Рецензия на книгу Тимоти Колтона (Timothy J. Colton) 'Ельцин: одна жизнь'
Едва ли кто-либо из российских правителей может сравниться с Ельциным в том, насколько противоречивые ярлыки на него навешивались. Клоун, герой, хвастун, бешеный бык - вот лишь несколько наиболее распространенных примеров. Настало время более взвешенно посмотреть и на его взрывной темперамент, и на ту подавляюще важную роль, которую первый демократически избранный президент России сыграл в период отхода страны от коммунизма. Тимоти Колтон (Timothy Colton), профессор государственного управления и русистики из Гарвардского университета - фигура, безусловно, серьезная. За его книгой стоит гигантские по объему обработанного материала исследования (в том числе анализ рассекреченных документов из советских государственных архивов).
Ельцин был человеком скандальным и непостоянным, произнес много речей и написал три книги мемуаров. Понять его не так просто. Когда он покинул ряды Коммунистической партии и, встав во главе России, начал бороться против Советского Союза, - что им двигало? Обида (ему казалось, что Михаил Горбачев нанес ему оскорбление) или осознанное желание изменить жизнь в стране? Казалось, тщеславие будет вечно толкать его на то, чтобы ставить статус выше сути; так значит, он действовал на голых инстинктах? Или все же консультировался с советниками, планировал стратегию?
Колтон приводит массу информации, в том числе о двух попытках самоубийства, о длительных уходах в депрессию и меланхолию и, конечно, о пьянстве. Колтон пишет, что Ельцин так и не смог преодолеть свое прошлое провинциального партработника, из-за чего испытывал трудности с дружбой, не умел прислушиваться к мнению коллег и обсуждать с ними альтернативные пути решения проблем. В Москву Ельцин приехал в 1985 году; кулаки у него уже тогда чесались до крови, так как партия не дала ему хорошей должности.
Колтон приводит цитату из книги Андрея Сахарова, специалиста по ядерной физике, ставшего великим правозащитником. По словам Сахарова, Ельцин был человеком 'совершенно другого (меньшего - Дж. С.) калибра, чем Горбачев'. Впоследствии Сахаров смягчился: 'Не понимаю, каким образом Ельцин решает задачи, но обычно он приходит к верным ответам'. Эта цитата могла бы послужить неплохим резюме ко всей книге. Исследовательская работа, проведенная Колтоном, так и не дала окончательного ответа на вопрос, на чем Ельцин основывал свои решения и какие дискуссии велись в его окружении. Было множество споров среди тех, кого непосредственно затрагивали принимавшиеся им решения, однако читатель книги почти не получает представления о том гневе и о тех страстях, что бушевали в российском парламенте, в российских СМИ и, конечно же, на улицах российских городов.
По целому ряду вопросов Колтон принимает сторону Ельцина. Так, он сводит к минимуму его необъективность в отношении телевидения, а также те подкупы и то давление, которое оказывалось на политиков более мелкого ранга и благодаря которому и были выиграны выборы 1996 года. Колтон пишет, как бы оставаясь поверх происходящего; в результате не создается ощущения причастности к тем гигантским социально-экономическим переменам, из-за которых миллионы россиян оказались в условиях нищеты вплоть до того момента, когда, уже при Путине, стали расти цены на нефть. Любопытно отметить, насколько пресным кажется повествовательный стиль Колтона. Два самых бурных события в истории ельцинской России изложены быстро и невнятно. Из четырехсот пятидесяти шести страниц текста лишь две посвящены тому, как танки брали штурмом здание парламента, незаконно распущенного Ельциным. Всего шесть страниц посвящено описанию события, которое многие считают звездным часом Ельцина: его речи, произнесенной стоя на танке, речи, в которой он осудил путчистов, поместивших Горбачева под домашний арест.
Самый интересный момент в рассказе Колтона об августовских событиях касается организаторов путча. На стадии планирования глава КГБ Владимир Крючков полагал, что ему удастся перетянуть Ельцина на свою сторону. Как только путч начался, был отдан приказ об аресте Ельцина. Затем председатель советского парламента Анатолий Лукьянов, вставший на сторону путчистов, заявил, что Ельцин дискредитирует себя в глазах общественности, если выступит против хунты, занявшейся 'наведением порядка'. Тогда Крючков отменил свой приказ; время показало, что он был неправ, однако сам факт отмены приказа говорит о том, что образ Ельцина как демократа отнюдь не был однозначным.
Касаясь вопроса о причинах ельцинского поворота к политике 'парада суверенитетов' и его позиции 'Россия прежде всего', Колтон отвергает версию сторонников Горбачева, согласно которой Ельцин в первую очередь хотел устранить соперника, выбив почву у него из-под ног.
Объяснение, приводимое Колтоном, таково: оказывается, Ельцин 'заразился у националистических движений в Прибалтике и прочих республиках'. Колтон напоминает нам, что, как это ни парадоксально, именно коммунисты в российском парламенте первыми предложили объявить независимость от СССР. Тогда везде царила ксенофобия. Ельцин тоже вел себя соответственным образом. Он не столько создавал исторические шансы, сколько пользовался ими.
Именно Горбачев открыл путь к проведению альтернативных выборов в парламент. Ельцин ухватился за эту возможность и понял, что став популистом, он сможет приобрести известность и влияние. Первыми знамя суверенитета подняли прибалты. Ельцин увидел в этом первый шаг к власти. Конечно, он понимал и то, что новые перемены сделают жизнь людей лучше.
Пожалуй, лучшим суждением в отношении двух великих фигур будет такое: события разворачивались с такой быстротой, что ни один не справился с управлением. Но Ельцин оказался более умелым серфингистом, чем Горбачев, и сумел удержаться на высокой волне.
____________________________________
Борис Добрый ("The Weekly Standard", США)
Борис Ниспровергатель ("The Financial Times", Великобритания)
Борис-боец ("The New York Times", США)
