Последние годы стали временем подъема великих автократий России и Китая; вновь взялись за оружие радикальные исламисты. Тем временем либеральный мир раздроблен, он постоянно отвлекается на самые разные проблемы, как серьезные, так и мелочные. Великие демократии склочничают между собой, споря, кто из них самый моральный; они обсуждают глубокие подпункты международного права; они спорят о том, какая сила лучше - 'жесткая' или 'мягкая'; они, наконец, не упускают ни единого случая позлословить на тему морально-этических огрехов друг друга.
Роскошь всех этих демократических споров вполне можно себе позволить в эру какой-нибудь воображаемой международной гармонии. Но ее ни в коем случае нельзя себе позволять сегодня, в тех непростых условиях, в которых находится наш мир. История вернулась, и сегодня народы либерального мира должны выбирать: либо они будут ее писать, либо ее напишут за них.
Оптимизм начала 90-х годов был вполне понятен. В то время многие верили, что с наступлением эры глобальной экономики у любой страны не останется выбора, кроме как либерализоваться - сначала экономически, а затем и политически, - если она захочет оставаться конкурентоспособной и в конечном счете выжить как страна. Многие верили в то, что жители любой страны будут естественным образом добиваться экономического благополучия и оставят позади такие атавизмы, как страсть к почестям и славе, как межплеменная ненависть, веками приводившая лишь к конфликтам. Триумф либерализма в битве идей был очевиден. По знаменитому выражению Фрэнсиса Фукуямы (Francis Fukuyama), 'Настал конец истории, когда у либеральной демократии больше не осталось серьезных идеологических конкурентов'.
Тем не менее, оказалось, что мир наблюдал не трансформацию, а всего лишь паузу в бесконечном соревновании наций и народов. Национализм не только не был ослаблен волной глобализации; она, наоборот, породила новую волну национализма. Более того, оказалось, что автократия вполне совместима с ростом национального богатства. Автократы продемонстрировали умение обучаться и приспосабливаться. Автократии России и Китая нашли способ разрешить людям вести открытую экономическую деятельность, при этом всячески подавляя деятельность политическую. Они увидели, что, пока человек делает деньги, он не сует нос в политику - особенно если знает, что в противном случае носа можно и лишиться.
В России большинство жителей, судя по всему, довольно своей автократической властью. В отличие от бурной демократии девяностых годов, нынешнее правительство, по крайней мере, оказалось способно поднять уровень их жизни. Старания президента Путина скомпенсировать унизительное положение дел, сформировавшееся после 'холодной войны', и восстановить величие России, также снискали ему популярность. Его политические советники считают, что 'возмездие за развал Советского Союза поможет нам удержать власть'.
Свои выводы из советского опыта сделали и китайцы. Либеральный мир ждал, что после событий на площади Тяньаньмэнь Китай возобновит курс на демократическую модернизацию - это казалось неизбежным. Однако руководство Коммунистической партии снова жестко встало во главе нации как доминирующая сила. Самые проницательные исследователи китайской политической системы указывают, что сегодня в ней компетентность и безжалостность со стороны руководства, которые помогают ему справляться с проблемами по мере их поступления, в достаточной мере сочетается со спокойным отношением населения к авторитарной власти - по крайней мере, до тех пор, пока продолжается экономический рост.
В долгосрочной перспективе повышение уровня жизни, может быть, и приведет к усилению политического либерализма - но только насколько далека от нас эта долгосрочная перспектива? Не исключено, что слишком далека для того, чтобы сегодня иметь хоть какое-то стратегическое или геополитическое значение. Есть старая шутка о том, что в конце 19-го века Германия пошла по пути экономической модернизации и через шесть десятилетий все-таки стала полноправной демократией - если, конечно, не обращать внимания на то, что между этими двумя точками происходило. Иными словами, пока мир ждет перемен, в двух крупнейших странах этого мира, России и Китае - а это более полутора миллиардов человек населения и вторая и третья по численности армии планеты - к власти пришли правительства, решительно намеренные и дальше править авторитарно. Более того, у них есть все возможности для того, чтобы оставаться у власти в обозримом будущем.
