Новую пассажирку московского метро преследуют образы нищеты и отчаяния и ободряют проявления доброты.
Москва. - Пожилая женщина была так сгорблена, что не могла оторвать подбородок от груди. Закутанная в несколько потрепанных свитеров, она кротко стояла с протянутой рукой у стены, облицованной плиткой. Русских стариков, просящих милостыни, можно увидеть на всех станциях московского метро. Однако, глядя на нее, я почувствовала приступ меланхолии.
Тут мимо нее пронеслись четыре угрожающего вида подростка в кожаных куртках. На ходу они обменялись парой реплик, развернулись и окружили ее.
У меня от ужаса перехватило дыхание. Но потом я поняла, что происходит. Эти ребята, от которых несло сигаретами и пивом, судорожно шарили по карманам и отдавали старушке все найденные монеты.
Переехав семь месяцев назад в Москву, я привыкала к жестким реалиям российского общества в ежедневных поездках на метро. Кажется, что густая сеть путей и туннелей открывает прямую дорогу в русскую душу - смесь поблекшей элегантности и безнадежного цинизма, дебоширства и нужды, еле сдерживаемой жестокости и проблесков доброты.
Это сложная материя, и порой мне не хватает духа приступить к ней. Тогда я заставляю себя идти на станцию и провожу всю поездку, разглядывая свои туфли и боясь поднять глаза.
Но в этих залах есть нечто, рассказывающее о самой России. Это памятник дням коммунизма, когда для простых пассажиров строились подземные дворцы, сиявшие люстрами, украшенные мозаикой, фресками и скульптурами в сталинском стиле.
Сегодня они облупились и еле справляются с потоком пассажиров; дворцы превратились в убогое нагромождение измученных тел. Наверху неистовствует дикая Москва - беззаконная и безумная, холодная и богатая. Внизу во тьме грохочут поезда - если не успел на этот, то следующий уже на подходе.
В метро вы найдете тех, кто еле сводят концы с концами в тени нефтяного богатства, и тех, кто потерял последнюю надежду. Здесь пристанище бродячих собак и томящихся от любви подростков, бездомных алкоголиков и ветеранов с боевыми ранениями, туристов и просто изнуренных ежедневными поездками пассажиров.
Однажды утром я обратила внимание на бродячего пса. Он неловко ковылял на трех лапах, пытаясь пробраться через турникет. Передняя лапа висела в воздухе. Казалось, что она разбита надвое, как будто кто-то наступил на нее тяжелым сапогом, с нее капала кровь. Он в отчаянии смотрел вокруг, словно ища помощи.
Сотни пассажиров проходили через турникеты, но никто не остановился, чтобы помочь собаке. На секунду над ней склонился пожилой мужчина, но тут же поспешил прочь. Я стояла по другой стороне турникетов, ища свою карточку. Когда я вновь подняла глаза, собака исчезла в лесу человеческих ног.
Я посмотрела вокруг, но пса нигде не было. Я смотрела на ряды студентов, рабочих, пенсионеров - анонимную толпу, бесстрастную и с каменными лицами.
Где-то в этом громадном советском здании страдало существо, но я его уже не нашла. А даже если бы нашла, то что? Он был слишком тяжел, чтобы его унести. Я не знала, где искать ветеринара. Я провела в Москве всего несколько месяцев и почти не говорила по-русски.
Мне пришлось занять место в очереди, а очередь движется только в одном направлении. Если ты замешкал, то тебя толкают в спину. Остается лишь прижать сумочку к груди и идти вперед.
О той собаке я думала весь день. Я рассказала о ней своей учительнице русского языка. Она одарила меня недоверчивым взглядом из-под блестящих век с накрашенными ресницами. 'У людей, которых вы видите в метро, огромные проблемы', - упрекнула она меня.
'Я знаю', - сказала я. Она была права, однако я не могла ничего поделать. Я чувствовала себя неловко.
