Михаил Старицкий обратился к личности Ивана Мазепы вовсе не случайно: дилогией 'Молодость Мазепы' и 'Руина' он продолжал реализовывать задуманную им серию историко-приключенческих романов о национально-освободительной борьбе украинского народа против иностранных поработителей. Эту серию в итоге составили трилогия 'Богдан Хмельницкий', дилогия об Иване Мазепе, а также романы 'Останнi орли' (гайдамацкое движение, Колиивщина) и 'Разбойник Кармелюк'. Если же прибавить к этим романам несколько повестей ('Первые коршуны', 'Облога Бушi', 'Червоный дьявол', 'Заклятий скарб'), отдельные из которых описывают киевские события ХVI - XVII ст., то увидим, что в поле художественного зрения М. Старицкого попали почти три века украинской истории, богатой трагическими и героическими страницами.
Абсолютное большинство упомянутых выше произведений М. Старицкого было написано на русском языке. Причины довольно банальны: цензурные запреты на украинское слово, отсутствие украиноязычной периодики, которая бы взялась печатать масштабные эпические полотна, наконец - возможность заработка на проживание. Израсходовав все свое немаленькое состояние на организацию театра, Михаил Петрович вынужден был жить и содержать семью с помощью литературного труда. А еще - глубоко и искренне сожалеть по поводу иноязычия своих исторических повестей и романов. 'А это разве нормально? - с болью писал М. Старицкий М. Комарову, - насущника ради, я вынужден писать по-русски романы и повести из украинской истории и жизни... А 'Киевская старина' не может оплатить их хотя бы дешево, чтобы были по-украински'.
А впрочем, в свои писания Старицкий вкладывал и другое содержание: знакомить широкий круг русских читателей с важными событиями украинской истории, да еще и показывая эту историю с позиций патриотических, украинских, полемизируя с официальным толкованием прошлого. И весь цикл исторических романов, и каждое эпическое произведение, в частности, проникнуто такой полемической направленностью. Очевидным раздражителем для написания трилогии 'Богдан Хмельницкий' для Старицкого стал роман Генрика Сенкевича 'Огнем и мечом', потому и писал наш писатель в явно антисенкевичевском духе (хотя польский лагерь в трилогии выписан намного объективнее, нежели описал украинцев Сенкевич в своем романе). Явно 'антиразбойническую' трактовку гайдамацкого движения и борьбы Устима Кармелюка презентуют соответствующие романы Михаила Старицкого, хотя он с умышленным вызовом назвал один из романов - 'Разбойник Кармелюк'. Такую же полемическую направленность имеем в дилогии об Иване Мазепе: романы Старицкого имеют выразительную антиимперскую, 'антианафемскую' трактовку образа великого гетмана.
Но гетмана ли? Старицкий, повторимся, создал образ молодого Мазепы, но этот образ создавался прозаиком с явной 'оглядкой' на его будущее гетманство. И создавался так, чтобы у читателя, во-первых, не возникало сомнений в симпатиях самого автора относительно главного героя дилогии, а во-вторых, чтобы тот же читатель понимал логику будущих действий гетмана Ивана Мазепы 1709 года.
Историософско-художественная позиция Михаила Старицкого с его дилогией об Иване Мазепе имела очевидные новаторские черты. Основная из них та, что Старицкий выписал образ Мазепы - 'не-гетмана', Мазепы молодого. Нет сомнений в том, что нашему писателю были известны произведения европейской и российской мазепианы. Несомненно, они стимулировали творческое воображение Старицкого и его общественные порывы, служили источником идей или объектом полемики. Романтик Старицкий охотно использовал легенду вольтеровско-байроновского 'происхождения' о диком коне, к которому якобы привязали молодого королевского пажа Мазепу за его роман с замужней дворянкой. Конь понес юношу в Украину, и ему удалось чудом уцелеть и выжить с помощью простых хуторян. С этих картин, собственно, и начинается роман. Упомянутая легенда, как и слава красавца- юноши Мазепы, в которого влюблялись женщины, вполне укладывались в параметры историко-приключенческого произведения. Кроме всего, 'несерьезный' приключенческий элемент хоть каким-то образом сглаживал заложенную в романе историософскую тенденцию, 'досадную для Москвы'.
В одном из писем Дмитрию Яворницкому (апрель 1898 г.) Старицкий извещал: 'Я теперь пишу большой роман о Мазепе, только что-то эта тема опасна для цензуры, а в цензурном вкусе я не напишу'. И несколько ранее, в письме Цезарю Билиловскому, речь шла о том же: 'Снова я получил вот заказ из Москвы на исторический роман 'Мазепу': хотел бы вместе писать по-русски и по-украински, чтобы хоть в Галичине печатать пока что...'
