере. Я часами записывал на магнитофон свой голос - иногда движения губ даже фиксировались на кинопленке, чтобы показать артикуляцию некоторых звуков. Я читал вслух тексты, записывал образцы интонации и по несколько часов ставил произношение молодым преподавателям, чтобы гласные в их исполнении звучали не настолько по-русски. Порой я гадал - а не будущих ли шпионов я готовлю? Как выяснилось, возможно, так и было: через 30 лет я обнаружил, что глава пресс-службы СВР (российской внешней разведки) - один из моих бывших учеников. Другой десять лет назад занимал пост посла Беларуси в Лондоне.
Как-то преподаватели спросили меня о моем акценте. Я был смущен: пришлось объяснять, что в Британии такой вопрос может поставить собеседника в неловкое положение, и что у меня 'эталонное' произношение, так называемый оксфордский акцент, но, в отличие от России, у нас это связано не с местом рождения, а с определенным уровнем образования и классовой принадлежностью. Мое предостережение они, судя по всему, пропустили мимо ушей. В ноябре 1967 г. минские власти пригласили для участия в торжествах по случаю пятидесятой годовщины революции делегацию коммунистов из Ноттингема - города-побратима белорусской столицы. На встрече с секретарем ноттингемской партийной организации преподаватели тут же заявили ему, что он говорит не так, как мистер Биньон, и дали послушать пленку с записью моего голоса. Секретарь был в ярости: 'Как же, один из этих чертовых напыщенных снобов - знаю я эту породу!' Нас познакомили, и после одного из самых холодных рукопожатий в моей жизни он едко заметил: 'Мне тут сказали, у вас миленькое произношение'.
Через десять лет, когда я уже стал журналистом, и работал в Москве, я снова побывал в Минском пединституте. Они по-прежнему пользовались моими записями. Шутки ради преподавательница пригласила меня на занятие - студенты-первокурсники отрабатывали интонацию. Представлять она меня не стала, и я тихо присел в уголке. Из старенького магнитофона с огромной катушкой доносился скрипучий неестественный голос. Занятие было посвящено нашей своеобразной 'скачущей' интонации; студенты пытались ее скопировать. Но избавиться от русской манеры говорить им никак не удавалось. Потом преподавательница спросила: 'А теперь, может быть, обратимся к оригиналу, дорогие друзья? Не могли бы вы повторить?' Я подчинился, и аудитория взорвалась от хохота.
В том же году мы с семьей возвращались в Британию через Брест - город на границе с Польшей. У нас было время, чтобы осмотреть город; в 'Интуристе' настаивали, чтобы я оплатил экскурсию в валюте. Я протянул карточку American Express. Экскурсовод прочла фамилию и спросила: 'Вы в Минске не были?' Я ответил, что был. Вид у нее был ошарашенный: 'Вся Белоруссия учит английский с вашего голоса'.
Впрочем, представлять британскую культуру - не только тяжелый труд. Я получил массу удовольствия, играя в любительском спектакле, поставленном в институте по пьесе, которую обожает каждый русский: 'Как важно быть серьезным'. Мне, естественно, досталась роль Джека.
Британский Совет позаботился, чтобы я был в курсе событий на родине, подписав меня на Times. Газету я получал пачками по 8-9 номеров, и всегда сталкивался с дилеммой - начинать чтение с первого, или с последнего. У русских не было доступа к западным газетам, кроме коммунистических. Преподаватели часто просили меня дать почитать Times, чтобы сравнить ее с Morning Star. Но меня заранее предостерегли, чтобы я воздерживался от 'пропагандистской деятельности'. Поэтому я давал им вырезки, но не целые номера. В конце концов зимой я отправился на подледный лов вместе с друзьями с институтской кафедры французского. Мы взяли с собой сотню номеров газеты, и разожгли на льду большой костер из Times. Он, впрочем, даже не подтаял.
Много лет спустя, когда отделения Британского Совета по всей стране регулярно снабжали россиян видеозаписями, книгами, газетами, учебниками и другими материалами о Великобритании, подобные меры предосторожности наверняка показались бы нелепыми. Но я все же подозреваю, что и после крушения коммунизма официальные российские круги по-прежнему не желают, чтобы западные страны слишком широко распахнули для их соотечественников окно в свою культуру и образ жизни.
В основе российского национализма по-прежнему лежат ксенофобия и явное недоверие к Западу. Это было неотъемлемым элементом советской идеологии, а сегодня стало одним из постулатов 'задиристого' путинского национализма. Раздражение от ссоры с Британией из-за 'дела Литвиненко' Москва вымещает на Британском Совете, который в Кремле считают пропагандистским органом нашего правительства. Однако преследование организации началось задолго до этого скандала.
Теперь у россиян появилось больше возможностей выезжать за рубеж, смотреть иностранные фильмы, слушать радио, завязывать дружбу с англоязычными туристами и бизнесменами. У них есть масса способов выучить английский и попрактиковаться в нем.
Тем не менее, та страсть к английскому, что я наблюдал 40 лет назад, отчасти сохранилась. И мне жаль, что другие учителя уже не смогут делать в российской глубинке то, чем я занимался в 1967 г. Впрочем, возможно в Минске еще сохранились мои записи.
_________________________
Пресса Британии: новый виток кризиса в отношениях с Россией ('BBCRussian', Великобритания)
Британский совет не подчиняется российскому распоряжению о закрытии ("The Guardian", Великобритания)
