'Интеллигент в Польше - это всегда 'образованец', непокорный и неудобный для властей', - заявил в интервью журналу Film Анджей Вайда, величайший конформист польского кинематографа, золотая рыбка, готовая выполнить кинопожелания любой власти, лишь бы всегда оставаться наверху.
В те времена, когда это приветствовалось властями, Вайда был марксистом, свято верующим в то, что мир состоит не из народов и религий, а из социальных классов ('Земля обетованная'). Когда запахло сменой системы, Вайда начал изображать из себя оппозиционера, чтобы получше устроиться после возможного 'перелома' ('Человек из железа'). После реставрации капитализма в Польше Вайда полностью перестроился и заявил, что 'Земля обетованная', ранее воспринимавшаяся как самый марксистский фильм в истории польского кино, интерпретировалась ошибочно. По сути, она представляет собой похвалу капитализму как системе, которая позволяет свободно обогащаться самым проворным и эффективно решает проблемы (например, путем расстрела рабочих, которые не позволяют обогащаться достаточно быстро). Теперь пришло время Катыни: нужно показать, что система, взрастившая Вайду, на самом деле была хуже, чем фашизм. Ведь таково пожелание нынешних властей. Для исполнения всех желаний братьев Качиньских в этом фильме не хватает только деморализованного коммуниста-педераста, насилующего в полях невинных польских мальчиков.
Если к власти в Польше когда-нибудь придут маоисты, то Вайда будет тем отличником, который первым вскочит из-за парты с воплем: 'Я, я! Я первым экранизирую Красную книжечку!', а в интервью будет подчеркивать, что 'Катынь' - это на самом деле похвала коммунизму как системе, умеющей справляться даже с самыми закоренелыми и бесполыми врагами, которые не сопротивлялись, даже когда их вели на бойню. А 'Пан Тадеуш', несомненно, окажется закамуфлированным призывом к проведению в Польше 'культурной революции' по китайскому образцу (в нем представлены непростительные недостатки польских элит, этих распущенных и спившихся дармоедов, которых нужно, наконец, заставить работать).
Однако, если 'Земля обетованная' - это шедевр, пускай даже Вайда числился в марксистах лишь из конъюнктурных соображений, то 'Катынь' - это патриотический китч, за который становится стыдно. Его не смог выдержать даже Первый Антикоммунист польской критики Кшиштоф Клопотовский (Krzysztof Klopotowski). Во-первых, во времена 'Земли обетованной' у Вайды еще был талант, от которого за последние два десятилетия не осталось и следа. Во-вторых, у марксизма было то преимущество, что, невзирая на пропагандистское присвоение его некоторыми государствами, он является теорией подлинно универсальной, в отличие от психически нездорового национализма и антикоммунизма, плодом которого является новейшее 'творение'.
Где-то в районе 'Перстня с орлом в короне' [1993 г. - прим. пер.] Вайде пришло в голову компенсировать интеллектуальные недостатки своих все более слабых идей цитатами из самого себя, из эпохи былой славы. То же самое повторяется в 'Катыни'. Дерево с изломанным рисунком ветвей, которое видит в момент гибели один из героев, - это явная цитата из 'Пепла и алмаза'. Вайда пытается выдавить из себя символы и метафоры, которые когда-то были его фирменным знаком, а при этом ведет себя так, словно обращается к неграмотным. Мало того, что героиня Челецкой, которая хочет поставить брату надгробную плиту с настоящей датой смерти, прозрачно отсылает нас к Антигоне, так еще, чтобы кто случайно этого не прозевал, режиссер велит героине идти в театр и продать свою золотую косу на парик актрисе, которая играет именно эту роль, и пройти мимо плаката с названием греческой трагедии.
Вайда ставит знаки равенства между захватчиками. Немцы арестуют профессоров Ягеллонского университета, а русские - офицеров, представителей элиты (именно так: немцы и русские, а, может, даже 'швабы' и 'русаки'). Мир состоит из народов, а классовые и идеологические конфликты, которые для каждого здравомыслящего человека лежат у истоков Второй мировой войны, просто не существуют. Наихудшая форма реакции, фашизм - то же самое, что коммунизм, а приход русаков - это лишь замена одного оккупанта на другого. То, что нацисты хотели ликвидировать поляков вместе с остальными славянами, а Советы - изменить социальный строй, ускользает от внимания Вайды. Если бы этот 'советский' оккупант не пришел, то нас бы тут уже не было. Вайда не видит морального различия в том, что третий рейх шел убивать 'недочеловеков', а солдаты Красной Армии (независимо от того, как поступал сам Сталин) шли с верой в то, что никого нельзя считать недочеловеком, и за эту веру, за то, чтобы уже ни к кому и никогда не относились как к недочеловекам, они принесли самую большую в годы Второй мировой войны жертву - собственными жизнями.
