June 7, 2008; Page W1
В течение многих веков Китай не только считал себя центром мира, но и полагал, что все иностранцы должны думать так же. Иностранных гостей принимали при дворе императора лишь в качестве заморских вассалов, приносящих дань Сыну Неба. Сегодня, конечно, этого уже нет, хотя еще Председатель Мао нередко вел себя с иностранными гостями словно император. Тем не менее, понятие национальной чести до сих пор очень важно для китайцев: в их понимании главное - 'не терять лица'. Именно поэтому для них особое значение имеют как сами Олимпийские игры, так и непосредственно предшествующие им события.
Трагическое землетрясение в провинции Сычуань и показало миру лучшие стороны Китая, и немного приоткрыло худшие. Никакого сравнения с преступным небрежением бирманского режима к судьбе жертв циклона 'Наргис': китайские власти - правда, после некоторого колебания - сделали все, что могли для ликвидации последствий бедствия. Они не только пустили в страну спасательные команды из Японии, Тайваня, Сингапура и России, но и - раньше такого, как правило, не было - дали возможность местной прессе освещать катастрофу в полном объеме, и на этот неожиданный порыв свободы прессы люди ответили совершенно потрясающей солидарностью в жертвами: со всего Китая в пострадавшие области потоком хлынули добровольцы.
Этого, скорее всего, не случилось бы, если бы не приближение Олимпийских игр. Правители Китая знали, что за ними следит весь мир - в особенности после силового разгона акций протеста тибетцев. И вот уже все говорят, что Китай на самом деле лучше, чем казалось раньше. Природная катастрофа, ставшая причиной гибели более чем полусотни тысяч человек, дала рождение робкой надежде на высвобождение.
К сожалению, в последние дни китайское правительство, судя по всему, снова берется за старое. Закрываются интернет-сайты, со страниц которых звучали критические вопросы в адрес властей. Ученый из Нанкинского педагогического университета (Nanjing Normal University - Редакция ИноСМИ.Ru благодарит за терминологическое разъяснение читателя slb) арестован за то, что привлек внимание к проблеме нахождения в зоне землетрясения ядерных объектов. Власть, которая с подозрением смотрит на любое проявление независимых коллективных действий, способна углядеть угрозу даже в работе гражданских институтов, ставящих перед собой самые благородные цели. Патриотизм в Китае всячески приветствуется, но - не тогда, когда он выходит из-под контроля государства. Что же станет с этим патриотизмом во время самого что ни на есть патриотического мероприятия - Олимпийских игр?
В каком-то смысле Китай и Олимпиада будто созданы друг для друга. Китайскую Народную Республику уже нельзя, на самом-то деле, считать коммунистическим государством: в погоне за экономическим благополучием марксизм оказался, по большому счету, выброшен за борт. Однако, как и большинство авторитарных систем, уходящих корнями в 19-й век, Китай - это до сих пор общество, падкое на массовые спектакли, пышные национальные праздники, официально подогреваемый патриотизм и великие национальные проекты. По существу, олимпийский принцип мало чем отличается от анахроничного китайского национализма с его верой в дарвиновскую борьбу наций за существование.
Современное олимпийское движение началось с того, что поражение Франции в войне 1871 года против Пруссии и последовавшее за ним народное восстание в Париже привело в расстройство его основателя, мелкого французского дворянина барона де Кубертена. Он везде говорил, что Франция превратилась в упадническое государство, которое надо встряхнуть, которому, по его знаменитому выражению, надо 'снова забронзоветь'. Он решил, что самый лучший путь к достижению его цели - это организованный спорт.
Как и многие аристократы, Кубертен восхищался британской системой частных 'публичных' школ-интернатов, в которых много внимания уделялось спортивным играм и поддержанию физической формы учеников. Он верил в то, что спорт восстановит здоровье нации, причем не только во Франции. Соревновательный дух спорта, считал он, сделает людей всего мира более трудолюбивыми, менее склонными к бунту - и войны станут больше не нужны. Так в 1896 году родились современные Олимпийские игры. В первый раз они прошли, естественно, в Афинах.
Для аристократа того времени Кубертен был, в общем, большим либералом, и его патриотизм никогда не отличался воинственностью. Девизом Игр, опять же по образцу английского интерната, он выбрал фразу о том, что главное - не победа, а участие. А ведь в девятнадцатом веке Франция видела и совершенно другой национализм, замешанный на ненависти к либералам, англосаксам и евреям, причем кого из них Шарль Морра (Charles Maurras), человек почти того же возраста, что и Кубертен, основавший праворадикальное движение 'Действуй, Франция' (Action Francaise), ненавидел больше - еще вопрос.