У Старицкого были налажены хорошие связи с издателями газеты 'Московский листок', в которой печаталось немало прозаических произведений писателя. Газета проявляла интерес к историко-приключенческой беллетристике, которая привлекала внимание читателей к изданию. Однако цензура уже после печати первой части дилогии обратила пристальное внимание на крамольное произведение. Поэтому редактор 'Московского листка' вынужден был обратиться к Старицкому с предложениями немного 'подкорректировать' образ главного героя. 'Добрейший Михаил Петрович! Простите, что долго не отвечал: дел так много, что не найдется свободной минуты. Николай Иванович (Пастухов, издатель газеты. - В.П. ) предлагает продолжить 'Мазепу', но я боюсь одного: на первую половину уже обращено внимание; в первой половине Мазепа - чуть ли не идеальный человек, герой и т. п. Не таков ли он будет и во второй половине романа? Это неудобно, лучше тогда возьмите другую тему; говорю это ради Вас же, чтобы не вышло после нежелательных недоразумений...'
Редактор волновался, потому что господствующая в Российской империи пушкинская версия образа гетмана Мазепы поддавалась Старицким явной ревизии. Писатель не обратил внимание на предложения редактора: концепция образа Мазепы, как и глубоко благосклонное отношение автора к будущему гетману, в 'Руине' не изменилась. И измениться не могла, потому что тогда бы она противоречила жизненным и общественно-историософским принципам самого Старицкого. Более того, государственническое (национальное, украинское) мировоззрение писателя наиболее четко и последовательно проявилось именно в дилогии об Иване Мазепе. Если в трилогии о Богдане Хмельницком, в некоторых других произведениях исторической тематики, в частности, в тех, где изображены украинско-польские отношения, Старицкий придерживался историософской идеи Украины как субгосударства (свободолюбивая и самовластная Украина под рукой справедливого польского короля в составе Речи Посполитой), то дилогия об Иване Мазепе заметно 'выламывается' из общего 'субгосударственного' дискурса. Именно в романах 'Молодость Мазепы' и 'Руина' их автор средствами художественного письма неоднократно высказывается в пользу полноценной государственности, вкладывая соответствующие суждения, прежде всего, в уста гетмана Петра Дорошенко и молодого Ивана Мазепы или говоря о них. 'Он (Дорошенко. - В.П. ) мечтал о самостоятельности отчизны. Это была самая задушевная его мысль, самая страстная мечта'; ' - Эх, пане атамане, пане атамане! - покачал головой Мазепа (обращаясь к Ивану Сирко, ратовавшему за московскую руку. - В.П. ). - Все-то ты думаешь, что не можем иначе, как на пристяжке, ходить!..' Естественно, что такая историософия, такая трактовка 'заанафемованного' Мазепы не могли быть воспринятыми имперской властью, или царской, или коммуно-большевистской. Именно в этом кроется причина почти полного замалчивания и забвения произведения о Мазепе, которое целое столетие оставалось только в газетном варианте в глубоких архивах Санкт-Петербурга.
Между тем Старицкий, задумав написать прозаическую эпопею о национально-освободительной борьбе Украины против иностранных поработителей 'от эпохи Богдана до Колиивщины', конечно же, не мог обойти вниманием мазепинскую эпоху. Мазепа в дилогии хотя 'еще' не гетман, но уже заметная и довольно популярная в Украине личность. М. Старицкий так выписывает образ и расставляет такие смысловые акценты, чтобы аргументированно (исторически и художественно) опровергнуть ярлыки и мифы, показать Мазепу политиком европейского типа и патриотом Украины. Не то чтобы с благосклонностью, а, как чувствуется, с пиететом и умилением Старицкий 'моделирует' этот образ, глубоко и последовательно. Многочисленными ненавязчивыми репликами и ситуациями подчеркивает, что такой человек предателем своего народа быть не может. 'Вернулся на Украину, чтобы служить ей головой, рукой и сердцем, - говорит Мазепа старому Сычу, - вижу уже много горя, и куда повернуть, еще не знаю; думаю присмотреться да разузнать все, где будет счастье отчизны, - там буду и я'. Причину таких позиций и убеждений молодого Мазепы Старицкий объясняет, прежде всего, традициями рода Мазепы и соответствующим воспитанием. В таком контексте значимо прочитывается фраза о том, что отец Ивана, Степан Мазепа, 'все не хотел к Москве прилучаться, с Выговским был заодно... Наш был и телом, и душой, от казаков не отступал, нет!', а также эпизод с материнскими поучениями и наставлениями: 'Мазепы не были 'перевертнями', 'зрадныками', и не будут!..' Так же совершенно не случайно, а в смысле исторической перспективы является знаковым внутреннее размышление Мазепы о принципах современной ему европейской политики, которые он разделял даже вопреки некоторым установившимся национальным политическим традициям и которыми воспользовался во времена гетманства: 'Мазепа взглянул с изумлением на Сирко. Его, присмотревшегося в Европе к смелой и хитрой политике, не пренебрегавшей никакими компромиссами, а руководствовавшейся правилом - цель оправдывает средства, - такая прямолинейность и даже, как ему показалось, узость Сирко - поразила его'. Несомненно, у этих и подобных фраз и ситуаций был очевидный подтекст, направленный и на дальнейшую судьбу Мазепы, и на современную Старицкому пору.