Вайда, по сути, разделяет элитистское презрение, которое позволило нацистам создать идеологический конструкт Untermenschen. С нескрываемым отвращением он показывает послевоенное продвижение по социальной лестнице служанки, которая вследствие ереси коммуняк забыла, где ее Богом предназначенное место: подавать к столу генеральше. Солдат Красной Армии он показывает недотепами, глядя на мир глазами интеллигентской 'элиты', воротящей нос от русского варварства.
Польские коммунисты - как один коллаборационисты, лишенные морального хребта - ведь поляки не отличались друг от друга по взглядам, отличались они только от других народов. Согласно Вайде, польских коммунистов, на самом деле, никогда и не было. Ни один из них не верит ни в устанавливаемую политическую систему, ни в теорию Маркса. Они прибиваются к захватчику потому, что не имеют духовной силы, которая характеризует здоровые католические национальные элиты, воплощенные в Стэнке, Челецкой, Осташевской, Жмиевском и архипрекрасном Малашиньском. Кроме того, красавцев среди коммунистов, естественно, нет. Чем, кроме объекта, такой образ мышления отличается от антисемитизма?
'Катынь' встраивается в большой пропагандистский проект польских правых: создания комплексного, идеологически насыщенного видения Второй Речи Посполитой как лишенного внутренних антагонизмов края национального счастья, позже - жертвы 'красных', которые ее разграбили, похоронив национал-католическую систему ценностей благородных довоенных элит. В сентябре у нас была возможность посмотреть на канале TVP спектакль телетеатра 'Первое сентября' (режиссер Кшиштоф Ланг (Krzysztof Lang), а также низкопробное кинопроизведение Михала Квечиньского (Michal Kwiecinski) - кстати, продюсера 'Катыни' - под названием 'Завтра мы пойдем в кино'. Согласно этому видению, довоенная Польша состояла, собственно говоря, из элит, живших в красивых домах и огромных квартирах, полных антиквариата. Только откуда же прислуга, которая смахивает пыль с этого антиквариата? То, что это был один из наихудших периодов в жизни страны, что тогдашние элиты составляли лишь крошечную долю общества и могли позволить себе красивые дома, благодаря крайне несправедливым отношениям собственности, и что - как когда-то сказал Куля - вся страна из-за этих элит пала жертвой жуткой эксплуатации, главным образом, иностранным капиталом, в рамках этого видения полностью вытесняется и покрывается молчанием. Внутренних этнических и религиозных конфликтов нет - так же, как и классовых. В Катыни все 'наши' - католики, перебирают четки и шепчут молитвы. Нет ни одного еврея или православного - и это в такой многокультурной стране, как тогдашняя Польша!
В фильме вообще нет драматургии, связной сюжетной конструкции, подлинных драматических конфликтов. Единственный герой - Дело, а ходульные персонажи - лишь приложения к этому Делу. Нет ни одного живого, психологически или социологически достоверного человека. Жены офицеров - воплощение национальных добродетелей. Обладая классовым, религиозным и этническим превосходством, они не замараны сексуальностью. Потеряв мужа, ни одна из них больше ни разу не влюбилась. Героиня Осташевской, даже увидев мужа и попросив его вернуться в семью, попрекает его лишь тем, что ей он давал клятву перед Богом. Ни у одной из женщин, лишенных мужей, тоска не имеет сексуального измерения - это чисто патриотическое чувство. В лагере офицеры молятся и рассуждают лишь об Отчизне. Они не бегут, даже если нет стражи. Жмиевский только ходит, калякает в своей тетрадке и кашляет от холода. А ведь прижмись он от этого холода к другому заключенному - может, от одиночества и отчаяния они бы разговорились и эта тоска, по крайней мере, была бы разбавлена интересной сценой! Один из офицеров пускает себе пулю в лоб - терзаясь муками совести от того, что он выжил, а, особенно, от того, что коммунисты лгут о Катыни. Помилосердствуйте!
К сожалению, 'Катынь' в Польше обречена на кассовый успех. Вечером, когда люди ходят в кино по собственной воле, в залах пустые места, но утром и днем на рекордные 190 копий в кинотеатры загонят школы и армию. Однако это самый глупый из фильмов Вайды, и поэтому у него нет ни малейшего шанса дать о себе знать в мире. Решение о его выдвижении на 'Оскара' от Польши несерьезно.
Одно режиссеру удалось блестяще: это безошибочное, хотя, к сожалению, не ироничное и, скорее всего, бессознательное воспроизведение психологии польских интеллигентских 'элит' с их конъюнктурностью и презрением к другим социальным классам и народам. Вайда нарисовал мир таким, каким его видит он и люди его круга, которых по невыясненным причинам считают 'совестью нации'. Тем самым он непреднамеренно подтвердил правоту многих антиинтеллигентских пропагандистских лозунгов, которыми Сталин обосновывал уничтожение таких 'элит'.
____________________________________________
Мониторинг: читатель ИноСМИ - buba
________________________________________
Катынь - рана ("Tygodnik Powszechny", Польша)
"XX век был один огромный Аушвиц, в котором все друг друга обвиняли" ("ИноСМИ", Россия)
Печать Катыни ("Przeglad", Польша)
