Любовь с первого взгляда к прекрасной оперной певице разрушила 35-летний брак Джонатана Димблби. Но спустя три месяца его любимая скончалась. Лишь в длительной зарубежной поездке он начал вновь обретать свои эмоции.
От такого приглашения отказаться было невозможно: приключенческое путешествие по всей России от Мурманска до Владивостока за 18 недель. Достаточно времени, чтобы окунуться с головой в мир России и познать некоторые реалии этой возрождающейся страны, которая для меня была полной аналогией черчиллевского афоризма — "загадкой, головоломкой и тайной за семью печатями". Что ж, сказал я себе, может быть, мне удастся разгадать эту загадку, решить головоломку и сломать печати тайны. Это настоящая мечта для журналиста.
Приглашение поступило от одного из грандов телевидения Джорджа Кери (George Carey), которому удалось протолкнуть идею создания пятисерийного документального фильма с названием "Россия — путешествие с Джонатаном Димблби" на телеканале "Би-Би-Си 2". А затем он убедил и меня. Но как только я согласился, у меня в душе возник страх из-за масштабности и величия той задачи, выполнить которую я только что обязался.
Запаниковав, я сказал себе, что иду на огромный риск, причем риск этот не столько физический, сколько профессиональный. Чтобы делать фильм о России, мне придется отказаться от насиженного и комфортного шестка на переднем крае политической информационной арены в качестве ведущего известной политической программы Джонатана Димблби на ITV. И что взамен, спросил я себя: небезопасное приключение в чужой стране без компаса с непредсказуемым результатом?
Чтобы отпугнуть демонов, шептавших мне на ухо об опасностях, я сказал себе, что стану воплощением путешественника и первооткрывателя викторианской эпохи в 21-м веке. В руке путеводитель, в рюкзаке дневник — и я буду готов к любым впечатлениям и приключениям, какими бы странными и из ряда вон выходящими они ни показались.
Собираясь в свою первую поездку в 2006 году, я не мог предугадать, что отношения между Россией и Западом испортятся так сильно и так резко. Впоследствии я с близкого расстояния наблюдал за путинизмом в действии, открывая и сталкиваясь с вызывающим серьезную тревогу отношением большей части, хотя далеко не всех россиян, к ценностям и принципам, которые так дороги для западного либерала.
Меня поразило постоянно усиливающееся моральное разложение политического процесса внутри России, в первую очередь, отсутствие свободных и честных выборов, бездеятельная инертность парламента, или Думы, затыкание рта средствам массовой информации, запугивание судебной власти и глубокое презрение к правам человека.
Но все это было частью "экстерьера" моей поездки. Параллельно с этим я начал постепенно понимать, что в ней есть и другая, "внутренняя" часть, и что скрывать ее было бы неправильно. На протяжении двух лет, когда я занимался этим проектом, на мои взгляды на Россию оказывала влияние, даже формировала их, та эмоциональная изменчивость, которая очень волновала меня, особенно когда я был вдали от дома.
Я обнаружил, что день за днем обращаюсь к своей записной книжке, чтобы на бумаге отразить свои резко меняющиеся настроения. Перечитав эти записи и поняв, насколько сильно эти эмоции (очень быстро переходившие от радости к отчаянию) приукрасили мои взгляды и оценки, я решил, что не могу притворяться, будто это не так, и что это будет нечестно. Но чтобы эти отрывки и отдельные пассажи были понятны читателю и имели для него смысл, необходимо рассказать предысторию того, что так резко встряхнуло мою личную жизнь.
За три с небольшим года до начала моих приключений в России я познакомился с оперной певицей Сьюзан Чилкотт (Susan Chilcott), ведущим мастером своего поколения с лирическим сопрано. В мае 2003 года мы начали встречаться.
За несколько месяцев до этого она прошла курс лечения от рака груди, и ей сказали, что болезнь излечена. Но вскоре после начала наших отношений у нее обнаружили новую опухоль, и два дня спустя врач-онколог сообщил ей, что рак поразил ее печень. Болезнь оказалась неизлечимой, жить ей оставалось недолго.
