Еще про свободу талдычите? Можно подумать, что у нас когда-то была другая свобода, кроме разбойничьей, пугачевской, кабацкой, пьяной да бандитской
Пожалуй, нет для думающего человека более важного занятия, чем попытаться осознать бытие и времена, в которые мы живем. Говоря 'мы', я имею в виду как человечество, так и несуществующую общность, когда-то называвшуюся советским народом. Речь о ней идет потому, что, наряду с универсальными проблемами современности, эта исчезнувшая, историческая общность переживает собственные, зачастую очень специфические проблемы.
Мы уже отмечали десятилетие того периода нашей жизни, который был назван перестройкой. Для истории десять лет - почти что ничего. Для того, чтобы открыть исторические закономерности, нужна, согласно Канту, более длительная перспектива - перспектива тысячелетий. Несмотря на это, можно попробовать для самого себя подвести такие итоги.
Мы получили долгожданную возможность говорить все, что думаем, без оглядки на органы и стукачей, но под угрозой оказалось само мышление. Наполненные духовной лихорадкой ночи до рассвета над тамиздатом и самиздатом, тексты Бердяева и Федотова, бунтарские - по мнению властей - стихи и проза, за которые людей обыскивали и арестовывали, книги, подобные глотку свежего воздуха во всеобщей духоте, получили сегодня свободный доступ к СМИ - но той лихорадки уже нет. Усердные переписчики тайных страниц безразлично смотрят на тексты, бывшие в свое время столь вожделенными, а теперь лежащие тоннами на государственных и частных полках в красочных, блестящих обложках.
'Пожар в публичном доме во время наводнения' - так описывал канун октябрьской революции один из героев известного советского писателя. Сегодня разгорелось не на шутку, наводнение еще сильнее, а вдобавок прорвало канализацию.
Мы, как и раньше, живем в лагере, только из камер для политических нас перевели к уголовникам - из-под юрисдикции КГБ мы благополучно попали в категорию ворюг. Поэтому лагерная поговорка 'Век свободы не видать' довольно точно передает атмосферу современного государства.
Как писал немецкий историк Леопольд Ранке (Leopold Ranke), каждая эпоха обращается - как может - к Богу. И, добавим, к дьяволу. Он, как известно, логик и непревзойденный мастер миража. Блестящие золотые червонцы превращаются в наших руках в горсть сухих листьев.
Однако перемены не приходят вот так, извне. Потребность в них созревает в глубине нашей души и, говоря 'да', мы подписываем пакт с темной силой, что влечет за собой суждения о нашем бытии, а, тем самым, небытии. Наша душа обрастает 'чешуей безразличия', и слишком часто неутолимая жажда жизни превращается в триумф разрушения и смерти.
Я чувствую здесь смрад
'Я еще со вчерашнего дня удивляюсь, каким это образом мы здесь говорим? Ведь мы умерли, а между тем говорим; как будто и движемся, а между тем и не говорим и не движемся? Что за фокусы?'
Так беседуют на кладбище герои рассказа Федора Достоевского 'Бобок'.
Примерно 70 лет мы жили под властью Великого Инквизитора, по-инквизиторски осчастливливавшего миллионы впавших в детство. Идеи Шигалева [герой 'Бесов', автор утопического видения совершенного общества] стали нашим моральным кодексом, образцом социальной справедливости: 'вы, рабы, равны друг другу в вашем рабстве'. Наконец, настало время окончательной верификации нашего столь 'жестокого таланта'. У героев 'Бобока' - мертвых - сознание еще не угасло, а 'жизнь продолжается как бы по инерции'. Это время - время краткого посмертного существования - необычайно важно, обладает глубоким метафизическим смыслом.
'Ну а как же вот я не имею обоняния, а слышу вонь?' - спрашивает один из новоприбывших. Долгожитель этого места, надворный советник Лебезятников, охотно поясняет: 'Тут вонь слышится, так сказать, нравственная - хе-хе! Вонь будто бы души, чтобы в два-три этих месяца успеть спохватиться... и что это, так сказать, последнее милосердие'.
Обрадованные неожиданным даром судьбы, покойники решают 'устроить жизнь на новых и уже разумных началах'.
'Все это там вверху было связано гнилыми веревками, - говорит барон Клиневич. - Долой веревки, и проживем эти два месяца в самой бесстыдной правде! Заголимся и обнажимся!'
- Обнажимся, обнажимся! - закричали во все голоса.
