Начало декабря выдалось в Москве, куда я поехал в гости, серым - даже в середине дня солнце почти не светило, - сырым, холодным - всего 4 градуса по Цельсию - и бесснежным. По грязному двору между многоквартирными домами, где я остановился, прохаживался таджик-охранник в куртке и с чумазой овчаркой.
В России я не был уже года два. В этот раз, как и раньше, я остановился у своей старой подруги, старой в обоих смыслах - и дружбой, и годами. Сейчас Наташе больше восьмидесяти лет, а знаем мы друг друга с тех пор, когда ей было сорок с чем-то, и она была сначала осторожной и очень чопорной, а затем, когда мы подружились и все это можно было отбросить, оказалась большой любительницей повеселиться и выпить. Ее квартира на Профсоюзной улице (Trade Union Street) в доме, построенном еще в 60-х годах, состоит всего из одной комнаты, но она до сих пор считает свои владения настоящей роскошью. Она выросла в предвоенной Москве, и одно время на одну комнату в коммунальной квартире приходилось десять семей. Когда я слышу об этом, я скептически улыбаюсь, но она отвечает: 'именно десять. Мы тогда не жили, как вы'.
Нынешнее время, конечно - лишь бледная тень тех лет. Сейчас нас в комнате трое: Наташа, ее восьмилетний правнук Андрей и я. Наташа - глава семьи женщин, живущих без мужчин. Это и ее дочь Марина, и внучка Ольга. Ольга иногда работает по вечерам, и тогда с Андреем сидит Наташа.
Марина - стройная женщина, с большим ртом и высокими скулами, аккуратная и во всем точная. С ней мы подружились вскоре после того, как я познакомился с ее матерью, и часто встречались в начале 90-х годов, когда я работал в Москве корреспондентом Financial Times. Она пришла на третий день после моего приезда - я хотел пойти с ней в Третьяковскую галерею, где собрана лучшая в мире коллекция русского искусства. Я хотел взглянуть на портреты и пейзажи Валентина Серова, особенно на 'Девочку с персиками', написанную в 1887 году. Этот портрет румяной девочки-брюнетки с очень прямым взглядом считается началом русского импрессионизма. Но она говорит, что сегодня лучше посмотрит телевизор.
В тот день государственный канал, который она смотрела, весь день показывал похороны Алексия Второго, известного своим соотечественникам как Патриарх Московский и Всея Руси, предстоятель Русской Православной церковью с 1990 года. Он умер в возрасте 79 лет. Марина оказалась права: это было удивительное зрелище, даже удивительнее, чем Серов.
Тело покойного патриарха лежало в Храме Христа Спасителя, невдалеке от Кремля. Когда мы включили телевизор, режиссер как раз показал, как в храм входят с женами президент России Дмитрий Медведев и грозный премьер-министр Владимир Путин. Оба выглядели особенно молодо по контрасту с окружившей их стеной седых бород: на похоронах присутствовали все старейшины церкви.
Алексий Второй родился в 1929 году в Эстонии в семье Ридигеров, бывших балтийских немцев, бежавших туда из Санкт-Петербурга, чтобы их не арестовали большевики. В 1940 году, когда в Эстонию вторглись Советы, семья попала в списки на депортацию, что обычно было равносильно смертному приговору, но опять бежала от тайной полиции. Отец Алексея Михаил также был священником, и в 1941 году, когда Эстонию заняли уже нацисты, они позволили ему открыто заниматься своим делом. После окончательной победы Советов такая поблажка, полученная от врага, закончилась бы расстрелом всей семьи, но Сталин, наоборот, издал указ о восстановлении православной церкви, чтобы она помогала народу воевать.
Так Алексей получил возможность служить Богу и быстро подниматься в иерархии церкви, плотно контролируемой тайной полицией. В советский период Олимпийских игр из-за этого шел на обычные компромиссы с государством, за что был нещадно критикован российскими либералами. В одном из интервью в 1991 году он извинялся: 'У тех людей, кому причиняли боль компромиссы, молчание, вынужденная пассивность или выражения лояльности со стороны церковных лидеров того времени - у тех людей, а не только у Господа, я прошу прощения, понимания и моления'.
И вот настает декабрь, и вот он лежит, под пристальным взглядом человека, организация которого пытала церковь и заставляла его идти на лицемерие и молчание. Пламя свечи в руке Путина металось на сквозняках; Кирилл, Митрополит Смоленский и Калининградский - его прочат в преемники Алексия, глубоким басом восхвалил покойного (позже, когда камеры уже выключили, он упал в обморок). Хор нараспев читал похоронные молитвы. Каждый из иерархов прочел несколько строк. Такое впечатление, что для епископов и митрополитов, количество которых за 18 лет предстоятельства Алексия выросло в разы, это привычное дело, что они занимаются этим чуть не полвека, а храм, где все это происходило, стоит уже тысячу лет - с самого образования Руси.