Хотя Сьюзан протестовала, говоря, что мне не следует ради нее ломать свою собственную жизнь, я почувствовал, что у меня нет иного выбора, и что я должен быть с нею до самого конца. Сделав выбор, я решил уйти от своей супруги Бел, с которой мы прожили в браке 35 лет, и которую я всегда считал своей спутницей на всю жизнь. Я до сих пор не осознаю в полной мере силу своей страсти и жалости, которая повлияла на мое решение. Я лишь чувствовал, что должен следовать велению сердца и выполнять свой долг.
Следующие три месяца я прожил вместе со Сью и ее четырехлетним сыном. Это были драгоценные дни огромного счастья, смешанного с глубокой печалью. А затем, 4 сентября 2003 года, Сью умерла у меня на руках.
Это была трагедия для тех, кто любит музыку, кто слышал голос Сью и видел ее на сцене. Я был сражен горем, которое оказалось ужасным и принесло мне такую боль, о существовании которой я и не подозревал. По утрам я с трудом заставлял себя выбраться из постели. Мне было все равно: жить или умереть. Я не мог найти себе места, не мог спать, не мог думать.
Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что только благодаря своей чудесной семье и узкому кругу самых близких друзей я не сошел с ума. Когда я вернулся на работу, мои коллеги в Би-Би-Си и на ITV проявили огромное сочувствие и такт.
Я начал надеяться, что смогу вернуться в семью. Но хотя мои взрослые дети при поддержке Бел проявили огромную любовь и понимание, на которые я не смел даже рассчитывать, я был не в состоянии исправить тот ущерб, который нанес нашему браку.
Бел, вполне понятно, решила, что с нее хватит, и спустя несколько месяцев после смерти Сью она уехала из нашего загородного дома, чтобы начать новую жизнь. Я чувствовал себя растерянным и лишившимся всего в этой жизни. Мне казалось, что рухнули сами основы моей жизни. Я не понимал, кто я, что я делаю, и не видел выхода из длинного и темного тоннеля, в котором очутился.
А затем, весной 2004 года, я встретил Джесику. Через несколько месяцев между нами возникли любовные взаимоотношения, причем шли мы к этому постепенно и осторожно. Она помогла мне вернуться к нормальной жизни и восстановить здоровье. Но заняло это намного больше времени, чем я ожидал, и на меня очень часто накатывали волны горя, возникавшие совершенно внезапно, убивавшие все другие ощущения и отступавшие лишь тогда, когда я был полностью опустошен и измучен.
Такие приступы продолжались, возникая все реже, но были такими же интенсивными. Это длилось год, два года. Даже в январе 2006-го, когда мне нужно было делать выбор между работой ведущего и российским проектом, я был в состоянии глубокого внутреннего смятения. Мой врач даже предупредил меня, что я впаду в серьезную депрессию, если не пройду курс медикаментозного лечения. Получилось так, что я не последовал этому совету, и все прошло само собой.
Если с профессиональной позиции путешествие в Россию стало вызовом, от которого было невозможно отказаться, то с личной точки зрения это было очень простое решение. Джесика целую неделю работала. А я работал по выходным. Было ясно, что если мы собираемся строить совместную жизнь, мне придется вернуть назад свои выходные, чтобы проводить их вместе с Джесикой. Даже по этой причине приглашение поработать в России поступило в нужный момент. Но то душевное равновесие, которое я прежде воспринимал как нечто само собой разумеющееся, мне удалось восстановить лишь через длительное время.
Путешествие через всю Россию сыграло важнейшую роль в моем выздоровлении. Оглядываясь назад, я могу сказать, что это были как бы два параллельных путешествия.
Поездку из Мурманска в Кемь, что на берегу Белого моря, мы проделали на тряском поезде. Мы проезжали через нескончаемые леса из хвойных деревьев и берез, которые вплотную подступали к железнодорожному полотну, скрывая все то, что могло прятаться чуть дальше. А что могло там скрываться, кроме еще одного леса?
Чуть дальше в вагоне спокойно сидела привлекательная женщина лет сорока с небольшим напротив своей дочери. На столике между сиденьями был аккуратна разложена скромная еда. Немного поколебавшись, я решил прервать их трапезу.