Это не может не повлиять на систему международных отношений, причем самым коренным образом. Мир уже не вступит в идеологическую борьбу, подобную 'холодной войне'. Но новая эра явно будет не эрой 'общечеловеческих ценностей', а эрой нарастания напряженности между силами либеральной демократии и автократии - напряженности, временами перерастающей в конфронтацию.
В последнее десятилетие многим казалось, что, как только китайцы и русские перестали верить в коммунизм, они вообще перестали во что-то верить. Многие думали, что они стали прагматиками, людьми без веры и идеологии, людьми, просто преследующими собственные и национальные интересы. Однако, как и авторитарные властители прошлого, авторитарные правители Китая и России все же верят во вполне определенные вещи, и именно эти убеждения являются движущей силой их внешней и внутренней политики.
Они верят в правильность сильного центрального правительства и презирают слабости демократической системы. Они верят в то, что их нациям - большим и внутренне непрочным - для экономического благополучия необходимы порядок и стабильность. Они верят в то, что неустойчивость и хаос демократии могут ввергнуть их народы в нищету и раскол - и в случае России они верят, что это так и было. Они верят, что, чтобы их народы были сильны и уважаемы в мире, внутри страны им нужна 'сильная рука', способная охранять и продвигать их интересы.
Следовательно, в лице правителей Китая и России мы имеем дело не просто c автократами. Эти люди действительно верят в автократию. Они считают, что, дав людям порядок, создав условия для экономического успеха, удерживая нацию от распада и приводя ее на позиции, где она может оказывать международное влияние, пользоваться уважением и силой, они действительно служат своим гражданам. И сказать - по крайней мере, сейчас, - что большинство этих самых граждан, жителей России или Китая, с этим не согласны, было бы довольно опрометчиво.
Тем не менее, как бы ни росло богатство и влияние автократий 21-го века, в современном мире они представляют собой меньшинство. Из демократических Вашингтона, Лондона, Парижа, Берлина или Брюсселя мировой ландшафт после 'холодной войны' выглядит совершенно по-иному, чем из автократических Пекина или Москвы.
В 90-е годы либеральный мир под руководством Соединенных Штатов сбросил автократические правительства Панамы и Гаити, дважды шел войной на Сербию Слободана Милошевича (Slobodan Milosevic). Международные неправительственные организации, щедро финансируемые правительствами западных стран, обучали оппозиционные партии и поддерживали выборные реформы в странах Центральной и Восточной Европы и Центральной Азии. В 2000 году финансируемые из-за рубежа оппозиционные силы вместе с международными наблюдателями наконец сбросили Милошевича. Через год он уже стоял перед Гаагским трибуналом, а еще через пять лет - лежал мертвый в тюрьме.
В 2003-2005 годах западные демократические страны и НПО предоставили прозападным и продемократическим партиям и политикам финансирование и организационную помощь, позволившую им свергнуть и других автократов - в Грузии, Кыргызстане, на Украине и в Ливане. В этих революциях европейцы и американцы видели выражение естественного стремления человечества к единственно возможной точке политической эволюции - либеральной демократии. Лидеры же Москвы и Пекина, смотревшие с другого геополитического ракурса, видели в них государственные перевороты, совершаемые на западные деньги, инспирируемые ЦРУ и имеющие целью лишь укрепить гегемонию Америки и ее европейских союзников. Восстания на Украине и в Грузии еще более отравили отношения между Россией и Западом; после них Кремль еще более укрепился в своем решении развернуть свою внешнюю политику на сто восемьдесят градусов.