Морра пришел смотреть афинские Игры 1896 года, и, хотя сначала он выказывал неудовольствие этими соревнованиями, представлявшими миру, по его словам, типичный англосаксонский космополитизм, чем больше он наблюдал за ходом соревнований, тем более был склонен изменить свое мнение. Особую надежду он возложил на то, что, 'когда людей разных рас свезти в одно место и заставить общаться между собой, они думают, что объединяются - но на самом деле отчуждаются и отталкивают друг друга'. Таким образом, космополитическое сборище превратилось для Морра в 'поле радостных битв между различными расами и языками' - то есть лишний раз подтвердило его изначальную правоту.
В части определения того, что есть нация, современный китайский национализм зачастую блуждает между Морра и Кубертеном. Официально правительство любит поговорить о дружбе народов, гармонии и мире, но в то же время в стране активно продвигается идея об историческом ущемлении Китая со стороны других государств. Временами, когда китайские националистические демонстрации, возникшие как при поддержке властей, так и без оной, выходят из-под контроля, чувство поруганной национальной гордости способно выливаться в насилие и агрессию. В последнее время это происходит, в частности, в США, где китайские студенты нападают на тибетцев - да и вообще на любого, кто 'оскорбляет национальные чувства китайцев'.
Агрессивный китайский национализм резко уходит от Кубертена в сторону Морра прежде всего из-за того, что у его носителей, как правило, смазаны границы между расой, культурой и нацией - вспомним, что на афинских Играх 1896 года Морра пытался за соревнованием между нациями разглядеть именно расово-культурное соперничество. Китайский же национализм дополнительно усложняется тем, что не всегда понятно, что конкретно понимается под словом 'Китай'. Официально Тайвань - также 'Китайская Республика' - это часть Китая; на практике - это независимое государство. Китайская цивилизация присутствует во всем мире - от Сингапура до Амстердама. На разных диалектах китайского языка говорят не только в самом Китае и на Тайване, но и по всей Юго-Восточной Азии. С этнической точки зрения многие американцы китайского происхождения считают себя 'не менее китайцами, чем китайские китайцы'. Поэтому, несмотря на то, что Йо Йо Ма, давший концерт в Гонконге по случаю возвращения Великобританией этой колонии Китаю - американец, родившийся в Париже, китайский национализм от этого только вырос.
Этот патриотизм не всегда носит политический характер. Землетрясение в Сычуане стало не только поводом для всплеска внутрикитайской солидарности; после него в страну хлынул поток пожертвований от китайцев, живущих за рубежом. Вне зависимости от национальности, от китайца часто можно услышать, что он любит Китай, кто бы им ни правил. Иными словами, Китай - это далеко не только государство-нация.
Что касается этнического шовинизма, то это понятие появилось на самом деле относительно недавно. До 19-го века мало кто вообще связывал понятие нации с понятиями расы и этноса - что и неудивительно, поскольку мало кто был способен думать в масштабах больших, нежели деревня или город. Однако среди китайцев этнический национализм подогревался все более острым чувством унижения от того, что с 1644 года Китаем правили маньчжуры - представители северного народа со своим языком и своими обычаями. Народные восстания девятнадцатого века против Маньчжурской династии Цин нередко были проявлением ненависти традиционно 'ханьских' китайцев. При этом условия торговли Китаю диктовали западные колониальные державы, прежде всего Великобритания, на переговорах исходившие прежде всего из калибра пушек, который у них был намного больше. И если Мао, одного из крупнейших массовых убийц в истории человечества, в Китае за что-то и любят, так это за то, что он первым с 17-го века восстановил контроль над всей территорией ханьского Китая.
В 1912 году, когда Маньчжуров все же свергли, новая Националистическая партия Сунь Ятсена (Sun Yat-sen) - ныне запертая на Тайване - провозгласила в качестве 'трех народных принципов' 'национализм, демократию и благополучие' - причем слово, которое в этом девизе переводится как 'национализм', используется в китайском языке и для понятия 'раса'. Сунь, впрочем, не был расистом: он лишь старался подчеркнуть, что в основе новой китайской республики лежала борьба за восстановление китайским народом своей государственности. Он писал, что 'в Китае националистические идеи не появились из иностранного источника; они были переданы нам в наследство нашими праотцами'.