На женщине по фамилии Саюкина, элегантной, но измученной заботами, было черное платье, наверняка самое лучшее и праздничное. Она представила дочь. Карина — симпатичная девушка с веселым выражением лица и зеленоватыми глазами очень хотела попрактиковаться в английском, однако обворожительно скромно говорила о своих успехах. Она только что прошла собеседование в Мурманском университете, где хотела изучать английский, испанский, французский и еще два иностранных языка — какие, она пока не знала. В школе у нее были самые высокие баллы, и она сказала мне, что ей очень нравится Шекспир, особенно "Король Лир". Она мечтала выучиться на переводчицу, потому что хотела увидеть мир.
Потом вмешалась мать и объяснила, что есть проблема. Дело в том, что у семьи очень мало денег — по любым меркам, слишком мало, чтобы девушка поступила в какой-нибудь из лучших вузов России. На самом деле, они не были уверены в том, что смогут вообще оплатить учебу в университете.
Оплатить? Я предполагал, что учеба в вузах там бесплатная, и что место в университете предоставляется исключительно в зависимости от достоинств кандидата. Это не совсем так, объяснила Карина. В новой России все по-другому. Конечно, бесплатные места есть, но на них очень большой спрос, поэтому, чтобы попасть в начало очереди, нужно заплатить. Безусловно, это противозаконно, но именно так работают рыночные принципы в системе образования.
Внезапно Саюкина наклонилась вперед и сказала с неожиданной злобой в голосе: "Это будет оскорбительно, если место моей дочери — хорошей ученицы, займет кто-то хуже ее, а она останется за порогом. Есть вузы, куда можно поступить, просто заплатив за учебу, но она не может об этом и мечтать. Мне кажется, это очень плохо". Я посочувствовал, выпил за будущее Карины и направился на свое место возле окна.
С одной стороны дороги вдаль уходило море, его пенистые гребни волн бежали навстречу поезду. Я заметил, что белые березы довольно сильно раскачиваются на ветру, и сделал в своем дневнике пометку, достойную взволнованного отсутствием хорошей погоды морехода. Шторм 5-6 баллов, скорость ветра примерно 25 миль в час.
Это было важно лишь потому, что Кемь находится на берегу Белого моря. Мы направлялись к отдаленному архипелагу с названием Соловецкие острова, которые известны красотой своей природы, считаются святым местом и несут печальную славу тюрьмы ГУЛАГа, который совершал свои преступления на этой освященной земле. Во время трехчасового морского путешествия на Соловки, как эти места называют в России, даже летом может возникнуть внезапный шторм.
Когда мы приехали на пристань, ветер все крепчал. Баллов 5-6 точно, может быть, даже 7 или 8. Я забеспокоился, когда мы толпой направились на дряхлое и ржавое судно, которое должно было довезти нас до места. Оно было опасно перегружено туристами и паломниками, которые перешли с трех других паромных суденышек, оказавшихся слишком хрупкими, чтобы идти в море в такую погоду.
После выхода из гавани тем пассажирам, кому не удалось устроиться внутри, пришлось остаться на открытой палубе, где они искали местечко с заветренной стороны, прячась от колючих порывов ветра с брызгами волн. В результате судно опасно накренилось на правый борт, а усиливающиеся волны били в его поднявшийся левый борт. На судне воцарилась атмосфера мрачного ожидания.
Минут через 45 мы были в открытом море, по которому ходили короткие, крутые и страшные волны. Судно бросало то на один борт, то на другой. Порой казалось, что оно кренится градусов на 45. Паром трещал и стонал, замирал на гребне волны, казалось, навечно, а затем срывался вниз, чтобы начать новый подъем, как будто пугая нас возможностью того, о чем мы думали со страхом и обреченностью. Некоторые пассажиры в тревоге вцепились друг в друга. Другие, более решительные, начали петь, и в реве ветра эта мелодия напоминала мне песню Элтона Джона "Abide With Me".
Со смелостью отчаявшегося я решил пойти к капитану. Поскальзываясь и качаясь на мокрой палубе, я добрался до рулевой рубки. Открыв дверь, и своим видом больше напоминая утонувшую крысу, чем бывалого морехода, я заорал, стараясь перекричать ветер и шум мотора: "Я моряк, и погода все ухудшается. Судно перегружено, и вы подвергаете наши жизни опасности".