Иван Мазепа в дилогии Старицкого - молодой политик-интеллектуал, политик-патриот, дипломат и воин, воюющий, в первую очередь, умом, а не саблей. Нет, романный Мазепа и саблей владеет умело, и всадник он, каких мало, и певец-бандурист искусный, наконец - красавец-мужчина и чуть ли не супермен. Но весь этот 'антураж' является данью стилю и жанру произведения, вкусам читательского круга, и... в какой-то наивной степени - цензуре. Правда, изображением этой ипостаси образа героя Старицкий успешно полемизирует с навешиванием на Мазепу ярлыка 'ловеласа'. Между тем, часто и широко выписанные линии любовных перипетий, прежде всего классического 'треугольника' Галина - Мазепа - Марьяна, по всем канонам европейской литературы (в первую очередь - опыт Вальтера Скотта), вытворенное приключенчество - имеют и самодостаточную ценность, и в то же время выполняют 'миссию прикрытия' главной историософско-государственнической парадигмы дилогии вообще и главного ее героя в частности.
Посредством дилогии о Мазепе Старицкий реализует и некоторый свой историософский прогресс, порой полемизирует сам с собой тех лет, когда писал трилогию о Богдане Хмельницком. Иван Мазепа выступает у него и как продолжатель государственнических деяний Богдана, и как деятель, призванный исправить некоторые неосмотрительные политические шаги своего великого предшественника (весьма показательно выписаны в этом смысле размышления Мазепы о Хмельницком на руинах Суботова и Чигирина или глубоко символичный образ Ивана Богуна). Ярый козакофил, Старицкий весьма критически 'мыслит мыслью' Мазепы о неуправляемой стихийности казацкой массы, о разрушительной сущности 'черных рад', уже и не так однозначно-восторженно описывает феномен Запорожской Сечи. Мазепу (конечно, и Старицкого) не только восхищают железные мышцы и удивительная отвага сечевиков, но и пугает способность этой вооруженной толпы поддаваться минутным эмоциям, бездумно реагировать на какое-то призывное слово, когда 'вся эта масса могла броситься очертя голову и наделать непоправимых бед'.
Через весьма благосклонно выписанный образ Ивана Мазепы, как в конце концов и через другие знаковые образы дилогии (и украинской истории) - Петра Дорошенко, Ивана Богуна, Ивана Самойловича, Ивана Брюховецкого и др. - Михаилу Старицкому удалось художественно убедительно и исторически правдиво воспроизвести один из самых драматичных периодов бытия нашего народа и государства. Принимая во внимание хронологию, писатель воспроизвел его не до конца. Есть недоказанные сведения о том, что якобы Старицкий намеревался продолжить дилогию третьим романом под названием 'Большая руина'. Возможно, мы тогда имели бы завершенную историю 'уже' гетмана Ивана Мазепы в трактовке писателя- классика. Но это намерение, если оно и было, не реализовалось. Дилогия же завершается кратким и весьма красноречивым эпилогом: 'В Батурине, в доме генерального судьи Василия Кочубея, на крестинах его дочери Матрены гуляют ее крестный - генеральный писарь Иван Мазепа, полковник Гордиенко, 'и другие соседи-казаки'. Они выпивают за то, чтобы в дальнейшем горя не знать.'
___________________________
Лжедмитрий I: украинская карта в игре русского самозванца ("День", Украина)
Древнерусские улицы - на свалку("День", Украина)
