Данный материал публикуется в рамках акции 'Переводы читателей ИноСМИ.Ru'. Эту статью обнаружила и перевела наш читатель ursa, за что мы ей крайне признательны
____________________________________
Мартин Вольский писание своего романа мог прервать в любом месте, и это не повредило бы произведению. Уже начало его приводит в такой восторг, что зарождается опасение - а ну как не справимся, ибо эта книга выше наших способностей восприятия.
Мартин Вольский - писатель и сатирик. Рассуждения о том, что якобы современная польская литература находится в кризисе, - абсурдны. Об этом твердят вечно недовольные 'салонные' критики, которые либо не читают литературу, либо не любят ее. Истинные знатоки, лишенные предрассудков, разрумянившись от волнения, обозревают книжный рынок и на каждом шагу натыкаются на произведения, которые уже в момент выхода в свет занимают прочное место в истории культуры.
Кризис? Подобный вывод совершенно нелеп в ситуации, когда мы нежно поглаживаем по корешкам новые романы Бронислава Вильдштейна, Мартина Вольского или том отважной эссеистики Рафала Земкевича. Если добавить в этот букет еще хотя бы Вальдемара Лысяка, то уже никого более не сможем назвать, потому что от восхищения перехватывает горло.
Земкевича опекает Вольский, а Вильдштейна - другие.
Произведение Земкевича выводит в свет Вольский: 'Написал он книгу великолепную. На этом рецензию на 'Время вопящих старичков' можно бы закончить', - говорит невозмутимый критик, но рецензию не заканчивает, ну, как же тут кончить, если 'можно, конечно, рассуждать о достоинствах этих эссе, хвалить точность выводов, живость и резкость языка, а также остроту взгляда'. Если описание, то 'великолепное', если анализ, то 'проницательный'. Можно ли удивляться возбуждению Вольского, когда он держит в дрожащих пальцах такую жемчужину?
О 'Долине пустоты' Вильдштейна исчерпывающе высказывается Земкевич. Ярослав Говин не скрывает, что это 'наиважнейшая книга о современной Польше (...), роман-победа', а Рышард Легутко справедливо замечает, что 'идея книги далеко выходит за границы внутрицеховых счетов' и соединяет 'известные нам факты с потрясающим литературным вымыслом'. Истинную точку над i ставит лишь Томаш Бурек. В его рецензии вокруг фамилии Вильдштейна кружатся имена не менее знаменитые: Выспянский, Жеромский, Берент, Бжозовский, Виткацы, Каден-Брандовский. Это совершенно понятно: 'Ибо 'Долина пустоты' - памфлет в ряду величайших, отважнейших достижений этого жанра. Но это еще и произведение искусства - прекрасное и захватывающее'. До такой степени захватывающее, что 'чтение не кажется долгим, наоборот, горечь из-за неизбежно надвигающегося конца книги мы вознаградим себе тут же повторным ее прочтением'.
Повторным? Ну, нет, это всего лишь программа-минимум. Только выучив наизусть все 344 страницы, мы достигнем душевного комфорта и уверенности, что ни одно слово, фраза или абзац никогда не исчезнут из нашего поля зрения, и мы в любой момент сможем наслаждаться столь блистательными фразами, как: 'Вертя пустой стакан, он сообразил, что ничего не чувствует и не думает'. Тонкими наблюдениями: 'Мы живем в стране, где каждый выдает себя за другого. Подлецы изображают святых, а шлюхи притворяются монахинями'. Восхищаться знаменитой уже крылатой фразой, безошибочно описывающей состояние умов 'хозяев этого мира', на пути у которых встал некий Богатырович, шеф самой крупной польской газеты. 'Они признавали, что в нем воплощена непобедимая стихия истории. Они напоминали женщин, которым он неожиданно в момент первого поцелуя совал руку между ног'. Вчувствоваться в метафоры: 'Новак вскочил с кресла и начал ходить перед камином все быстрее и быстрее. Его лицо исказилось, как морда готового укусить животного'.
