В выдающемся 1968 году произошло много событий - "пражская весна", баррикады в Париже, "Власть цветов" (один из лозунгов хиппи - прим. перев.) - и все они связаны с восстанием против удушающего послевоенного порядка. И хотя автор Пол Берман (Paul Berman) говорил, что эти события "родственны, но не взаимосвязаны", их идеализм показал, что связь все-таки была.
"Запрещено запрещать", провозгласил лидер произошедшего в мае 1968 года парижского восстания Даниэль Кон-Бендит (Daniel Cohn-Bendit), родившийся во Франции в семье немецких евреев. Его лозунг, выглядящий неуместно в настоящее время, был даже менее важен, чем его имеющее отношение к разным странам происхождение, ставшее укором бесчисленным европейским замалчиваниям, предрассудкам, табу, лжи и убийствам (Даниэль Кон-Бендит родился во Франции в семье немецких евреев, бежавших из Германии в 1933 году - прим. перев.).
Сейчас мы снова оказались в ситуации, когда одно поколение назад закончилась глобальная война, "холодная война", которая велась через Берлинскую стену. Снова в Соединенных Штатах становятся заметны идеализм и участие молодежи в политике, вызванные желанием перемен и нежеланием видеть на месте Буша преемника, политика которого будет продолжением политика Буша. Посмотрим, к чему все это приведет. Мне кажется, что сейчас благоприятное время для этих явлений.
Я надеюсь на это. Я этого очень хочу. Май уже почти закончился, а моя голова переполнена картинами 40-летней давности - перевернутые машины в Латинском квартале, советские танки в чешской столице, оружие, нацеленное на Роберта Кеннеди, Томми Смит, поднимающий вверх кулак в черной перчатке на Олимпиаде в Мексике, Джими Хендрикс и Дженис Джоплин в расцвете славы - картины, врезавшиеся в мою память, несмотря на то, что мне было тогда всего 13 лет.
Они тускнеют, эти черно-белые отпечатки, а я осознаю, что я все это время возвращаюсь к ним снова и снова. Нельзя сказать, что все изменяется до неузнаваемости или что все остается неизменным. Трудно найти что-либо не претерпевшее изменений с 1968 года, хотя те протесты и не закончились революцией.
Эти восстания были разными. Милан Кундера (Milan Kundera) писал: "Парижский май был взрывом революционного лиризма. Пражская весна была взрывом постреволюционного скептицизма".
Если французские студенты и рабочие устали от европейского буржуазного порядка, то чешские студенты выступали за возвращение к европейской цивилизации. Они воспринимали это как спасение от того, что Кундера называл "антизападным мессианизмом советского тоталитаризма".
Советский гулаг и жестокость китайских коммунистов еще не произвели такого впечатления на французских или немецких левых, которое заставило бы их отказаться от своего марксистского лексикона (хотя они и осуждали сталинский произвол) или отказаться от таких героев, как Мао и Че.
Но те, кто был заперт в советской империи, не могли позволить себе подобного романтизма.
Французский политолог Жак Рупник (Jacques Rupnik) хорошо описал эту ситуацию: "В то время как "новые левые" на Западе хотели вдохнуть в марксизм новую жизнь, очистив его от пагубного влияния сталинизма, чехи хотели обратного, они хотели свести влияние марксизма к минимуму".
Пройдет не один год после смещения Советским Союзом Александра Дубчека и возвращения к власти Шарля де Голля, прежде чем западноевропейские левые избавятся от своих последних марксистских иллюзий. И только тогда антитоталитаризм, права человека и европейская интеграция смогли стать общими ценностями от Парижа до Праги.
Даже сейчас свобода в Центральной Европе звучит тише, чем в Западной. Ужасы, произошедшие в Боснии в посттоталитарный период, навсегда привели меня в лагерь сторонников абсолютной свободы, таких как Адам Михник (Adam Michnik) из Польши. Но все большие битвы уже отгремели.
Они были как политическими, так и социальными. Йошка Фишер (Joschka Fischer) рассказал мне, как трудно было противостоять ужасной тишине, царившей в послевоенной Германии, и возвращать прежние обычаи и привычки. Чтобы Германия могла пройти долгий путь к нормальности, были необходимы и парижско-берлинские вызовы буржуазному порядку, брошенные в 1968 году, и пражское восстание против советского порядка.
Женатый в третий раз президент Франции Николя Саркози (Nicolas Sarkozy), имеющий иммигрантские и частично еврейские корни, не мог бы придти к власти, если бы не было 1968 года, хотя при этом он и обвинил наследников тех событий в кризисе "моральности". Андре Мальро (Andre Malraux) увидел в этих событиях смерть бога; несомненно, речь идет о том строгом провинциальном галльском боге, который должен был держать Сарко подальше от власти.
В таком же духе в Соединенных Штатах в 1968 году начались культурные перемены, проявившиеся в протестах против войны во Вьетнаме, расцвете Движения в защиту гражданских прав и в хиппи, вплетавших в волосы цветы. Общество открылось до такой степени, что ни Ричард Никсон (Richard Nixon), ни убийство доктора Мартина Лютера Кинга не могли повернуть ситуацию вспять. Одно из наследий тех событий состоит в том, что впервые появилась реальная возможность занятия поста президента американцем африканского происхождения, Бараком Обамой (Barack Obama).
От Праги до Парижа и Чикаго страсти поутихли и разногласия были улажены. Но сексуальность (контрацептивные таблетки появились в продаже во Франции в 1967 году, а в 1968 году они уже широко продавались в Америке), религия, вопросы расы и свободы уже были не такими, как раньше. Стены пошатнулись.
Летом 1968 года я стоял в залитом солнцем Гайд-парке и вместе с огромной толпой слушал бесплатный концерт группы Pink Floyd:
Один дюйм любви - это один дюйм тени
Любовь - это тень, в которой вызревает вино
Управляй сердцем солнца!
Все верно! Все казалось возможным, даже странное, приятное ощущение того, как пальцы Сары Сарсфилд переплетаются с моими. Возможности являются самым главным наследием того года, более важным, чем любые утопические иллюзии.
___________________________________________________________
Неуловимое наследство 1968 года ("Project Syndicate", США)
Сарко и дух 1968 года ("The International Herald Tribune", США)