По дороге домой я пыталась найти пса. Я его не видела. Я медленно шла в свою квартиру, стараясь изгнать из памяти эту кровоточащую лапу и взгляд, полный боли и надежды, обращенный к безразличным пассажирам. Мысли о собаке преследовали меня. Добравшись, наконец, до дома, я села на диван и заплакала.
Впервые я попала в Москву в самый разгар лета, и толчея в метро почти сделала меня трезвенницей. Мне был невыносим запах перегара, исходивший от пьяных в вагонах, мне было отвратительно, когда их липкая кожа касалась моей. Под ногами катались пустые пивные бутылки.
Потом я увидела, как молодые люди галантно уступают места пожилым женщинам, и как русские зарываются в книги, когда их поезда с визгом проносятся по туннелям, и решила, что, в конце концов, это не такое плохое место.
Но я не могла привыкнуть к холодным лицам всех этих незнакомых людей, к этому воплощению тревоги и горя, освещенному зеленоватым светом массивных ламп дневного света, настолько мрачным, что их можно даже назвать красивыми.
'Когда едешь вниз по эскалатору, смотришь на эти лица и проникаешься всей этой тревогой, этим волнением, это невероятно, - говорит один из моих русских коллег. - Чувствуешь себя как селедка в бочке стресса всех этих людей'.
Поначалу я испытывала резкий дискомфорт. Я ловила себя на ассоциациях с лагерями смерти и чистками, очередями за хлебом и банковским кризисом. Однажды я пожаловалась учительнице русского: 'Я нигде в мире не видела таких мрачных людей. Я час еду отсюда до дома, и по пути не вижу ни одного улыбающегося человека. Ни одного!'
'А в других странах люди ходят улыбаясь?' - скептически спросила она меня.
'Ну да', - сказала я.
'В Ираке? В Ираке улыбаются?'. Она явно собиралась сломить меня, добраться до истины.
'Да, - сказала я. - Иракцы много улыбаются'.
'Это, - сказала она с усмешкой, - очень странно'.
Однажды я ехала в университет на урок русского языка. Была суббота, около полудня, со свинцового неба падали редкие ранние снежинки, и город окончательно просыпался. Вагон метро был почти пуст.
Всю дорогу я смотрела на молодую женщину. Видимо, за ночь она не сомкнула глаз. Ее волосы были уложены, она выглядела изящной и хорошо одетой, на ней были дорогие сапоги и сумочка. Голова безвольно качалась, как будто она нюхала героин. Глаза, отяжелевшие от вчерашней косметики, слиплись. Подбородок упал на грудь.
Она рухнула на пол. Удара оказалось достаточно для того, чтобы она проснулась, забралась на диван и тут же вновь окунулась в сны. Дородная молодая мамаша, сидевшая рядом, сгребла в охапку своего маленького сына и с неодобрительной миной пересела на другую сторону.
Девушка вновь упала на пол, на этот раз приземлившись на ноги сидевшего рядом с ней пожилого человека. Тот раздраженно выдернул ногу. Она вернулась на свое место.
Теперь на девушку смотрел уже весь вагон, но бесстрастно. Двое крепких парней глядели на нее как волки. Я почувствовала тревогу за нее. Любой может вытащить ее из этого вагона, забрать ее, сделать с ней все что угодно. Кто здесь ее оставил? Долго ли она катается по туннелям, ожидая протрезвления? Я вновь взглянула на парней. Они шептались, посмеиваясь и пробегая глазами по ее ссутуленному телу.
Но тут объявили мою станцию, поэтому я встала и вышла. В конце концов, я лишь еще одно лицо в толпе, проплывающей мимо.
________________________
Космонавт? Нет, спасибо. Лучше уж машинист метро ("La Repubblica", Италия)
Московское метро - линия партии ("The Washington Post", США)
Дорогая, дорогая Москва ("L'Espresso", Италия)