Литературные перлы Вольского
Перефразируя слова Вольского относительно Земкевича, можно сказать, что и Вольский писание своего романа мог бы прервать в любом месте, и произведению это не повредило бы. Уже начало его приводит в такой восторг, что зарождается опасение - а ну как не справимся, ибо эта книга выше наших способностей восприятия. Вольский - небывалый виртуоз слова, и мы смело можем сказать, что легендарный некогда стилист Владислав Махеек ему в подметки не годится. Вы только взгляните: 'Но было в его взгляде любопытство лакомки. Так ребенок смотрит на вкусное пирожное или... леопард на антилопу. Я понятия не имел, что могу стать этой антилопой'. Или: 'Нет человека, более ослепленного любовью, чем влюбленный мужчина. Нападающий носорог или старая, ослепшая акула по сравнению с ним обладают соколиным зрением'. И еще: 'Пелена с его глаз спала с быстротой автоматной очереди'. Или вот это: 'Снег продолжает падать, покрывая газоны белым саваном, но, ложась на тротуар, немедленно тает, превращаясь в неприятную слякоть'.
Но если бы, например, в эту минуту автор отложил перо, разве могли бы мы без устали возвращаться к этим дивной красоты образам, которые все-таки были созданы? Как этот хотя бы: 'Слезы лились по ее морщинистому лицу, как два хрустальных водопада'.
К счастью, Вольский перо не отложил, и благодаря этому мы имеем такие литературные перлы, которых не постеснялись бы Овидий и Влодзимеж Сокороский: 'А потом чмокнула, словно ребенок, мою готовую к прыжку кобру в самый ее одинокий глаз. Змея взорвалась. И все было кончено'. 'Интимнейший регион Дороты оставался не захваченным, словно резинка ее трусиков была, по крайней мере, линией Мажино'. 'Я не терял надежды, что, в конце концов, моя позиционная война придет к победному концу. Что, говоря военным языком, я захвачу Бранденбургские ворота и воткну там свое победное древко'. 'До сих пор линия трусов определяла минное поле, куда сапера пускали редко и ненадолго, в тот вечер трусики исчезли, как европейские границы в силу Шенгенских договоренностей'. А это просто лишает рассудка: 'Так что я смело пошел дальше, к чудной долине тьмы, таинственного запаха, древнего инстинкта, в которой все начинается и ничто не кончается'.
Изысканный стиль Вольского, говоря военным языком, это лишь блистающая броня танка, мотором которого, однако, является сюжет, неудержимо стремящийся вперед. Поэтому ни в коем случае не удивляет оценка Марека Новаковского: 'Прекрасная книга. Затягивает, как водоворот'. Или Мацея Рыбиньского: 'Мартин Вольский в своей наилучшей форме! Роман - как кусок сотового меда, многослойный. (...) Бессонница обеспечена'.
Он написал всего 337 страниц.
Ясное дело, мы не станем отнимать у читательской массы безумных эмоций, которые сопровождают чтение, и раскрывать детали сюжета этого куска меда, многослойного, а тем более сообщать поразительный финал.
Так вот, злым духом, который бродит по страницам романа, является писатель Барский, великий моральный авторитет, в прошлом - известный диссидент, КОРовец, участник предательского Круглого Стола, сенатор, бесспорный кандидат на Нобелевскую премию. Проблема в том, что он любимчик 'Газеты Выборчей' и лауреат премии 'Нике', что автоматически вызывает подозрения у двух историков, доцента из Польской Академии Наук и его аспиранта из Института Национальной Памяти, Адася. Это многообещающий ученый, потому что у него видения. Его отец однажды ночью во время военного положения был уведен в неизвестном направлении, и Адась при помощи видений и телепатии устанавливает, что отца до сих пор удерживают в России.
Вроде бы страшно подбираться к Барскому, но доцент сам себя ободряет: 'Чего ты боишься, идиот? Военная Служба Информации распущена. Оставшихся агентов ждет разоблачение, уже полгода правят правые, крепко держа в руках силовые министерства'. И, наконец: 'Времена меняются, и у 'Газеты Выборчей' уже нет монополии на провозглашение авторитетов'. Оба исследователя быстро выясняют, что Барский, во-первых, воровал чужие рукописи и идеи и издавал под своим именем, что, как известно, известный метод всех будущих салонных моральных авторитетов, а во-вторых, он - давний агент спецслужб, вследствие чего любой критик, который сомневался в его величии, терял работу. Хуже того, любой человек, заинтересовавшийся этим авторитетом, терял не только работу, но и жизнь.
Проблема у историков в том, что на подозреваемого Барского нет никаких документов, даже его личные данные были идеально вычищены перед самым военным положением. Это не обычный агент.