Путин испугался, что примеры Украины и Грузии могут повториться и в России. Именно поэтому к 2006 году он поставил деятельность всех НПО в России под свой контроль; где этого нельзя было сделать - ограничил права этих организаций или просто закрыл их. Кому-то подобные страхи могут показаться абсурдом или лукавством - но кое-какая основа под ними все-таки есть, ибо после 'холодной войны' триумфаторы либерализма решили дополнительно укрепить его триумф и возвести право 'международного сообщества' вторгаться в дела суверенных государств, нарушающих права своих граждан, в ранг нового принципа международных отношений.
Международные НПО вторгаются во внутреннюю политику государств; такие международные органы, как Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), выносят суждения о чистоте выборов; юристы-международники заговаривают о таких новациях в международном праве, как 'обязанность защищать' или 'добровольный отказ от суверенитета'. В теории, эти новации должны применяться ко всем без исключения. На практике же они в основном дают либеральным странам право вторгаться в дела нелиберальных стран.
Это и стало одной из великих точек раскола в истории международной системы. В течение трех веков международное право с его концепцией неприкосновенности внутренней политики суверенных стран фактически защищало автократов. Сегодня либеральный мир постепенно разрушает эту стену, а автократы силятся защитить принцип нерушимости суверенитета.
Для России и Китая война в Косово в 1999 году стала гораздо более сильным раздражителем, чем война в Ираке в 2003-м. Обе страны были против вмешательства НАТО - и далеко не только потому, что бомбардировке с американского самолета подверглось посольство Китая, а удар НАТО пришелся по славянам-сербам - дальним родственникам русских.
Дело в том, что, когда Россия в Совете Безопасности ООН заявила, что заблокирует военную операцию, НАТО просто перешагнула через ООН и взяла на себя право начать войну - то есть нейтрализовала один из немногих имевшихся у России геополитических инструментов. Прошли годы, а Путин все еще не перестает говорить о том, что страны Запада должны 'забыть о презрении к международному праву' и не должны пытаться 'использовать НАТО или ЕС в качестве подмены ООН'.
С юридической точки зрения позиции и русских, и китайцев были крепки. В то время даже такой авторитет, как Генри Киссинджер (Henry A. Kissinger), предупреждал, что 'резкий отказ признавать концепцию национального суверенитета' несет с собой риск полного отвязывания мира от каких бы то ни было норм международного правопорядка. Соединенные Штаты не обратили внимания на эти предупреждения, что, в принципе, для них естественно - в конце концов, за свою историю они десятки раз куда-то вторгались и сбрасывали правительства суверенных стран. Но на этот раз юридические тонкости отбросила даже постмодерновая Европа, решившая, что интересы морали - как она ее видит - для нее важнее.
И вот в этот момент либеральная мораль и международное право вступили между собой в конфликт, и либеральные демократии оказались не в состоянии примирить их между собой. Недаром китайские чиновники и сегодня продолжают задавать тот же вопрос, что и во время событий на площади Тяньаньмэнь: 'Какое право имеет правительство Соединенных Штатов . . . на неприкрытое вторжение во внутренние дела Китая'?
А действительно, откуда может взяться такое право? Только из веры в либеральные ценности; в то, что все люди на Земле созданы равными, и что у всех них есть неотъемлемые права, которые не могут быть ограничены государственной властью, что источником власти и легитимности власти может быть только согласие тех, к кому эта власть применяется, и что долг власти - защищать право своих граждан на жизнь, свободу и собственность.
С точки зрения тех, кто разделяет эту либеральную веру, внешняя политика и даже война в защиту этих принципов, как в Косово, есть правое дело, даже если согласно установившимся принципам международного прав они есть дело неправое. Однако с точки зрения китайцев, русских и всех тех, кто, помимо них, не разделяет этот взгляд на мир, Соединенным Штатам и их союзникам удается навязывать свои взгляды другим народам не потому, что они правы, но лишь потому, что они достаточно сильны, чтобы это делать. С точки зрения нелибералов, либеральный международный порядок - это не прогресс. Это угнетение.
