История не замирает на месте - она живет и дышит. Из споров на исторические темы всегда можно узнать о борьбе за власть в настоящем не меньше, а порой и больше, чем собственно о прошлом. Как заметил знаменитый Джордж Оруэлл (George Orwell), 'кто владеет настоящим, тот владеет прошлым, а кто владеет прошлым, тот владеет будущим'.
Польша - яркий пример справедливости этих слов. Бывший премьер-министр этой страны Ярослав Качиньский (Jaroslaw Kaczynski) сыграл историческую карту, стараясь упрочить положение своей правой партии в преддверии выборов в Европарламент. Из его слов следует, что немецкие политики напирают, будто бы немцы по итогам второй мировой войны пострадали не меньше, чем поляки, и Качиньский требует прекратить это, желая, чтобы избиратели увидели в нем защитника интересов страны. Польским избирателям предстоит решить, действительно ли он выступает в защиту исторических истин или же просто набирает голоса, но ясно одно - происходящее сейчас не идет ни в какое сравнение с великой борьбой за историю, шедшей в эпоху коммунизма.
Полякам стоило бы присмотреться к по-настоящему яростным сражениям за историю, развернувшимся в современном мире. Одна из них (и не удивительно!) разыгралась прямо у них за порогом - в России. До другой подальше - она идет в Соединенных Штатах, по ту сторону Атлантики. И то, как две эти страны сейчас сражаются каждая со своим собственным прошлым, немало говорит о том, что они собой представляют в данный момент как политические образования - и во что могут превратиться в ближайшем будущем.
Президент России Дмитрий Медведев недавно издал указ о 'создании комиссии при президенте по предотвращению попыток навредить интересам России путем фальсификации истории'. В состав комиссии, как предполагается, войдет множество чиновников (в том числе сотрудники министерства обороны и ФСБ) и всего три историка. Услышав такое, Оруэлл бы точно насторожился; ну а для тех, кто надеялся, что Медведев будет более терпимо относиться к инакомыслящим, чем Путин, это станет весьма основательным разочарованием.
Но кое-что говорит и о том, что возвращения к массовым фальсификациям в советском стиле не будет. Во-первых, уже раздаются голоса протестующих историков. Член Российской академии наук Алексей Миллер выразил в интервью еженедельнику Expert надежду на то, что комиссия окажется 'мертворожденным' проектом - в советские времена подобной ереси бы не потерпели. И хотя угодливые российские СМИ, оживишись, начали говорить о попытках 'очернить' образ России, отец гласности Михаил Горбачев не оставил сомнений в том, что основание этой комиссии считает шагом назад. Так что до тех пор, покуда к этим голосам прислушиваются, война за историю будет продолжаться.
В России история войны за историю запутана более, чем где бы то ни было. В начале 1980-х, работая журналистом в Советском Союзе, я частенько повторял местную поговорку: 'Как можно предсказывать будущее страны с непредсказуемым прошлым?'. И хотя официальная версия исторических событий всегда определялась указом сверху, события все равно менялись: Сталин был великим вождем, потом его разоблачил Хрущев, потом Хрущева разоблачил Брежнев... и так далее, и тому подобное.
Во многом справедливо, что самым запутанным периодом был период гласности. В 1989 году, когда я ехал на поезде через тогда еще советскую Украину, мне встретилась молодая учительница истории. Мы разговорились, и она начала жаловаться мне на дефицит учебного материала: старые учебники выбросили, так как в них были вопиющие фальсификации, а новые написать не успели.
'Не знаю, что говорить ученикам. Хотелось бы сказать, что гласность и перестройка - это чудесно, что все у нас получится, но вдруг меня через десять лет посадят за распространение лживых сведений?'.
Но безусловным преимуществом гласности при Горбачеве и некоторого хаоса при Ельцине была возможность живого, свободного исторического диалога. Это была пора, когда историки рылись в советских архивах и извлекали на свет бесчисленные документальные свидетельства масштаба сталинских преступлений и просчетов, в том числе и касающиеся 'Великой отечественной войны' - величайшей святыни в современной истории России.
Между тем в период правления Путина, да и сейчас, с этой комиссией, складывается впечатление, что джинна изо всех сил стараются загнать обратно в бутылку. В 2007 году учителям предлагалось называть Сталина 'самым успешным советским лидером'. Подобные дела могут удаваться лишь до определенного момента, ведь достоянием общественности уже стало слишком большое количество информации (преимущественно из 1980-х и 1990-х годов), чтобы можно было создать полностью сфальсифицированную версию истории. Также имеются и альтернативные источники информации, доступные главным образом через сеть Интернет. Тем не менее, в современной России споры о важнейших вопросах ведутся все еще редко: существует более или менее официальная точка зрения, а все прочее вытесняется на периферию. Россия сможет стать более открытым обществом только в том случае, если не будет мешать полноценной борьбе идей.
Именно это происходит в США с первых дней работы администрации Обамы. Сравнив Обаму с бывшим вице-президентом Диком Чейни (Dick Cheney), получаем хрестоматийный пример двух конкурирующих версий новейшей истории. Был ли смысл в том, чтобы держать обвиненных в терроризме в тюрьме Гуантанамо, и есть ли в этом смысл сейчас? Подходили ли 'усовершенствованные приемы допроса' бушевской администрации под определение пыток? Резко котнрастирующие друг с другом ответы, даваемые двумя политиками на эти вопросы, влекут за собой диаметрально противоположные рекомендации касательно того, куда надо двигаться дальше.
И споры эти носят отнюдь не научный характер. К примеру, европейцы, последовательно высказывавшиеся против Гуантанамо, не желают держать пленников у себя (Франция, например, согласилась принять только одного) и сейчас настаивают на том, чтобы администрация Обамы забрала их в США. Демократы тоже в основной массе выступали против Гуантанамо, но это не помешало им отклонить просьбу Обамы закрыть кубинскую тюрьму, сославшись на отсутствие плана по претворению этого шага в жизнь с соблюдением всех мер безопасности. Так спор об отношении Буша к подозреваемым в терроризме превратился в напряженный обмен мнениями о том, что может и что должен сделать его преемник, чтобы не переступить через грань, отделяющую безопасность от справедливости.
Самой характерной отличительной чертой открытого общества является готовность начать именно такого рода серьезный, без ограничений на используемые приемы спор об истории своей страны - и о том, что она значит для ее будущего. Между такими странами, как Польша и Германия, всегда будут споры об истории, и они всегда будут усугубляться под воздействием предвыборных кампаний по обе стороны границы. Ведь когда появляется серьезная проблема, о ней нужно говорить. Указывать на спорные требования и на выпады из-за границы и набирать на этом голоса легко; труднее смотреть на самого себя со стороны. И настоящим 'барометром' для любого общества станет то, в какой степени там допускаются споры о самом главном. Что же касается России и США, то эти две страны являют собой разительный контраст в подходе к этой проблеме.
Эндрю Нагорски - вице-президент и директор по публичной политике в EastWest Institute, автор книги 'Величайшая битва: Сталин, Гитлер и отчаянная борьба за Москву, изменившая ход второй мировой войны'. Эту статью он написал для польского издания журнала Newsweek
__________________________________________________________
Возвращение к фальсификациям ("Radio Free Europe / Radio Liberty", США)
'Кремль решил, что есть только одна история!' ("Publico", Португалия)
