Как менялась политическая карта нашего континента
В этот предвыборный сезон, когда в гонке участвует столько неординарных американских политиков, стоит вспомнить еще одного представителя этой плеяды, емко, пусть и ненамеренно, выразившего суть тектонического сдвига, переживаемого Европой уже целое столетие. Стром Термонд (Strom Thurmond) был настоящим ветераном Сената США; он покинул палату лишь в 2002 г., отпраздновав свой сотый день рождения. В последние годы парламентской карьеры он был одним из влиятельных членов сенатского Комитета по делам вооруженных сил. Как-то, в конце 1990-х, в комитете выступал посол Венгрии в США. После заседания сенатор, как говорят, отвел его в сторонку и шепотом спросил: 'Когда я ходил в школу, вы с Австрией были одной страной. Когда вы успели 'разбежаться'?' К этому моменту со времен распада Австро-Венгрии минуло 80 лет.
До начала 'великого распада' большая часть Центральной и Восточной Европы контролировалась Германской, Российской, Австро-Венгерской и Османской империями. Сегодня политическая карта Европы изменилась до неузнаваемости, и теперь грядут новые перемены - провозгласив независимость, Косово становится седьмым по счету самостоятельным государством на территории бывшей Югославии.
Результатом распада СССР стало появление шести государств, в целом признанных частью Европы, еще четырех, чей 'европейский' статус считается спорным (Азербайджана, Армении, Грузии и Казахстана), а заодно и вопроса - в какую категорию занести саму Россию?
15 лет назад произошел 'бархатный развод' Чехии и Словакии. С тех пор количество стран-участниц ЕС возросло в два с лишним раза. В общем, последние два десятилетия стали золотым временем для фирм, изготавливающих флаги и торгующих географическими атласами, но в остальном они породили немалую путаницу. Сегодня, с учетом небольших государств вроде Андорры и Сан-Марино, число стран на нашем континенте перевалило за пять десятков.
Возникает искушение предположить, что все эти перемены вызваны простым воздействием завершения 'холодной войны' на восточную половину Европы. Но такой вывод страдал бы неточностью. К западу от бывшего 'железного занавеса' сейсмические толчки были не столь заметны, но не менее сильны.
Они привели к взлету регионализма в Италии, где возникла Северная лига. Они породили мощные центробежные тенденции в Испании - не только в Стране Басков, но также в Каталонии и на Балеарских островах. Бельгия сегодня не может понять, что она собой представляет - одну, две, или три страны. В Великобритании серьезные центробежные тенденции проявились в Шотландии, наполовину отделившейся Северной Ирландии, и усилившем свою автономию Уэльсе. Даже Германию - на первый взгляд, явное исключение из этого правила - воссоединение сделало во многих отношениях более 'раздробленной', ослабленной в экономическом и политическом плане страной.
Пожалуй, единственной крупной страной Западной Европы, чувствующей себя 'комфортно' в пределах нынешних границ, остается Франция - впрочем, многие наблюдатели возразят, что и там за последние 20 лет напряженность усилилась.
Политику отличает такой парадокс: небольшие толчки зачастую обсуждаются на все лады, а подлинные тектонические сдвиги остаются практически незамеченными. Именно так произошло с Европой. Если бы в феврале 1988 г. кто-то предсказал на страницах нашей газеты, что ее политическая карта будет такой, как сегодня, от него бы просто отмахнулись. А любого, кто тогда заговорил бы о том, что Косово может стать независимым государством, подняли бы на смех.
Тем не менее в подобном пророчестве, каким бы диким оно ни казалось, ничего смешного бы не было. Если посмотреть, как менялась политическая карта Европы в прошлые столетия - наилучшее представление об этом дает блестящая работа Нормана Дэвиса (Norman Davies) 'История Европы' (Europe: a History) - выявившиеся тенденции производят просто поразительное впечатление.
История показывает, что у Европы есть два весьма непохожих 'лица'. Одна ипостась - это 'микроевропа', континент, состоящий из большого количества независимых государств, некоторые из которых настолько малы, что само их существование кажется нелогичным. Вторая - 'макроевропа', где существует меньшее число крупных государств, возникших либо за счет прямого создания империй, либо косвенно - за счет гегемонии вроде той, которой обладал Советский Союз над номинально 'суверенными' союзниками по Варшавскому договору.
История Континента после падения Берлинской стены представляет собой очередной переход от 'макро'- к 'микроевропе'. И, что немаловажно, на сей раз эта тенденция может сохраниться надолго. 'Макроевропа' формировалась в результате открытого применения военной силы или угрозы завоевания. Что же касается 'микроевропы', то она, судя по всему, возникает в те моменты, когда армии остаются за скобками уравнения. Мы живем на континенте, представляющем собой естественную 'мозаику'. Если конфликты на Балканах, которые привели к распаду Югославии, станут - а основания надеяться на это есть - последними вспышками вооруженного противостояния на европейской земле, будущее развитие событий, несомненно, пойдет по линии 'микроевропы'. К примеру, если Гибралтар через 50 лет не останется британскими владением, он вероятнее всего не войдет в состав Испании, а превратится во 'второе Монако'.
В связи с этим судьбоносным переходом от 'макро'- к 'микроевропе' возникает один фундаментальный вопрос, над которым большинство представителей политической элиты Континента сегодня попросту не задумывается. Последствия этой тенденции для Евросоюза будут иметь фундаментальный характер, но политические лидеры, похоже, не готовы это откровенно признать.
Дело в том, что судьба ЕС во многом представляется трагичной. Его создатели руководствовались концепцией 'макроевропы', и - будем к ним справедливы - в 1950-х гг. такой подход выглядел вполне логичным. Не только наследие Второй мировой войны, но и необходимость соперничества с коммунистическим блоком придавала концепции 'наднациональной' структуры привлекательность. Однако в контексте 'микроевропы' эта модель выглядит полностью устаревшей.
Новая Европа, столь неожиданно возникающая у нас на глазах, требует скорее современного аналога Ганзейского союза, чем структуры с единым центром в Брюсселе, выкроенной по общим для всех лекалам. И, наконец, последний факт, дающий представление о масштабе происходящих у нас перемен: с тех времен, когда сенатор Термонд был школьником, и вплоть до его смерти, административная карта США менялась всего дважды, в связи с тем, что Аляска и Гавайи получили статус штатов.
Что же касается все более запутанной политической карты Европы, то она дважды изменилась лишь за два последних года: в 2006 г. Черногория, а теперь и Косово, вышли из состава Сербии.
______________________________
Уильям Кристол: Новая Европа? ("The Weekly Standard", США)
Пять мифов о старой больной Европе ("The Washington Post", США)
Прощай, 'новая Европа' ("The Washington Post", США)
4 мифа о европейской американофобии ("The Washington Post", США)
