Сегодня проблему климатических изменений и нефтяной кризис используют для рекламы атомной энергетики в качестве 'экологически чистой' панацеи от этих бед. На деле же это безответственная и рискованная игра
Неужели мы стали зрителями первого акта трагикомедии, поставленной самой жизнью - спектакля, вызывающего смех и ужас одновременно? Ее сюжет - затушевывание опасностей, связанных с атомной энергетикой, ссылками на катастрофическое изменение климата и нефтяной кризис. На прошлой неделе, в ходе саммита 'большой восьмерки' на Хоккайдо, президент Джордж Буш вновь выступил с призывом строить новые атомные электростанции. А в начале этой недели Гордон Браун объявил об ускоренном сооружении восьми новых реакторов и призвал к 'возрождению атомной энергетики' в рамках 'постнефтяной экономики'. Получается, если мир хочет спасти климат нашей планеты, он должен научиться ценить достоинства атомной энергетики - или 'зеленой энергетики', как назвал ее генеральный секретарь германского Христианско-демократического союза Рональд Пофалла (Ronald Pofalla). Учитывая эти новации в сфере политического лексикона, стоит вспомнить один пример из совсем недавнего прошлого.
Два года назад Конгресс США создал комиссию экспертов для выработки формулировок или символики, способных предупредить людей об опасности, которую и через 10000 лет будут представлять могильники ядерных отходов на территории США. Проблема здесь заключалась в следующем: какие концепции и символы могли бы адекватно передать эту идею далеким потомкам, которые будут жить через тысячи лет после нас? В состав комиссии вошли физики, антропологи, лингвисты, неврологи, психологи, специалисты по молекулярной биологии, историки, художники и др.
Эксперты искали образцы для подражания среди самых древних символов в истории человечества. Они изучили конструкцию Стоунхенджа и пирамид, исследовали вопрос о том, как воспринимались в разные эпохи поэмы Гомера и Библия. Однако все эти сооружения и произведения были созданы самое ранее две тысячи - а отнюдь не 10000 - лет тому назад. Антропологи порекомендовали взять в качестве символа череп и кости. Однако один историк напомнил комиссии, что для алхимиков эта эмблема символизировала возрождение, а психолог провел эксперимент с участием трехлетних детей - видя череп и кости на этикетке, малыши взволнованно кричали 'яд!', но стоило поместить то же изображение на стене, как они радостно восклицали 'пираты!'
Таким образом, даже наш язык подводит нас, когда необходимо предупредить будущие поколения об угрозах, которые мы принесли в этот мир вместе с ядерной энергией. И в этом плане те, кто должен быть гарантами безопасности и разумности наших действий - государство, наука и промышленность - ведут весьма двусмысленную игру. Они превращаются из доверенных лиц в подозреваемых, из защитников от опасности в ее источник - ведь они убеждают людей подняться на борт авиалайнера, для которого посадочная полоса еще не построена.
Тревога за само существование человечества, пробудившаяся по всему миру из-за рисков глобального масштаба, обернулась состязанием по замалчиванию других масштабных рисков в ходе политических дискуссий. С не поддающейся точной оценке опасностью, которую несет с собой изменение климата, нам предлагают 'бороться' с помощью не поддающейся точной оценке опасности, сопровождающей эксплуатацию АЭС. Многие решения относительно масштабных рисков означают не выбор между безопасным и рискованным вариантом, а выбор между разными рискованными вариантами - причем зачастую риски, которыми они чреваты, настолько различаются качественно, что сравнивать их между собой непросто. Существующие формы научного и общественного дискурса не позволяют учесть подобные соображения. В результате правительства берут на вооружение стратегию намеренного упрощения. Они преподносят каждое конкретное решение как выбор между безопасным и рискованным вариантом, замалчивая непредсказуемость, связанную с атомной энергетикой, и сосредоточивая все внимание на нефтяном кризисе и климатических изменениях.
