Многие 'строгие' ученые считают термин 'социология' оксюмороном - или 'сочетанием несочетаемого'. 'Логия' значит 'наука', а наука подразумевает наличие гипотез, которые можно проверить, доказать или опровергнуть. А социология это не более чем наблюдение, хотя она и корчит из себя невесть что. Для социологов экономисты это снобы. Но экономика со своими цифрами, графиками и кривыми, по крайней мере, обладает атрибутами и колоритом точной науки. Это не просто путешествие в сандалиях на босу ногу к каким-нибудь забытым племенам, чтобы делать там заметки.
Тем временем, политология даже своим названием пытается отстоять право на существование. Если это действительно наука, то зачем ей столь решительно доказывать это? Проблема социологии состоит в том, что ее предмет это люди, а люди вещь ненадежная. Политология это, как правило, наука о людях, объединенных в большие группы. Партии. Общества. Страны. Если вам нужно проверить какой-нибудь тезис, скажем, о взаимоотношении между демократией и свободной торговлей, вы не можете просто создать какую-нибудь кучку стран для того, чтобы поэкспериментировать с ними. Вам придется брать то, что вы отыщете. И всегда найдется какое-нибудь исключение или осложнение, чтобы опровергнуть ваши претензии на принадлежность политологии к миру науки.
На протяжении последних четырех десятилетий мы проводим нечто, очень сильно напоминающее научный эксперимент по одному из самых важных практических вопросов, с которыми сталкивалось человечество. Этот вопрос то в большей, то в меньшей степени, но практически неизменно доминирует в американской политике вот уже почти столетие. Проводя данный эксперимент, мы несем немалые издержки и безжалостно игнорируем его результаты. Вопрос этот звучит так: каким наилучшим образом свободные страны могут нанести поражение тоталитарным режимам в целом, и коммунизму в частности?
Коммунизм никогда не был монолитен. Даже в пору его расцвета в нем были самые разные оттенки и привкусы. Была Югославия Тито, которая старалась никогда не заходить за Железный занавес, а в итоге оказалась объединением из 150 или даже больше стран, которые были едины лишь в том, что дружно ненавидели друг друга. Был Китай, вызывавший самые параноидальные фантазии у американцев во времена 'холодной войны', а сегодня вызывающий паранойю совершенно иного рода. Была Албания - этакая черная дыра, откуда не могло поступить никакой информации. Был также тот романтический латиноамериканский порыв, в котором было больше революционной страсти, нежели стремления национализировать средства производства.
А с 1917 года, когда Россия стала коммунистической, и по 1989 год, когда пала Берлинская стена, Соединенные Штаты использовали все мыслимые и немыслимые варианты политики в отношении коммунистических стран различных стилей и окрасок. Иногда мы вели себя враждебно, иногда дружелюбно. У нас были саммиты, у нас были бойкоты. Мы вели тайные войны в Латинской Америке, совершали секретные визиты в Китай, вносили раскол в свое собственное общество, ведя войны во Вьетнаме и Камбодже (Эта тема и сегодня может испортить любую вечеринку, подобно спорам о Гражданской войне в США, скажем, в 1905 году).
Но по сей день существует одна коммунистическая страна, в отношении которой Америка неизменно и беспощадно проводит враждебную политику. Одно коммунистическое государство, с которым мы никогда даже не пытались ослабить напряженность. Одна коммунистическая нация, на которую мы напали, не надев даже фиговый листок с приглашением от легитимной власти. Одна коммунистическая страна, в отношении которой мы даже не пытались применить соблазнительную силу капитализма, а вместо этого ввели полное торговое эмбарго. И вот прошло уже 20 лет с тех пор, как коммунизм потерпел поражение почти повсюду, а в этой самой стране коммунистическая власть живет и здравствует, не идя ни на какие преобразования и ни в чем не раскаиваясь.
Если в области политологии и можно с научной точностью делать хоть какие-то выводы по каким-то вопросам (а может быть, это прерогатива 'международных отношений' - еще более расплывчатой ученой сферы), то один главный вывод заключается в том, что политика США в отношении Кубы не работает. Кто-то может опровергнуть этот вывод? В последние годы самый близкий к такому опровержению довод звучал так: 'Подождите, ну подождите еще немного! Он почти ушел'. Ну что ж, теперь он - Фидель - действительно ушел, более или менее. И ничего в итоге не изменилось - только мы со своим эмбарго стали выглядеть еще более нелепо и беспомощно, чем раньше. Те маленькие перемены, о которых на этой неделе объявил президент Обама, немного помогут. Но если отказаться от эмбарго, признав его неудачным, это поможет еще больше.
Конечно, коммунизм на Кубе обречен, и наверное, произойдет это скоро. Те дни, когда кубинские войска нарушали спокойствие, а Гавана получала от Советского Союза миллиардные субсидии, канули в Лету. Но чего мы ждем? Наша политика в отношении Кубы стала заложницей рьяного этнического меньшинства (на самом деле, ничтожно малой части меньшинства), на фоне которого израильское лобби выглядит таким же милым и дружелюбным, как новый щенок президента.
Как отмечают многие, мы в определенном смысле выиграли вьетнамскую войну. На самом деле, в двух смыслах. Бегство вьетнамцев от коммунизма добавило великолепный новый ингредиент в нашу этническую солянку. А Вьетнам, между тем, изо всех сил обнимается с капитализмом. Нас уже обогатила энергия тех кубинцев, которые перебрались к нам после революции Кастро. Так почему же мы по-прежнему лишаем застрявших на кастровском Острове кубинцев возможности насладиться плодами капитализма?