Я вспоминаю свои слова, и теперь они кажутся мне неловкими и напыщенными, но и тогда, и сейчас, я считаю, что говорил правду. Сначала капитан с приводящей в бешенство смесью безразличия и презрения, которая, как мне порой кажется, является врожденной чертой всех русских, притворился, будто не слышит меня. Он решительно смотрел вперед на бушующие и скачущие волны. На мой третий яростный крик он просто ответил: "Я не поверну".
Рядом с ним, опершись на дверь рубки, стоял испитой помощник, казалось, насквозь пропитавшийся алкоголем. Он с трудом держался за поручень, его покрасневшие глаза с отсутствующим выражением были устремлены куда-то в неопределенную даль. По моим расчетам, на пароме было примерно двести человек, хотя рассчитан он был примерно на половину этого количества. Двести душ и два члена экипажа, причем один псих, а второй запойный. Я посмотрел на спасательные плоты. Они были намертво прикреплены к палубе. Если мы начнем тонуть, надежды выжить не будет ни у кого.
Я вернулся на корму и жестами попросил спрятавшихся от ветра людей перейти на наветренный борт, чтобы выровнять судно. Несколько смелых душ откликнулось на мою просьбу, но они тут же отступили под напором ветра, дождя и моря. Действуя из чувства страха, а отнюдь не геройствуя, я стоял на наветренной стороне, отчаянно надеясь на то, что если судно начнет тонуть, то я, по крайней мере, окажусь сверху, а не в западне внизу.
Но капитан был опытным рулевым, и ему удавалось вести корабль нужным курсом через бушующее море, которое катило нам навстречу пенистые волны, обрушивавшиеся на палубу и заливавшие ее. Я стоял, дрожа от холода и мечтая о том, чтобы стать таким же фаталистом, как и наш хмурый капитан. Рядом со мной женщина читала вслух молитвы из псалтыря, не переворачивая страниц. На ее лице отражался сосредоточенный страх.
Путешествие показалось мне вечностью, хотя на самом деле оно длилось не более трех с половиной часов. Постепенно мы зашли под защиту островов, и волнение на море спало. Судно ошвартовалось у причала, и я, окоченевший от страха и холода, ощутил прилив злости, который иногда возникает одновременно с облегчением. Это была злость на стихию, на капитана, на полное безразличие государства к здоровью и безопасности своих граждан и на всех русских в целом за то, что они такие невыносимые фаталисты.
Однако самое сильное и длительное раздражение вызвал у меня один набожный православный верующий, который заявил мне с самодовольством блаженного и ни в чем не сомневающегося человека, что мне не нужно было бояться, что нас вел Господь, и что на все божья воля, которая дала нам выжить. А если бы мы утонули, так и на то божья воля. Прекрасно, хотелось сказать мне в ответ, у тебя есть твоя вера, ты считаешь себя "избранным", ты думаешь, что твоя загробная жизнь будет лучше нынешней. А я так не считаю.
На следующий день в гавани стояла легкая дымка, дул слабый морской бриз, возле берега на волнах качалось несколько маленьких лодок. Я сразу вспомнил туманные острова Силли в Ла-Манше. Но на этом сходство заканчивалось. Соловки считаются одним из самых святых мест в России, но на всем протяжении бурной и жестокой истории этой страны они были местом совершения самых дьявольских преступлений. Поэтому мне этот утренний туман казался зловещим объятием.
Апологеты Советского Союза любят считать, что террор, ярким примером и проводником которого стал ГУЛАГ, вырос из особенно сумасшедших выходок чрезмерного революционного усердия, за которые несет ответственность не система, а лично Иосиф Сталин. Но на самом деле, те зверства, которые осуществлялись во имя большевистской революции, начались вскоре после того, как предшественник Сталина Ленин взял под свой контроль государственный аппарат.
Еще в 1918 году, когда шла Гражданская война, Ленин распорядился опубликовать документ под названием "Резолюция о красном терроре". В нем, среди прочего, говорилось о том, что для "защиты Советской Республики от классовых врагов" их необходимо "изолировать в концентрационных лагерях".