Почему Барский не обычный агент? Почему его досье не сохранилось в ИНП? Потому что КГБ, в 1981 году предвидя, что к власти придут братья Качиньские, предназначило его на специальное задание. Этим занимается генерал НКВД, который был любовником матери Барского в ту пору, когда она была в ссылке на Востоке во время войны. Обладая душою широкой, как украинская степь, он полюбил также и находящегося вместе с нею в ссылке крошку Барского и долгие годы покровительствовал ему в карьере агента спецслужб. Перевербовать Барского помогает внук генерала с британским паспортом и хитроумно позаимствованной у жены фамилией, Вроняк. Настоящая фамилия, Фельштайн, вызывает плохие ассоциации. Фельштайн, который в Варшаве живет в окружении министров из Канцелярии президентов Валенсы и Квасьневского, является владельцем медиа-концерна, подлецом, замешанным в топливную аферу и одним из самых богатых поляков. Он оказался в Варшаве в 80-е годы и сделался знаменит прекрасными контактами с советским посольством. Он обеспечивает Барскому Нобелевскую премию и экранизацию его романа в Голливуде с заранее гарантированным Оскаром. Встречу на Кубе писателя с генералом устраивает некий Розенкранц, с 1956 года литературный агент в Германии, который после войны был судьей военного трибунала, выступая под фамилией Ружицкий. Барский узнает от генерала, что все касающиеся его документы исчезли из архивов спецслужб, а сам он может спокойно ждать будущих приказов.
Об этом доцент узнает в самом конце. Пока что он ведет расследование, потому что убита его девушка, которая слишком много знала. Он подозревал, что юную искательницу приключений связывало с Барским чистейшее чувство, но оказалось, что она просто была его дочерью, неожиданным результатом контактов с офицером спецслужб, которая была его непосредственным начальником. Эта офицерша, впоследствии пенсионерка-нотариус, тоже играет свою роль в сюжете. Тут события развиваются стремительно, а когда старушка собственноручно убивает всех обученных ОМОНом восточных десантников, включая и великана с УЗИ, которые присланы, чтобы ликвидировать слишком любознательных доцента и аспиранта, сам Вольский на миг теряет бдительность и устами своего героя выражает наивысшее признание ветеранам с Раковецкой: 'Впервые я тепло подумал о старых кадрах бывшей Службы Безопасности'.
Однако горы трупов были бы навалены совершенно попусту, если бы Барского накануне выполнения задания удачно не хватила кондрашка. Что должен был совершить взамен за Нобелевскую премию и Оскара этот подонок, действующий по приказу Москвы, перепуганной плодотворными трудами близнецов в области международной политики, хитроумно объединяющих Варшаву с Берлином на веки вечные? Он получил приказ использовать убийственный вирус. Диверсия была назначена на день встречи Ангелы Меркель с братьями Качиньскими. Присутствие Барского, международного авторитета, на этой встрече было очевидно. И если бы не его инфарктик, вся великая тройка скончалась бы в страшных муках, а колесо истории повернулось бы в обратную сторону.
Доцент и аспирант узнали об этих чудовищных планах заранее, потому что их сотрудничество стало таким тесным, что им стали являться параллельные видения, и покушение они увидели во сне. Во снах историков стали появляться также образы разнообразных покойников, включая одетого наконец-то в генеральский мундир Куклиньского и ксендза Попелушку, что означало, что они 'стремятся предостеречь живых' об опасности, которая нависла над Польшей. Однако, это предостережение оказалось ненужным, потому что монстр Барский уже помер, слава Богу. И лишь одно огорчает нас в этом финале, что когда расследованием занялся энергичный майор Урбанский, сменилось правительство, и дело прикрыли.
С превеликим упреком к автору закрываем мы книгу. С апреля по июнь он написал всего 337 страниц, а ведь мог бы потрудиться еще два месяца и сотворить не меньше тысячи. Увы, скупо отмерил он нам сладких плодов своего пера. Но когда сквозь слезы, как сквозь два хрустальных водопада, смотрим мы на обложку произведения, в нас рождается некое предчувствие. Название, имя и фамилия автора соединяются в потрясающее целое: 'Нобелевский лауреат Мартин Вольский'. Не пророчество ли это? А может, утечка информации из Стокгольма?
Мартин Вольский, 'Нобелевский лауреат', Zysk i S-ka, Poznan, 2008
____________________________________________
Автор перевода читатель ИноСМИ.Ru - ursa
Примечание: редакция ИноСМИ.Ru не несет ответственности за качество переводов наших уважаемых читателей
___________________________________________
Об ответственности русских вообще стыдно уже напоминать ("Gazeta Wyborcza", Польша)
Рафал Земкевич: Недругам-москалям ("Gazeta Wyborcza", Польша)
Поляки и русские ("Racjonalista", Польша)
Варшавская мелодия 'на трех блатных' ("Российские Вести", Россия)
