Ришар Робер, бывший профессор парижского Института политических наук (Sciences Po) , считает, что кризис может подтолкнуть российских руководителей к развитию экономических связей с Европой
Гипотеза о начале новой 'холодной войны', едва успев появиться после грузинского кризиса, сразу исчезла. В Европе ее никто всерьез не рассматривал. Однако на повестке дня остался вопрос: как описать этот новый миропорядок? Можно было в качестве одного из возможных вариантов взять за основу вестфальскую модель равновесия между державами, существовавшую до 1914 года: множество блоков, обладающих сильным контролем над своими зонами влияния. До начала ноября эта концепция весьма точно отражала российский подход. Быстрое развитие финансового кризиса также сперва говорило о том, что данная концепция определяет политику Кремля не только в области международных отношений, но и в сфере российской экономики.
Настойчивость, с которой Медведев и Путин отстаивают суверенитет и экономическую независимость своей страны, вкупе с беззастенчивым отношением, проявляемым на протяжении многих лет в отношении иностранных инвесторов, позволяли предположить, что российские руководители уверены - Россия сможет избежать финансового кризиса, или, по крайней мере, выбраться из него с помощью собственных сил. Уроки рублевого кризиса, поставившего на колени страну в 1998 году, были должным образом усвоены: Россия теперь накопила достаточно резервов, и поэтому о дефолте по государственным долгам и речи быть не может; капитал ее крупных предприятий был 'очищен' от иностранных спекулянтов. И, кроме того, очевидно, что истоки кризиса находятся не в России.
Так выглядела ситуация в начале ноября. Тогда еще можно было надеяться, что реальная экономика не будет затронута финансовым кризисом, что экономический рост Азии будет по-прежнему служить движущей силой глобальной экономики, а падение цен на нефть прекратится. Но не прошло и месяца, как Кремль начал признавать то, что все российские граждане уже понимали: экономика страны затронута намного сильнее, чем можно было предположить. Падение курса рубля, иностранные инвесторы, распродающие свои акции, чтобы высвободить наличность, нескончаемое снижение стоимости барреля - все это указывает на то, что российская экономика глубоко интегрирована в экономику глобальную.
Сегодня подобное можно сказать о любой открытой экономике. Просто кризис сделал это очевидным для всех. Безусловно, цены на нефть рано или поздно вырастут, что позволит России проводить свою 'суверенную', даже империалистическую экономическую политику. Кстати сейчас мы наблюдаем, как, впрочем, и каждую зиму, что выяснение соотношения сил с Украиной осуществляется с помощью 'газовой войны'. Но как грузинский кризис изменил правила игры и показал, что Москва вновь выдвинулась на передний план в Европе, так и финансовый кризис напомнил мировым лидерам, что в одиночку играть невозможно. Поставщики сырья нуждаются в покупателях в той же степени, как и те в них. Любой экономике нужно привлекать инвестиции особенно в условиях дефицита наличности. Глобализация - это реальный факт.
В данном контексте политические концепции суверенитета, контроля и влияния обретают совсем другой смысл. Суверенитет отныне - это не столько военный и территориальный контроль над территорией, сколько способность управлять экономическими потоками. Это - вопрос 'текучих', а не 'твердых' субстанций. В экономическом мире, где правят бал финансовые потоки и торговые обмены, понятие власти связано скорее с умением умножать потоки и управлять ими, чем с возможностью закрыть свои границы. Границы очерчивают не только предел политического пространства, они организуют товарообмен. А мощь страны обеспечивается именно жизнеспособностью внешней торговли.
Контролировать территорию - значит развивать свои рынки, а это рано или поздно должно привести к их открытию.
Именно такую стратегию Европа проводила в Грузии: она вливала финансовые средства в ее экономику так, чтобы грузинские потребители могли занимать деньги у европейских банков, чтобы покупать европейские товары. Эти правила игры до сих пор действуют, но сегодня появился новый игрок, причем весьма крупный. Для Евросоюза это может означать конец несколько эксклюзивной концепции расширения и заключения соглашений о партнерстве.
Возникают новые перспективы, и ряд признаков указывает на то, что Москва может быть настроена на ту же волну. Париж, Берлин и Брюссель сегодня более гибко подходят к истории с Украиной и признают справедливость российских аргументов. Потому что Москва показала зубы? Не только. Обе стороны прекрасно отдают себе отчет, что в континентальной Европе военная игра невозможна, и что сегодня нужно разрабатывать новые стратегии, и, соответственно, новые способы совместной игры. Приход новой американской администрации, которая скорее всего будет проводить менее амбициозную внешнюю политику, только ускорит процесс, поскольку позволит устранить ряд источников напряженности. Это совсем не означает, что исчезнет различие в интересах или соперничество между державами. Но теперь на повестке дня будет превалировать экономика: ресурсы и торговля.
И тут символичным примером может стать Калининград. В сценарии возврата к 'холодной войне' этот российский анклав представляли как територию, предназначенную для размещения ракет. Однако он является зоной экономического развития, созданной Российской Федерацией с целью расширения торговых связей с ЕС. Саркози в одной из последних речей на посту президента Евросоюза предложил создать между ЕС и Россией 'единое экономическое пространство', защищенное 'пространством безопасности', куда, по предложению президента Франции могла бы войти и Украина.
Возможно, одним из непредвиденных последствий финансового кризиса станет то, что он напомнит всем игрокам: если они хотят добиться экономического успеха, который позволит им остаться в игре, им нужно научиться правилам совместной игры.
_______________________________
Россия для нас не угроза ("La Libre Belgique", Бельгия)
Спокойнее с Россией ("Japan Times", Япония)
Проблема с Россией ("Time", США)