Строго говоря, это не совсем правда: Сунь Ятсена вдохновлял пример многих исторических фигур, в том числе Авраама Линкольна; а сам китайский национализм, как и большинство мировых форм этнического национализма, во многом определяется влиянием германского романтизма. Именно германские мыслители, поэты и философы ответили национализмом 'языка, крови и земли' на завоевание германских княжеств наполеоновской армией. Эта концепция привлекала многих романтиков даже в Европе - что уж говорить об Азии, народы которой чувствовали подавление со стороны западных колониальных держав.
Олимпийские игры в кубертеновской версии никак не соответствовали взглядам германского национализма. Германские националисты, как и Шарль Морра, считали, что олимпийское движение отдает нездоровым духом англосаксонского индивидуализма. Немцам были по душе спортивная гимнастика и военные парады - с привлечением как можно большего количества народа. А, поскольку множество американцев были германского происхождения, США в конце 19-го века тоже пережили период спортивного раскола между сторонниками физкультурных - германских - и игровых - британских - видов спорта. Игровой спорт со временем победил, но далеко не без борьбы.
В Китае при маоистской диктатуре соревновательный спорт также не поощрялся. Гораздо больше правителям страны были по душе массовые действа, до сих пор регулярно проводимые в Северной Корее - парады, прославляющие героев революции и сокрушение врагов-реакционеров. Это, конечно, тоже ушло в прошлое, но сильный привкус национализма остался. Даже сегодня китайских спортсменов, выезжающих на международные соревнования, считают кем-то вроде солдат, бьющихся за народное счастье, и поражение считается не их личной неприятностью, а национальным позором. Подобные взгляды - явление не чисто китайское и даже характерное отнюдь не только для авторитарных обществ: в Европе и Латинской Америке футбольный национализм также вполне может принимать форму коллективного помешательства. Однако в Китае, где растравливанием ран прошлого активно занимается государство, это помешательство принимает особенно острые формы.
После смерти Мао, когда его последователи повернули к капитализму и коммунистическая идеология стала терять влияние, нужно было найти что-нибудь ей на смену. Девиза дэновской эры - 'славен тот, кто богат' - оказалось недостаточно. Китайским руководителям для оправдания своей власти всегда необходимо было ее обоснование на ортодоксальной - конфуцианской ли или коммунистической - платформе. И после маоизма власть сделала ставку на развитие национализма. Изучение трудов Маркса и Энгельса и заучивание цитатника Великого кормчего уступили место регулярным дозам так называемого 'патриотического воспитания'. Сегодня в Китае несть числа памятникам, музеям и прочим так называемым 'объектам патриотического воспитания', расположенным в местах, связанных с самыми темными страницами национальной истории - например, на побережье между Кантоном и Гонконгом в напоминание о поражении Китая в Опиумных войнах.
Несколько лет назад, в лютую стужу, я зашел в Музей 18 сентября в Шэньяне. Он стоит на том месте, где 18 сентября 1931 года японские солдаты взорвали часть Южно-Маньчжурской железной дороги (ветвь Китайско-Восточной железной дороги - прим. перев.) - впоследствии вина за этот акт была возложена на 'китайских диверсантов', после чего Япония оккупировала Маньчжурию. Меня поразило то, что в музее из восковых фигур с крайним натурализмом сделаны сцены, в которых злобные японские варвары пытают китайских партизан, насилуют и убивают мирных жителей. Но еще более типичной для государственного патриотического воспитания постмаоистского периода была надпись, вырезанная на стене около выхода рядом с картиной, на которой из глаз китайца выкатываются слезы из крови. Там говорилось о 'пылающей в сердцах китайцев ненависти' к 'преступникам - японским милитаристам', жестоко уничтожавшим 'пятитысячелетнюю цивилизацию Великого Китая'.
Смысл этой тирады, как и всех прочих подобных патриотических излияний, распространяемых в школьных учебниках, официальных выступлениях и - как же без этого - на спортивных мероприятиях, заключается в том, что ответом на все неправды прошлого может быть только истинное возрождение китайского величия, демонстрация китайской мощи и восстановление национальной гордости в сердце каждого китайца. Само собой, под руководством Коммунистической партии.
Подобный тип официального патриотизма основан на несколько странном понимании истории. Проводники таких взглядов говорят не о достижениях китайской цивилизации, а исключительно о том, как китайцы страдали от рук иностранцев. Психология жертвы настолько сильно закрепилась в умах китайцев, что для большинства из них осознание себя как агрессора просто невозможно - и, следовательно, мысль о том, что тибетцы могут иметь некоторые основания считать себя жертвами китайцев, должна быть попросту отброшена за ее очевидной абсурдностью. Более того - большинство китайцев действительно считает, что западная пресса пошла на поводу у 'тибетской пропаганды' исключительно затем, чтобы в очередной раз унизить китайский народ.