Поражает тот факт, что линии конфликта в рамках мирового 'общества риска' носят культурный характер. Чем больше глобальных рисков не поддается традиционным методам научного анализа, и переходит в зону относительной неизвестности, тем важнее становится их культурное восприятие - то есть, убежденность в реальности или нереальности этих рисков. В случае с ядерной энергетикой мы наблюдаем столкновение 'культур риска'. Так, случившееся в Чернобыле оценивается по разному в Германии и Франции, Британии, Испании, России или на Украине. Многим европейцам угрозы, связанные с изменением климата, сегодня представляются более серьезными, чем опасность ядерной энергетики или терроризм.
Поскольку изменение климата расценивается как антропогенный феномен, а его катастрофические последствия представляются неизбежными, в обществе и политике происходит 'перетасовка колоды'. Однако представление о том, что изменение климата - это неизбежный путь к гибели человечества, полностью ошибочно. Дело в том, что это явление открывает неожиданные возможности для пересмотра приоритетов и правил в политике. Хотя повышение нефтяных цен благоприятно для климатической ситуации, оно несет в себе угрозу масштабного упадка. Взрывной рост расходов на энергию подтачивает наш уровень жизни и ставит общество перед опасностью обнищания. В результате приоритетное значение, придававшееся энергетической безопасности в течение 20 лет после Чернобыля, подрывается простым вопросом: как долго потребители смогут поддерживать привычный уровень жизни перед лицом неуклонного роста цен на энергоносители?
Однако пренебрежение 'рудиментарным риском', ассоциирующимся с атомной энергетикой, равносильно непониманию культурно-политической динамики 'общества остаточного риска'. Самым упорным, красноречивым и эффективным критиком ядерной энергии является не экологическое движение: сильнейший оппонент атомной энергетики - это сама атомная энергетика.
Даже если политикам удастся добиться семантического закрепления за атомной энергетикой статуса 'зеленой', даже если противостоящие ей общественные движения утратят силу из-за раздробленности, все это будет сведено к нулю самой главной 'оппозиционной силой' - силой угрозы. Она останется постоянной и вездесущей даже когда усталые демонстранты опустят руки. Вероятность 'невероятных' катастроф будет усиливаться с вводом в эксплуатацию каждой новой 'зеленой' АЭС; каждый 'инцидент' будет пробуждать воспоминания обо всех других авариях, когда-либо произошедших во всех странах мира.
Дело в том, что риск - не синоним катастрофы. Риск - это ожидание катастрофы, не в каком-то конкретном месте, а где угодно. Для этого ощущения даже не нужно 'мини-Чернобыля' на территории Европы. Достаточно, чтобы мировая общественность узнала о факте халатности или проявления 'человеческого фактора' в любой точке планеты, чтобы в адрес правительств, выступающих за 'зеленую' атомную энергетику, зазвучали обвинения в том, что они ведут рискованную и безответственную игру, ставка в которой - безопасность населения.
Что произойдет с 'ответственными гражданами', неспособными ощутить эти угрозы, порожденные цивилизацией, а потому лишенными своего суверенного права выносить суждения? Проведем такой мысленный эксперимент. Что случилось бы, если бы радиация вызывала кожный зуд? Реалисты - или циники - ответят: люди придумают что-нибудь, может быть какой-то бальзам, 'подавляющий' эти ощущения, возникнет прибыльный бизнес с отличными перспективами. Но мы сейчас о другом. Конечно, тут же появятся убедительные объяснения: зуд мол - это пустяки, и связан он с другими факторами. Очевидно, у подобных 'объяснений' было бы немного шансов на успех, если бы у всех на коже возникла экзема, а участники показов мод и деловых совещаний постоянно чесались. В этом случае возникла бы совершенно иная ситуация в плане социально-политических методов, применяемых по отношению к масштабным рискам современности - по той простой причине, что вопрос, служащий предметом споров и переговоров приобрел бы в культурном плане 'видимый' характер.
Ульрих Бек - автор книги 'Общество риска' (World Risk Society), социолог, профессор Мюнхенского университета им. Людвига-Максимилиана и Лондонской школы экономики (London School of Economics)
