Есть вещи, в которые веришь, которые у тебя в крови. Что касается меня, то прожив часть своего детства в Южной Африке во времена апартеида, я несу в сознании собственную меру стыда.
Впечатления детства бессловесны, но от этого они не становятся слабее. Каким огромным и блестящим казался мне пляж Муизенберга, что недалеко от Кейптауна, со всеми этими белокожими телами, лежащими на золотом песке!
Тощие негры купались в других местах, прыгая прямо со скал в грязной гавани. Я смотрел на них из дома своего деда и удивлялся.
Как-то раз моя чернокожая нянька вывела меня погулять. Мы пересекли улицу и подошли к парапету над железной дорогой, шедшей рядом с гаванью. 'Веди себя хорошо, а то сброшу вниз', - сказала она.
Тот страх, который я тогда почувствовал, сохранился надолго. Недавно я решил измерить, как глубоко мне пришлось бы падать. Я думал, что расстояние это не меньше 30 метров. Оказалось, не более трех. Это несоответствие говорит о том, каким сильным может быть страх у ребенка.
Возле нашего бывшего дома висело объявление 'Продается'. Я спросил, можно ли войти внутрь, и получил резкий отказ. Но мне все же удалось заглянуть за дом и увидеть ту гору, где гулял мой отец и где в колючих кустах могли прятаться змеи, которых я так боялся.
Страх, такой же призрачный, как и акулы за заградительными сетями в Муизенберге, никогда не покидал нас во время нашего пребывания в залитой солнцем Африке. Мой собственный страх сформировался от потери ориентации. Я никогда в полной мере не был частью этой системы, потому что мои родители переехали из Йоханнесбурга в Лондон. Поэтому, возвращаясь в ЮАР, я иногда заходил в общественные туалеты, предназначенные только для черных, или садился на скамейки, также предназначенные только для них.
Только для черных - а я был белым. Апартеид вошел в мое сознание как некая форма самоуничижения. Купавшие меня в детстве черные женщины касались моей кожи, но их мир был для меня неприкасаемым.
Лишь позднее контуры этой жестокой системы вырисовались четче. Я вижу белых мужчин, пахнущих джином и тоником, сидящих под джакарандами в Йоханнесбурге с кусками красного мяса на тарелках. Они насмешливо улыбаются, думая о невозможности получить черную женщину.
Опыт расового разделения, который ты получил, остается в самых дальних уголках твоего сознания. Именно этот момент отметил Барак Обама (Barack Obama) в своем великолепном выступлении на тему расизма. Действительно, рабство стало 'первородным грехом' Америки. Конечно, 'жестокое наследие рабства и Джима Кроу*' сохраняется в различных формах унижения и обид афроамериканцев, понять которые белым сложно.
Сегрегация поставила американских чернокожих на одну доску с их африканскими собратьями из той грязной гавани.
Нужно быть смелым человеком и принять необычную точку зрения, чтобы отправиться исследовать места, где существует бездна обид и боли, где непонимание является правилом. Нужно проявить отвагу, как это сделал Обама, чтобы сказать: 'Черный гнев реален; он силен. Просто отмахнуться от него, осудить его, не поняв подлинных причин, значит еще больше расширить ту пропасть взаимного непонимания, которая существует между разными расами'.
Тот прогресс, который был достигнут со времен движения за гражданские права и апартеида, ослабил боль от ран расизма, но залечить их он не смог. Неся в сознании свою долю стыда, я обретаю ключ к раскрытию тех глубин затаенной обиды и ненависти, для описания которых Обаме удалось найти верные слова.
Я понимаю гнев его бывшего пастора Иеремии Райта (Jeremiah Wright), какими бы отвратительным ни казались мне порой его проявления. Я восхищаюсь словами Обамы, который сказал: 'Я не могу отречься от него, точно так же, как не могу отречься от своих чернокожих собратьев'.
Честность опьяняет. Семь лет нас кормили безыскусными формулами, рожденными скудным интеллектом Буша, типа 'кто не с нами, тот против нас'. В результате попытки исследовать тончайшие оттенки самых трудных проблем Америки вызывают у нас сейчас головокружение. Неужели возможно такое, что у людей, подобных Райту или бабушке Обамы, могут быть какие-то затаенные мысли и неясные сомнения? Может ли пытливый ум докопаться до полутонов правды?
Да. Может.
Те немыслимые преобразования, осуществления которых в Южной Африке добился Нельсон Мандела (Nelson Mandela), служат нам напоминанием о том, насколько важно лидерство, насколько важны слова. А та шумиха, которая раздается сегодня в Соединенных Штатах в рамках президентской гонки, вызывая общий подъем, а отнюдь не стыд, демонстрирует интеллектуальное опустошение, к которому привели нас годы правления Буша.
Хиллари Клинтон (Hillary Clinton) сказала в январе следующее: 'Свои кампании вы проводите в стихах, а правите страной в прозе'. Неверно. В Америке и прозаиков уже не осталось.
Немыслимое приходит и уходит. Когда я был подростком, родственники советовали мне наслаждаться бассейнами Йоханнесбурга, потому что 'в следующем году они будут красными от крови'.
Но казавшееся неизбежным кровопролитие так и не наступило. Мандела вышел из тюрьмы, и начал искать примирения, а не мщения. Позже он скажет: 'Всегда кажется, что сделать это невозможно, пока не сделаешь'.
Как и многие другие, я приехал в Америку по той простой причине, что здесь больше возможностей, чем в узких европейских пределах. Может быть, это мой африканский 'первородный грех', но когда Обама говорит, что 'никогда не забудет, что ни в какой другой стране мира моя история не могла стать реальностью', я чувствую, как уходит страх. Он исчезает как тень на фоне по-прежнему захватывающей идеи о том, что 'из великого множества создается единство'.
* Герой песенки 'Прыгай, Джим Кроу', появившейся в 1865 году. По имени этого абстрактного персонажа были неофициально названы законы о расовой сегрегации, действовавшие в некоторых штатах США.
___________________________________________________________
Закат единственной сверхдержавы ("The Independent", Великобритания)
Президент, а не символ ("The Wall Street Journal", США)