Сидя рядом со мной, Марина вздохнула. Как красиво, сказала она. И это было не просто красиво. Это было божественно. А ведь пятьдесят лет назад все эти князья церкви, такие величественные, прыгали так, как им прикажут кукловоды из КГБ, и жили в том самом состоянии, о котором говорил Алексий. Кстати, изменились не только люди. Полвека назад великий Храм Христа Спасителя был не более чем. . . воспоминанием. Изначально он строился как благодарность Богу за победу над Наполеоном в 1812 году: на то, чтобы собрать средства, утвердить проект, построить и украсить это огромное неоклассическое здание, ушло шесть десятилетий. А затем, 5 декабря 1931 года - точно за 77 лет до смерти Алексия - под храм заложили динамит и по приказу Сталина сравняли его с землей.
Только на это ушло несколько дней - уж очень храм был велик. В нем могло поместиться 10 тысяч человек, стены были трехметровой толщины, а самый большой колокол весил 24 тонны. Он должен был олицетворять благоговение перед церковью, но в том, что касается благоговения, Сталин не терпел конкурентов: он и партия должны были стать концом истории. В 1931 году 'Правда' написала, что в таком-то месте будет возведен Дворец Советов. Такое-то место было занято храмом. Значит, храму там было не место.
Шестьдесят лет спустя польский журналист Рышард Капусцинский (Ryszard Kapuscinski) написал очерк о разрушении храма: 'Представьте, что Муссолини, в то время правивший Италией, приказывает разрушить базилику Святого Петра в Риме. Представьте, что Поль Думер (Paul Doumer), тогдашний президент Франции, приказывает снести Собор Парижской Богоматери. Представьте, что Юзеф Пилсудский (Jozef Pilsudski) отдает приказ об уничтожении Ясногорского монастыря в Ченстохове. Можно ли такое себе представить? Нельзя'.
Но русскому - во всяком случае, советскому - воображению это было вполне доступно. И, как оказалось, постсоветскому воображению оказалось вполне доступна мысль о том, чтобы потерянный храм восстановить. Московский мэр Юрий Лужков немало потратил усилий, чтобы новые biznessmeny российской столицы, местные и иностранные, дали денег на постройку, и все годы, пока президентом был Борис Ельцин, на этом месте медленно вырастала копия храма. В 1998 году я написал книгу о России 'Возрождение нации' (Rebirth of a Nation) и на обложку поместил фотографию этого храма, почти законченного, но еще всего в лесах. А сзади была другая фотография: памятник Ленину плывет вниз по Дунаю - на базу металлолома. Таковы были явные символы новых надежд.
Приняв в себя тело Алексия, храм стал самим собой. Литургия, склоненные головы правителей государства, красивый хор - все это как бы связало современное, еще сверкающее новизной здание с оригиналом, а через эту связь - и с тысячью лет истории Руси, когда религия отдавала царям божественное право на власть, и когда русский крестьянин, если бы его спросили, какой он национальности, ответил бы: 'православный'.
Мы с Мариной смотрели церемонию почти два часа. После этого пошли посидеть в кафе, уютное, чистое, роскошное, с очень вежливыми официантами. Рядом с нами сидели студенты - в основном девушки, - болтали, смеялись, писали что-то на ноутбуках. Я понял, что меня так удивляет: я ведь до сих пор вижу Москву сквозь очки, которым двадцать лет и которые еще помнят, что такое было 'кафе' - душный зал с грязными полами, с кофе, который невозможно было пить, и официантами, на которых невозможно было смотреть.
Мы с Мариной уже долго не общались как следует, а в России между друзьями принято рассказывать очень многие вещи. После нашей последней встречи она стала христианкой, вернулась с места менеджера мебельного магазина преподавать в университет, откуда вынуждена была уйти десять лет назад, потому что платили за эту работу очень мало. Я спросил ее, как она оценивает перемены, произошедшие с ней, и скучает ли она по прошлому.
Семья пережила это очень болезненно, рассказала она. Из жизни ушла стабильность. Когда-то ее зарплата была делом железобетонным, а сейчас она непостоянная, как и Наташина - в свои восемьдесят с лишним лет Наташа еще преподает на факультете социологии Московского государственного университета. С падением коммунизма жизнь Марины, где были жесткие ограничения, но, с другой стороны, серьезная социальная защита и респектабельное положение, стала совсем другой: непредсказуемой, сложной и довольно скудной.