Не могу отделаться от впечатления, что жуткая апокалиптическая притча Достоевского стала нашей действительностью. Мы живем в каком-то чудовищном карнавале, где хоровод фигур в масках сошел на наши улицы прямиком с полотен Босха.
От карнавала не убежать. Он атакует нас в наших домах с экрана телевизора глупостью политических масок, липким идиотизмом рекламы, Ахиллами-кретинами и Андромахами-проститутками американского кино, убаюкивающего своим колдовством, оглушает тривиальным убожеством цветных журнальчиков и бульварной прессы, бандитским хамством музыкальных хитов, мусорным ветром, разносящим невыносимый смрад нашего времени по всем закоулкам разлагающейся, зловонной империи. А над всем этим гордо звучит многоголосье наших нетленных покойников.
Хватит и того, что вы наворовали
- Слушайте, для пессимизма нет оснований. Проблемы есть, но оглядитесь по сторонам. Повсюду пробиваются ростки нового, неужели вы не видите? - без устали повторяют покойные, но не теряющие бодрости духа энтузиасты. - Произошли необратимые перемены, никто уже не свернет страну с избранного однажды пути, не восстановит старый коммунистический режим. Вчерашний аппаратчик превратился в цивилизованного предпринимателя, бизнесмена. Мы видим, как естественным образом, в полном соответствии с логикой рынка, в нем воскресают инстинкты хозяина. Так то, что вчера было тормозом, сегодня становится двигателем прогресса. Законы общественной динамики и исторического развития одержали триумф. Хотите вы того или нет, но вся эта высшая необходимость красноречиво свидетельствует о том, что ваша свобода неприкосновенна.
- Да будь она проклята, эта свобода! - раздается вдруг громкий голос из-под солидного мраморного надгробия. - Хватит уж, голуби вы мои, хватит уж и того, что вы наворовали и накаркали. Видели мы эту вашу свободу, наелись ее досыта, поздравляем! Свобода безнаказанно убивать, воровать и грабить. Успокойтесь, наконец. Государство развалили, пустили народ по миру, распродали все, что прошлые поколения строили веками - и еще про свободу талдычите? Можно подумать, что в России когда-то была другая свобода, кроме разбойничьей, пугачевской, кабацкой, пьяной да бандитской. Не обманывайте себя, это всего лишь такой европейский костюмчик, а внутри то же самое азиатское дикарство. Отвлечешься, отложишь кнут на секунду, а тут уже море крови, сущая анархия.
А что до этого щебета про наше чудо-юдо, мужика-предпринимателя, который по какому-то неизменному историческому закону выведет нас, убогих, на путь европейского прогресса, - продолжает голос, - то я и правда удивляюсь, господа интеллигенты, почему вам еще не осточертели все эти россказни. Все это, господа, вам словно приснилось - то помещики и крестьяне, то индустриализация и пролетарии, а теперь рынок и буржуй в роли манны небесной и двигателя исторического прогресса. Не надоело вам, милые, одно и то же по разным коробочкам перекладывать? Сильная власть, закон и порядок, уверенность в завтрашнем дне, полный желудок - и при этом неколебимая вера в то, что все мы, какими бы мы ни были, несравненно ближе к Богу, чем все эти лощеные западные засранцы, которые сюда приезжают и жизни нас учат.
Нет покоя от москалей
- Про иностранцев это вы святую правду сказали, замечание тонкое и справедливое, - отозвался немного писклявый голосок из-под свеженасыпанной могилки. - Что же касается нашего русского крестьянина, то позвольте себе с вами абсолютно не согласиться. Да, пьет он, пьет запоем и, более того, легко грешит по широте своей души. Но что это за душа! Золотая душа, открытая душа и потому ни в чем меры не знающая. Почему же он пьет, миленький наш? Неужто мы не знаем, кто его испокон веков спаивал? Распоясалось совсем это чесночное племя, везде влезло - во власть, в банки, на телевидение. Открой любой журнал - и что же? Одни Рабиновичи, Абрамовичи, Кагановичи. И куда податься русскому человеку в своем отечестве, как не в кабак? Всех отравили, всех перепортили. Сначала полстраны голодом уморили, а вторую половину в лагеря сослали. И все так устроили, чтобы мы их собственным телом от немца защищали.
