Москва, 18 декабря 1989 года, понедельник. Время к вечеру, и серый день уже начинает переходить в сумерки. Температура опустилась ниже минус 20 градусов. Снег, который то начинает падать, то перестает идти, запорошил шапки и плечи пальто. Снежная корка под ногами давно уже спрессовалась, превратившись в лед.
Но они никуда не уходили из этой очереди. Тысячи и тысячи одетых в темную одежду россиян с печально опущенными головами, изредка обменивающихся между собой парой слов. Приезжий из каких-то мест (кто еще мог задать такой вопрос в таком месте и в такой день?) подошел и в обычной для длинных очередей того времени манере спросил: 'Что тут распродают?' Кто-то из очереди ответил, и ветер донес его слова до вновь прибывшего: 'Совесть, вот что. Остатки нашей совести'.
Это был день, когда хоронили физика-ядерщика, лауреата Нобелевской премии и советского диссидента Андрея Сахарова. Я только начинала работать в Москве репортером, а глубоко больному Советскому Союзу оставалось жить два года.
Сейчас время совсем другое: разгар лета, а не обжигающая холодом зимы; многоцветный хаос изобилия, а не тусклые краски дефицита; широко открытое, а не замкнутое в себе общество. Но весть о кончине Александра Солженицына мгновенно вернула меня назад. Несомненно, то же самое произошло и со многими, достаточно взрослыми, чтобы помнить тот момент россиянами. Они также вернулись в тот зимний день, когда страна вновь обретала национальную совесть и приближала кончину советской власти.
Солженицын тогда жил в Вермонте. Там он провел большую часть вынужденной ссылки, противясь пока еще тайным уговорам Кремля вернуться на родину. Благодаря действиям Михаила Горбачева, который в конце 80-х ослабил ограничения свободы, из ссылки вернулись многие бывшие диссиденты, в том числе, Сахаров. Но Солженицын оказался гораздо более крепким орешком.
Свое возвращение в Россию в 1994 году после 20 лет жизни в изгнании он тщательно оговорил условиями и спланировал. Он ехал через всю страну с востока на запад, возвращаясь домой, и страна приветствовала его. Это стало доказательством того, что Россия, наконец, исцелила свою душу - а он знал наверняка, что так и будет.
Жизнь Александра Солженицына каким-то сверхъестественным образом стала отражением судеб его сограждан и самой России. Родился он в 1918 году, и самой судьбой ему было предначертано стать ровесником большевистской революции. За храбрость молодой офицер Солженицын во время Второй мировой войны получал награды, но почти сразу после войны его осудили за критику в адрес Сталина. С этого момента начались его многолетние странствования по советской системе тюремных лагерей, которые он позже описал в своем произведении 'Архипелаг ГУЛаг'.
Вместе со многими самобытными писателями и художниками своего поколения ему пришлось ждать до сорока с лишним лет, когда начатая Хрущевым культурная 'оттепель' вступила в свой решающий этап, и было опубликовано первое произведение Солженицына. Даже тогда только храбрый редактор - Александр Твардовский из 'Нового мира' - отважился напечатать принесший писателю славу рассказ 'Один день Ивана Денисовича'. Это было поминутное повествование об одном дне каторжного труда узника ГУЛага. Западный мир, находившийся в тисках 'холодной войны', высоко оценил это произведение - как по политическим, так и по чисто литературным причинам.
Когда два года спустя в 1964-м подошло к концу правление Хрущева, и закончилась 'оттепель', все главные произведения Солженицына стали публиковать за рубежом, а затем тайком ввозить их обратно в Россию. Там энтузиасты часами кропотливо переписывали их от руки, слово в слово, страницу за страницей. Затем эти рукописные книги расходились через быстро развивавшуюся - и довольно рискованную - сеть самиздата. Последовала Нобелевская премия за литературу, а вместе с ней и ссылка в провинциальную Рязань. В 1974 году, когда появился первый том его выдающегося произведения о тюремных лагерях, Солженицына без долгих рассуждений выдворили из России в Швейцарию.
Солженицын не относится к разряду тех инакомыслящих, о которых говорят, что их сформировала западная ссылка. Репутация писателя в Советском Союзе основывалась на том мужестве, с каким он брался за наиболее существенные для России темы, о которых многие знали как лично, так и из вторых рук, но не отваживались писать. Все, что он писал, было правдой. Правда эта возникала из его личного опыта пережитых острых конфликтов, каких в те времена требовала интеллектуальная жизнь, а также из его полного (кто-то сказал бы даже - упрямого) отказа от компромиссов. Как художник, он обращался к всеобщей проблеме выбора, оставаясь при этом глубоко русским писателем-героем.
Если некоторые диссиденты советской эпохи добивались внимания Запада, чтобы получить помощь в своей борьбе, а возможно, чтобы остаться в живых, для Солженицына подобные соображения никогда не имели значения. Он жил внутренним русским миром, который не выходил за пределы его заставленного шкафами с книгами кабинета. В Вермонте он редко покидал стены своего огороженного забором поместья. Там он с семьей вел такой образ жизни, который во многом походил на жизнь российской интеллигенции до революции. Как показали в более поздние годы его выступления против западного антиклерикализма, в нем всегда горел внутренний огонь некоей присущей ему 'русскости'. Он поддерживал приоритеты православия, самодержавия и национального самосознания, с которыми отождествляла себя царская Россия.
Той России, где цинизм граждан в отношении советского образа жизни и его все больше дискредитировавших себя ценностей постоянно усиливался, Солженицын предлагал нечто непреходящее, какие-то альтернативные стандарты, к которым, по мнению многих, они должны были стремиться, но которых им никогда было не достичь. Когда Горбачев - тоже, кстати, дитя хрущевской 'оттепели', открыл двери Советского Союза навстречу какофонии гласности, и Советский Союз рухнул под ее напором, Солженицын остался таким же, каким был: по-прежнему суровым, строгим, бескомпромиссным и стойким хранителем русской души.
Солженицын был среди тех корифеев культуры (еще одним таким корифеем являлся Ростропович), кто своей сущностью и характером, а не своими делами, помог России как государству восстать из пепла Советского Союза. Его книги, которые сегодня можно купить в любом книжном магазине России, воспитывали не только чувство преемственности, но и чувство совести. Своей работой он заполнил многие пустовавшие, но очень поучительные страницы разбитого вдребезги прошлого страны.
Если бы Солженицын вернулся в Россию на год раньше, вполне возможно, что его через всю страну сопровождали бы сотни тысяч людей, ищущих отпущения грехов. В 1994 году оказанный ему прием был более спокойным. Это говорило о том, что страна приспосабливается к своей новой жизни, и наступает ее примирение - пусть и несколько судорожное - с неоднозначным прошлым. Сегодня Россия также более скептически относится к самой идее 19-го века о русской исключительности, которая была характерна для образа мышления Солженицына. В этом смысле Солженицын пережил свою эпоху.
К моменту смерти, которая настигла писателя в его подмосковном доме, Солженицын в культурном плане находился на позициях маргинала, то есть далеко от господствующих в обществе течений. И тем не менее, для писателя, которому в истории гарантировано место хранителя совести России в самые мрачные ее времена, маргинал это наверняка как раз то имя, которое он сам хотел бы носить.
______________________________________
Сильнее, чем ГУЛаг ("The Washington Post", США)
Солженицын - титан из прошедших времен ("The Washington Post", США)
Солженицын: в поисках ускользающей России ("The New York Times", США)