И это не просто отвлеченный спор о теории и тонкостях международной юриспруденции. Этот спор затрагивает фундаментальные вопросы легитимности власти, которые для автократов могут оказаться вопросами жизни и смерти. Китайские руководители не забыли, что, если бы сила либерально-демократического мира в 1989 году возобладала, то после площади Таньаньмэнь они сидели бы не во властных кабинетах, а в тюремных камерах - а то и где похуже.
Американские и европейские политики постоянно говорят о том, что они хотели бы интеграции России и Китая в либеральный международный порядок, но в том, что китайские и российские политики не выказывают особой охоты этого делать, нет ничего удивительного. Разве могут автократы войти в либеральный международный порядок, не уступив в чем-то силам либерализма?
Они боятся услышать ответ на этот вопрос - и, опять же, нет ничего удивительного в том, что они стараются отодвинуть от себя эту перспективу. И надо сказать, то делают это они не без успеха. Они не принимают новые принципы ограниченного суверенитета и ослабленной международной защиты автократов; более того, Россия с Китаем стараются всячески укрепить международный порядок, где высшей ценностью признается национальный суверенитет, способный защитить авторитарные правительства от иностранного вмешательства.
России и Китаю нужно, чтобы мир стал для автократии более безопасным. И они - чего и следовало ожидать - успешно движутся к своей цели. Да, они больше не занимаются активным экспортом идеологии, но с ними у автократов в других странах, если против них обратились либеральные демократии, появляется - и реализуется - возможность найти родственную душу. Китайцы предоставляют ничем не ограничиваемую помощь диктатурам Африки и Азии, подрывая попытки 'международного сообщества' заставить эти страны начать реформы - что в практическом плане зачастую, например, в Бирме и Зимбабве, обозначает смену режима. Что касается России, то ее модель "суверенной демократии" весьма популярна среди автократов Центральной Азии.
Иными словами, в мире идет глобальное соперничество. Как выразился министр иностранных дел России, 'впервые за последние полтора десятка лет создается реальная конкурентная среда на рынке идей мироустройства'. И в том, что Запад 'теряет монополию на процесс глобализации', Россия видит один только позитив.
Нынешнее соперничество - не 'вторая серия холодной войны'. Однако никак не мешает уже сегодня подумать о том, как будет выглядеть мир, как будет выглядеть Европа, если демократические движения на Украине и в Грузии сойдут на нет или будут подавлены извне, если две эти страны станут автократиями, тесно связанными с Москвой. Столь же полезно было бы подумать о том, какое влияние будет оказано на Восточную Азию, если Китай силой раздавит демократическую систему Тайваня и вместо нее создаст более дружественное себе авторитарное государство.
Может быть, войны не будет. Однако глобальное соперничество между правительствами либеральных и авторитарных стран в ближайшие годы может обостриться. Будущий миропорядок будут определять те, у кого хватит на это силы и коллективной воли. Вопрос лишь в том, смогут ли либеральные демократии мира снова напрячься и справиться с этой задачей.
Данная статья - отрывок из книги Роберта Кагана (Robert Kagan) 'Возвращение истории и конец мечтаний' ("The Return of History and the End of Dreams"). Книга выйдет в свет в ближайший четверг в издательстве Atlantic Books по цене 12.99 ф.ст. По телефону 0870 165 8585 (телемагазин The Sunday Times BooksFirst) указанную книгу можно заказать по цене 11,69 ф.ст., включая почтовые расходы.
__________________________________________________
Что последует за эрой американского превосходства? ("The Financial Times", Великобритания)
Неоконсерваторы: насколько они 'нео'? ("Los Angeles Times", США)
Пентагон манипулирует СМИ более искусно, чем Кремль ("The Boston Globe", США)
Так кто же враг? ("Al Ahram", Египет)
