Чем была 'пражская весна' и события 1968 г. в целом? Похоже, с течением времени споров об их значении только прибавилось.
Мое поколение было сформировано протестами и полицейскими дубинками, надеждами, порожденными не только 'пражской весной', но и польским студенческим движением в марте того же года, майскими событиями в Париже и первыми признаками демократии в России, появившимися в ранних книгах Сахарова и Солженицына. Для тех из нас, кто сидел в польских тюрьмах, 'пражская весна' была провозвестницей надежды. Даже польские коммунистические газеты, читавшиеся за решеткой, как-то доносили новости об огромных переменах, происходящих у наших южных соседей.
Поэтому я помню свой шок при известии о советском вторжении в Чехословакию в августе и травму, которая долго не заживала. В десятую годовщину этого вторжения на чешско-польской границе встретились диссиденты, в том числе, Вацлав Гавел (Vaclav Havel), Яцек Куронь (Jacek Kuron) и я. Тогда была сделана фотография: будущие президенты, министры и парламентарии, которых полиция в те годы преследовала как обычных преступников.
Эти встречи были продолжением духа 'пражской весны'. Все мы ощущали, что создаем что-то новое, что-то, что однажды может оказаться важным компонентом демократии в наших странах.
Так оно и случилось. В августе 1989 г. я предложил польскому Сейму проект резолюции с извинениями перед чехами и словаками за участие Польши во вторжении 1968 г. Я чувствовал, что замыкается исторический круг: идеи польского Марта и 'пражской весны', идеи наших встреч в горах становятся политическими фактами. Через три месяца в Праге началась 'бархатная революция'.
Основное отличие между 'пражской весной' и 'бархатной революцией' заключалось в том, что первая была, прежде всего, творением членов коммунистической партии и всех тех, кто хотел создать 'социализм с человеческим лицом'. В результате, сегодня некоторые отвергают 'пражскую весну', считая ее внутренней борьбой коммунистов. Но к коммунизму - и через него - лежало много путей, и многие из них были переплетены с национальными традициями.
Действительно, коммунизм был привлекателен по многим причинам, включая идею всеобщей справедливости и гуманизации общественных отношений. Он был ответом на великий духовный кризис после Первой мировой войны, а позже - геноцид, устроенный нацистами, и убежденностью в том, что западное господство в мире приближается к концу. Наконец, в мире, разделенном ялтинскими соглашениями, некоторые считали коммунизм единственным реалистическим вариантом для Центральной Европы.
В 1968 г. в Чехословакии коммунистические реформаторы взывали к демократическим идеалам, глубоко укорененным в довоенном прошлом страны. Александр Дубчек, лидер чехословацких коммунистов и символ 'пражской весны', олицетворял надежду на демократическую эволюцию и мирный путь к государству закона, соблюдающему права человека.
По контрасту с этим в Польше, где движение студентов в марте стало знаком относительной открытости, националистически-авторитарная фракция решила воспользоваться всем тем нетерпимым и невежественным, что было в польской традиции, прибегнув к ксенофобии и антиинтеллектуальной риторике. Мечислав Мочар (Mieczyslaw Moczar), министр внутренних дел Польши и лидер националистической фракции, совместил коммунистическую риторику с лексикой, свойственной фашистским движениям, чтобы мобилизовать массы на борьбу с 'космополитически-либеральной интеллигенцией'.
Польское движение за свободу 1968 г. проиграло в противостоянии с полицейским насилием; 'пражскую весну' сокрушили армии пяти стран Варшавского договора. Но в обеих странах в 1968 г. зародилось новое политическое сознание. Оппозиционные движения в Польше и Чехии, появившиеся всего через несколько лет, имели свои корни в событиях 1968 г.
Отношение к коммунизму всегда было камнем преткновения для антикоммунистической оппозиции. Некоторые отвергали коммунизм во всех его формах. Однако большинство так или иначе контактировало с коммунизмом - через интеллектуальное восхищение, участие в государственных институтах или холодный расчет на то, что, лишь приняв реальность жизни при коммунизме, можно сделать что-то полезное для своей страны. Эти люди, 'запятнанные коммунизмом', составляли большинство участников всех бунтов против коммунистических диктатур.
Однако была и другая категория людей: 'осторожные и незапятнанные', которые держались подальше от мира политики. Они ненавидели коммунизм, но, убежденные в том, что реформировать систему невозможно, избегали демократической оппозиции. В то время, как другие рисковали и сидели в тюрьмах, эти работали в государственных и правовых структурах.
Сегодня не нужно никого винить за такое поведение. Но удивительно, когда эти люди обвиняют участников 'пражской весны' и демократической оппозиции в связях с коммунизмом.
Естественно, коммунизм был инструментом советского господства над покоренными обществами, но также он был modus vivendi для многих членов этих обществ в тех условиях, в которых они были вынуждены жить.
'Пражская весна' призывала к элементарным ценностям: свободе, плюрализму, толерантности, суверенитету и отвержению диктата коммунистической ортодоксии. Вспоминая эти события 40 лет спустя, я вижу не только бунт, но и огромную иллюзию о том, что можно перехитрить Кремль и безболезненно провести общество от коммунизма к демократии. Эта вера была наивной, но она стала фундаментом национального пробуждения, в котором потенциал движения к свободе обрел свой голос.
* * * * * * *
Что это было? Принуждение к миру?! (Сообщество читателей ИноСМИ в ЖЖ)
Проклятие Саакашвили и его присных (Сообщество читателей ИноСМИ в ЖЖ)
Саакашвили испугался и бежит (Сообщество читателей ИноСМИ в ЖЖ)
______________________
Год, изменивший мир ("The New York Times", США)
Из 1968 года в вечность ("Los Angeles Times", США)
Две революции, две годовщины - но история на этом не оканчивается ("The Guardian", Великобритания)