Уединенный монастырь на Соловках был идеальным местом для проведения такого эксперимента. Окруженный высокими и крепкими белыми стенами, из-за которых в вечернем солнечном свете сверкают купола храмов и крыши башен, этот монастырь с первого взгляда напоминает и крепость, и святыню. Он больше похож на кремль (именно так называется крепостное укрепление), чем на монастырь.
Соловки стали прототипом империи Гулага, которую по чертежам Ленина построил Сталин. Это была своего рода модель. Когда после распада Советского Союза раскрыли государственные архивы, то выяснилось, что в период с 1923 по 1938 год на остров были отправлены 100000 заключенных. 40000 из этого количества умерли от болезней и голода, либо от рук тюремных властей.
Сегодня надпись на краю пристани призывает приезжающих заботиться об охране природы островов, устраивать пикники только в отведенных для этой цели местах и воздерживаться от искушения нарвать букет цветов или поохотиться на местных животных. Безо всякой иронии глава района N50 (так сейчас называют Соловки) пишет: "Дорогие посетители, мы надеемся, что соблюдение этих правил будет вам не в тягость". Будто бы.
Летом пейзаж острова обманчиво красив. Холмы и долины создают естественную котловину, в которой расположена цепочка прудов, пересеченных замысловатой сетью каналов, прорытых монахами в 16-м веке для разведения и ловли рыбы. На одной из вершин, на горе Секирной меня привели на лужайку, где прячется маленькая белая церковь и откуда открывается вид на Белое море. У этого храма иная история; он является своего рода пристанищем, где может найти убежище даже неверующий. Но в первые годы существования ГУЛАГа церковь эта использовалась как карцер, и на смену монашеским молитвам туда пришли крики заключенных, подвергаемых пыткам. В этом месте нет покоя.
Моим гидом по Соловкам был один из руководителей этого района по имени Марина. Она отказалась от карьеры ученого-ядерщика, чтобы постоянно поселиться на этом острове и посвятить свою жизнь служению церкви в качестве руководителя службы по содействию паломникам — на общественных началах. Она знала каждую мельчайшую деталь из истории этой простой церкви, которую в тот момент восстанавливали, и где рабочие-реставраторы под слоем штукатурки обнаружили надпись, сделанную одним из заключенных: "Товарищи, помните ленинское наследие. Соловки это школа, которая учит бандитов убивать снова и снова".
С глубокой искренностью, отражающей взгляды православия, Марина сказала мне, что у Соловков есть искупительная сила, заключающаяся в том, что они рождают — я цитирую ее слова — "много новых мучеников для нашей веры". Я тут же вспомнил фильм "Жизнь Брайана по Монти Питону" с его советом — всегда смотреть на светлую сторону в жизни.
В последнее утро пребывания на Соловках я проснулся рано утром со знакомым ощущением страха. Моя комната выходила окнами на Святое озеро, раскинувшееся за восточными стенами кремля. Свежий ветер рябил поверхность воды, свет был мягкий, солнце только-только вставало, и тени металлических шпилей и золоченых куполов становились все короче. Мне бы надо восхититься простой красотой момента. Но вместо этого я ощутил, что веду битву с отчаянием, которую безнадежно проигрываю.
Я сделал запись в дневнике: "Хочется быть подальше отсюда. Я не знаю языка. Я не могу читать по-русски. Я как слепой, который к тому же и глухой. Я хочу сбежать отсюда. Я одинок и тоскую по дому. Я знаю, что должен научиться контролировать свои чувства. Мне нужно быть публичным человеком. Я должен что-то давать зрителям. Но это выматывает меня".
Затем мои глаза стало что-то непроизвольно пощипывать, и вскоре я уже рыдал от жалости к самому себе, а монастырь расплылся на фоне моих слез. Я испугался, что ко мне вновь возвращается депрессия, засасывающая меня в свой водоворот.
___________________________________________________________
Туристы, монахи и история: кому принадлежат эти острова? ("The New York Times", США)
По России ("Daily Mail", Великобритания)