- Но это было одно. С другой стороны, изменилось и другое: мы снова получили возможность знать. Вам не понять, что такое жизнь в ограниченном пространстве знания, когда есть вещи, о которых знать просто не положено или жизнь так трудна, что на них просто нет времени. Мы раньше ничего не знали о религии. Это было мертво, это было что-то из прошлого, что-то, что было только для старых людей. И вдруг все изменилось, вот здесь, - и она постучала себя пальцем по лбу, - появилась свобода, и я не вернулась бы обратно, что бы ни случилось.
Пока я был в Москве, на первые полосы газет попало еще одно проявление свобод, принесенных в страну Михаилом Горбачевым, которому угрожает нынешняя власть: организация 'Мемориал'. Она была основана в Москве около 20 лет назад под патронажем диссидента-ядерщика Андрея Сахарова, которого Горбачев освободил из ссылки в Горьком (сейчас это Нижний Новгород). Сахаров и другие члены 'Мемориала' ставили себе целью сохранение и разъяснение памяти о ГУЛАГе. Это с самого начала было нелегко: в России перед Сталиным до сих пор благоговеют, и граждане либо ничего не знают, либо ничего не слышат о 20-30 миллионах убитых им людей. Но когда я пришел на одно из их первых заседаний, я подумал: у них все получится. В те дни, в первые дни перестройки, казалось, что эта цель не только достижима - что она вполне естественна.
Сначала так и было. Вскоре 'Мемориал' уже работал не только в Москве: его отделения открылись по всей России. В 1992 году я был в Воркуте - этот город был построен в 1932 году в качестве центра управления крупнейшей сетью трудовых лагерей в европейской части России, - и сотрудники 'Мемориала' показывали мне карту лагерей, построенных вокруг всего города: сами лагеря и дороги между ними на карте образовывали практически идеальный рисунок черепа.
В декабре из России поступило известие об обыске в санкт-петербургском отделении 'Мемориала'. 5 декабря вооруженные милиционеры ворвались в здание и унесли несколько компьютерных дисков. Основательница отделения Татьяна Косинова писала на OpenDemocracy.com, что не знает, чем был вызван рейд, но на четырех забранных ими дисках содержался архив, который должен был стать основой 'виртуального музея ГУЛАГа'. Сегодня в России, писала она, 'нет национального музея ГУЛАГа... память о коммунистическом терроре не стала неотъемлемой частью национальной памяти; она пребывает на уровне фрагментарных воспоминаний о локальных событиях, не включенных в единые интеллектуальные рамки...'
В подражание Капусцинскому представим себе, что правительство Германии в декабре 2008 г. приказывает элитным частям своей полиции устроить обыск в штаб-квартире организации, занимающейся увековечиванием памяти Холокоста, и забрать диски с данными, не объясняя причины обыска. Можем ли мы представить нечто подобное? Нет. Однако это может служить мерой того, что происходило в России, пока гроб с телом Алексия был выставлен для прощания, а митрополит Кирилл восхвалял в присутствии Медведева и Путина, стоявшего со скорбными и серьезными лицами, его приверженность примирению и человеческим ценностям.
Международной реакцией на обыск было возмущение и мнение о том, что режим Медведева-Путина столь же мало заинтересован в либерализации России, что и предыдущий режим - одного Путина. Это событие освещалось в данной газете, как и в других крупных западных изданиях. Большинство российских газет ограничились сухой констатацией факта; протест озвучила лишь либеральная пресса - малая часть СМИ.
Через пять дней после обыска я поехал на метро на встречу с Виктором Шендеровичем, одним из самых упорных критиков Кремля. Он получил известность в 1990-е годы как сатирик, возглавив команду, писавшую сценарии для передачи НТВ 'Куклы', российской адаптации Spitting Image. Теперь Шендерович публикуется, главным образом, в немногочисленных российских оппозиционных газетах или на собственном сайте. 'Они просто пытаются что-нибудь им 'пришить', - говорит он. - Хоть какие-нибудь противоправные действия. Даже в советское время им приходилось действовать по закону. Теперь все зависит от воли государства или тех, кто действует от его имени'.
Шендерович не знает, долго ли ему еще будет позволено вести жизнь непримиримого критика, и видно, что он выработал навык общения с западными журналистами. Но не путайте его мнение с гласом народа - сам он не путает. Люди на стороне власти. Однажды вечером Наташа сказала мне несколько нерешительно: 'Думаю, Путин вывел нас на верный путь - более или менее'.
Между тем, Шендерович считает, что Путин вывел страну на совершенно неверный путь. По иронии судьбы, свою надежду непримиримый критик возлагает на старую ленинскую стратегию - чем хуже, тем лучше. 'Из-за экономического кризиса им придется труднее. Их правление зависело от стабильного роста и успеха. Когда это прекратится, голос оппозиции станет более привлекательным'.
'Даже сегодня простые люди тревожатся все больше; недавно Путин был на заводе, и один рабочий обратился к нему с горячей речью. Удивительно, что это показали по телевидению. Он не смог парировать'.