В том же свете видятся китайцам и акции протеста, связанные с проведением Олимпийских игр в Китае. Проведение Олимпиады - большой источник национальной гордости для любой страны, не только для Китая. Однако в Китае ему придется особенное значение, поскольку являет собой шаг к тому, что и было завещано - к восстановлению величия Китая. Национальная гордость обязательно должна сопровождаться международным признанием. Следовательно, если кто-то на Западе пользуется Олимпиадой для критики нарушений прав человека в Китае, то это не просто заблуждающиеся люди - это враги, пытающиеся остановить восход Великого Китая. А китайцы, поддерживающие иностранцев, критикующих ситуацию с правами человека в Китае - предатели.
Однако винить за подобную воинственность только китайское правительство было бы верно только наполовину. Коллективные претензии могут оборачиваться и против самого правительства, что довольно часто и происходит. Одно из наиболее серьезных массовых движений в новейшей истории Китая - 'Движение Четвертого мая', родившееся в 1919 году, когда студенты и интеллигенция вышли на огромные антиправительственные демонстрации в Пекине с требованием 'науки и демократии'. В этой формуле 'наука' была представлена современными рационалистами, готовыми на корню извести старую феодальную паутину конфуцианского авторитаризма. У 'Движения Четвертого мая' был и культурный, и общественный, и политический аспект - однако искрой, из которой оно возгорелось, были разговоры о слабости китайского правительства, позволившего Японии в рамках Версальского урегулирования после Первой мировой войны перехватить немецкие концессии на китайской территории.
Вообще бунтующие студенты и интеллигенция в Китае довольно часто обвиняли правительство в том, что оно недостаточно жестко противостоят иностранному давлению. Именно поэтому правители Китая должны быть очень аккуратны в подогревании общественного недовольства поведением иностранных держав - ведь оно может вдруг обернуться против самих подогревающих.
За последние двадцать лет Китай уже несколько раз был близок к этому, когда правительство обвиняли в мягкости по отношению к Японии. В 1999 году, когда США нанесли удар по китайскому посольству в Белграде, тысячи китайских демонстрантов нападали на посольства США и Великобритании, и Ху Цзиньтао (Hu Jintao), тогда еще заместитель председателя КНР, заявил, что эти акции полностью отражают 'сильные патриотические чувства людей, а также великий гнев китайского народа, вызванный нападением НАТО на посольство'. Однако как только начало казаться, что народные выступления выходят из-под контроля, они тут же были разогнаны. То же самое происходит и сегодня, когда китайцы нападают на французские и другие иностранные компании из-за того, что Запад поддерживает Тибет: как только эти нападения заходят слишком далеко, они начинают вредить бизнесу, Олимпиаде - то есть, в конечном счете, вредить самой власти.
Обычно агрессивный национализм сопровождается авторитарной политикой. Когда у народа нет законных способов выражать инакомыслие, изливать гнев, публично выражать критику и вообще участвовать в политике, образующуюся пустоту заполняет национализм - и до тех пор, пока авторитарные правители могут этот национализм контролировать, он их устраивает. В Китае, кроме всего прочего, в людях присутствует и некое невысказанное чувство вины: ведь те, кто в 1989 году, будучи студентами, больше всех требовал демократии, сегодня оказались среди самых ярых националистов. После событий на площади Тяньаньмэнь образованная городская элита живет все более благополучно, и когда людям напоминают о политических компромиссах, на которые они ради этого пошли, недовольство может очень легко вспыхнуть с новой силой.
Что, однако же, совсем не означает, что демократия сразу же станет решением всех проблем. Даже если Китай и перейдет неожиданно мирным путем к либеральной демократии, что маловероятно, национализм от этого никуда не денется. В Китае просто не сможет выжить ни одна партия, о которой можно будет сказать, что она мягко относится к иностранным державам, в особенности к Японии и США. В новейшей истории Китая столько кровавых страниц, что ее шрамы не зарубцуются еще долго.
Этнический национализм может быть своеобразным ядом, особенно когда он изготовлен на основе чувства национального унижения. В долгосрочной перспективе подобные чувства могут уйти с расширением политических свобод, но случится это уж точно не к пекинской Олимпиаде.
Иэн Бурума - автор 11 книг, профессор Бард-колледжа (Bard College). В сентябре в свет выйдет его новый роман 'Любящий Китай' ("The China Lover").
______________________________________________
Кто боится большого нехорошего Китая? Почему? ("The Times", Великобритания)
США и Китай: борьба за нефть ("Los Angeles Times", США)
Не подпитывайте национализм Китая ("Newsweek", США)