- Русский Иван, человек бескорыстный, все на веру принимает, - продолжает голосок. - А теперь они с Америкой сговорились, чтобы нас окончательно добить. Вот народец - и нет его, и всюду он - прячутся, маскируются. Артист Тихонов, Штирлиц наш, - вроде всю жизнь за своего проходил - а вон к старости каким красавцем сделался! То ли дело - Зыкина, русская певица народная. При Брежневе она была русской и народной, и при Ельцине была русской и народной. Такая не пропадет. А сам Ельцин? Думай, что хочешь. А что думать православному? Он, ясное дело, безмолвствует - но до поры до времени...
- От этих клятых москалей как при жизни покоя не было, так и в гробу докучают, - вмешался густой мужской бас. - Три века гнобили и мордовали несчастную Украину, мучили, всех погубили - а теперь во всем виноваты евреи... Да вы еще хуже, чем они. Прав, кто говорит, что у вас одни лентяи, рабы и нищие, а у нас на Украине вольный народ живет. У нас в Запорожской Сечи была самая старая демократия в Европе, старше швейцарской. А у вас что есть, то есть.
- Боже, на что нам вся эта печальная эсэнговщина? - тяжело вздохнул женский голос.
В славной коалиции культур
- Ну а чего вы ожидали? - громко и важно, барственно-бархатным голосом, стряхивая кладбищенскую пыль с лацканов пиджака, произнес представительного вида безвременно скончавшийся гражданин демократ. - Семьдесят лет большевики старательно обрабатывали народ, оглупляли, уродовали, уничтожали его генофонд, успешно осуществляли вивисекцию в масштабе всей страны. В результате им удалось вывести новый антропологический тип, 'простого советского человека', а теперь ты, милостивая государыня Россия, удивляешься, что после столь удачного эксперимента советский гомункулус, этот новый Франкенштейн никак не может вписаться в рамки западной цивилизации. Простите, сколько столетий понадобилось странам Европы, чтобы добиться нынешнего уровня? Бог даст, лет 150-200, - любовно вслушиваясь в звучание собственного голоса, продолжал представительный гражданин, - и мы тоже достойно впишемся в их число, займем, так сказать, подобающее нам место в славной коалиции европейских культур. Но пока...
- Ладно-ладно, - по-хамски перебил его молодой, нахальный баритон. - Вам бы всем только языком без толку молоть. Меня лично и наше время, и наша страна, да и народ наш вполне устраивают. Без претензий. Эх, пожил бы я еще! Нечего было жлобиться, надо было этим сволочам-конкурентам зеленых отстегнуть. Но всего не убережешь. Дал Бог сложить кости в хорошей компании, куда ни глянешь - одни кореши. Слушать обидно, что вы мне тут плетете про нашего брата-предпринимателя. На хрена мне таких балбесов, как вы, в люди выводить, на светлый путь наставлять? Да за всех вас никто и ломаного гроша не даст.
- А вот что туда забрать надо - это я лучше вашего кумекаю, - хвалится баритон. - Классное время настало - наше время, то, что надо. Возможностей полно, только успевай крутиться. Деньги сами в карман сыплются. Где еще, в какой еще стране, можно такие бабки зашибить? Только нужно иметь глаза на затылке да характер мужской, твердый. Все возможно, если на печи не лежать и не ныть, что тебе бедному-несчастному, пожрать не принесли. Теперь каждый сам за себя отвечает. Идет самая что ни на есть нормальная жизнь: естественный отбор, школа выживания. Кто выжил - тот и прав. Потому главное - биология, против природы, как известно, не попрешь. Эх, пожил бы я еще, только глянь, какие бабки! И все мимо нас.
- Бобок, бобок, бабки, бабки, бабки, бобок... - послышалось вдруг отовсюду бормотание растревоженных в своих могилах покойников.
- Слушайте, слушайте, - прозвенел в воздухе чистый, по-юношески задорный голосок. - Народ просыпается. Есть еще надежда, что теперь, господа соотечественники, мы устроим жизнь на новых и, наконец-таки, разумных началах'.
Перевод Сергиуша Ковальского (Sergiusz Kowalski)
Михаил Блюменкранц - русский философ, живет в Германии. Заголовок и подзаголовки от редакции
_________________________________________
Правда ли, что свобода принесла России лишь беды? ("American Enterprise Institute", США)
Парадокс России - свобода и страх ("The Boston Globe", США)
Виктор Ерофеев: "Путин - это расплата за грехи нашей демократии" ("Telegraf", Латвия)
Куда идет Россия? ("The Financial Times", Великобритания)