На следующий день после встречи с Шендеровичем я поехал на конференцию журналистов, проводившуюся Московской школой политических исследований примерно в 50 милях от Москвы. Московскую школу основала в начале 1990-х незаурядная пара: Елена Немировская и Юрий Сенокосов. В советской системе они были либералами, если не диссидентами, а при Горбачеве они создали площадку, на которой россияне могли вести дебаты об основаниях гражданского общества. Живя в Москве, я много раз участвовал в их встречах. С тех пор я каждый год (за исключением последних двух лет) приезжал на их встречи и конференции и всегда участвовал в большой ежегодной встрече журналистов со всей России в декабре.
В этом году в ней приняло участие около ста журналистов - большей частью в возрасте от двадцати до сорока. Я был одним из докладчиков и решил поговорить об объективности в новостных СМИ. Я хотел спровоцировать дискуссию на тему, являющуюся большим яблоком раздора между западными журналистами и их российскими коллегами, - освещение короткой войны между Россией и Грузией в конце лета прошлого года. Российские журналисты и политики обвиняют западных репортеров и редакторов в том, что они проигнорировали нападение грузинской армии на Цхинвали, столицу Южной Осетии - региона, который формально остается частью Грузии, но во всем остальном фактически перешел под контроль России.
Я говорил в высоких категориях объективности, нейтральности и взвешенности и о том, что журналисты должны иметь некое представление об объективности, если не хотят, чтобы их ремесло стало орудием идеологов или хозяев. Аудитория была согласна с тем, что эти принципы сложно осуществить на практике, звучали сочувственные вопросы, люди делились схожим опытом. Но когда дело дошло до конкретного примера - Южной Осетии - от сочувствия не осталось и следа, и вопросы стали острыми. Полагаю, мало кто из этих журналистов лично соприкасался с освещением этой войны иностранными СМИ: многим не хватило бы знания других языков, чтобы его понять. Однако они были убеждены - во многих случаях страстно убеждены - в том, что их страну и армию очернили.
И в этом было еще одно отличие от России моих воспоминаний. Когда я жил здесь, русская интеллигенция, в том числе, люди, подобные собравшимся в московской Школе, по меньшей мере скептически, а зачастую враждебно относились к нападению России на Чечню во время первой чеченской войны. Крупный частный телеканал НТВ сообщал о преступлениях армии 'объективно', 'нейтрально' и 'взвешенно'. Сегодня ничего подобного нет.
Ни реакции на мое допущение, что западные СМИ проигнорировали или снизили значение грузинского нападения и сосредоточились на масштабных (предположительно, спланированных заранее) ответных мерах России. Ни других допущений в ответ. Я несколько раз пытался начать дебаты, диалог - по крайней мере, размышления о том, как российские и грузинские СМИ полностью встали на позиции своих армий и правительств.
Вместо этого, журналисты демонстрировали твердую убежденность в том, что Запад им если не враг, то, по крайней мере, недоброжелатель; что он ненавидит новую возрождающуюся Россию; что его СМИ обслуживают взгляды своих хозяев; и что Запад уводит с пути истинного бывшие советские республики, граничащие с Россией, выражая, тем самым, свою враждебность по отношению к России - в Грузии, но также на Украине. Ее прозападное правительство президента Виктора Ющенко воспринимается как заблуждающееся, но также непопулярное. Большинство россиян считает, что газовый кризис, разворачивавшийся во время моего пребывания в России, возник исключительно по вине Украины, а меры, принятые против этой страны, являются оправданными.
Когда стемнело и, наконец, пошел снег - впервые за все время моей поездки - один молодой человек поднял руку, чтобы задать последний вопрос. 'Как вы считаете, - спросил он, - может ли быть война между Западом и Россией?' Это было шоком даже после той досады, которую я испытал во время дискуссии. Вопрос был сформулирован мягко, даже с некоторым сожалением. Сначала я не мог подобрать слова. Потом сказал, что считаю войну немыслимой.
Чувствуя, что мои слова прозвучали неубедительно, я задал ему тот же вопрос. 'Может быть', - ответил он. Вот к чему мы пришли.
Джон Ллойд - пишущий редактор FT.
* * * * * * * * * * * * * * * * * *
Надежен ли газовый кран? (Общественная палата читателей ИноСМИ)
Редкий газ перевалит через середину Днепра (Общественная палата читателей ИноСМИ)
Все мы воры?! (Общественная палата читателей ИноСМИ)
'Газпром' задирает Европу (Общественная палата читателей ИноСМИ)
________________________________
Страна подкованных блох ("Грузия online", Грузия)
Россия: народу затыкают рот ("The Washington Times", США)
Рейд на материалы эры Сталина ("The Financial Times", Великобритания)
