Смешнее всего в падении Берлинской стены в 1989 году было то, что оно застало врасплох всех, включая компартию ГДР и обе половины населения города. Теперь мы знаем, что оно было результатом ошибки, случайным следствием паники режима, столкнувшегося с массовыми демонстрациями требующих право выезжать из страны граждан.
Остальное известно. Когда жители Восточного Берлина услышали, как усталый представитель Политбюро бормочет, что 9 ноября они смогут пересечь границу, десятки тысяч людей хлынули на штурм почти тридцать лет разделявшего город на две части заграждения из бетона и колючей проволоки. Их триумфальное шествие позднее стало восприниматься как символ конца холодной войны и предсмертной агонии советской империи. Именно в тот момент стало ясно, что Михаил Горбачев, правивший тогда в Кремле, уже не может и не хочет давить инакомыслие танками.
Тогда же вплотную к свержению власти коммунистов подошли Польша и Венгрия, в течение недель после берлинских событий началась бархатная революция в Чехословакии. «1989-й был чудесным годом, годом исчезновения кошмарных коммунистических режимов. Тогда же исчезла и ядерная угроза, - говорит сэр Родрик Брэйтуэйт (Rodric Braithwaite), бывший в то время британским послом в Москве. – Сейчас уже трудно вспомнить, как мы жили в постоянном страхе перед ядерной войной и гибелью мира».
В том же году американский философ и экономист Френсис Фукуяма (Francis Fukuyama) опубликовал свою статью «Конец истории», в которой он писал о «бесспорной победе экономического и политического либерализма». Он назвал происходящее «завершением идеологической эволюция человечества и универсализацией западной либеральной демократии как окончательной формы правления».
Сейчас 20 лет спустя, на фоне охватившей мир рецессии и всевозможных социальных волнений воззрения профессора Фукуямы выглядят безнадежным триумфализмом. Либеральный капитализм вызывает у многих отторжение. Китай – бастион однопартийности и твердокаменного государственничества – по-видимому, быстрее всех приходит в себя после экономического обвала. Мечты о мире и стабильности, о новом мировом порядке, который должен сменить холодную войну, почему-то так и не воплотились в реальность.
Напротив, обидчивая и националистическая Россия вновь вступает в конфликты со своими европейскими соседями. Надежды на новый прорыв в области ядерного разоружения испарились. Вместо этого вновь появились причины бояться распространения ядерного оружия, так как Иран намерен последовать примеру Индии, Пакистана и Северной Кореи и получить собственную ядерную бомбу. В Афганистане, силы НАТО увязли в войне, которую, по-видимому, невозможно выиграть – хуже того, война эта распространяется и на соседний Пакистан.
Что же пошло не так? Этот вопрос будет звучать бессмысленно, если предварительно не определить, что пошло так. C падения Берлинской стены начался процесс, который через год привел к объединению Германии, а позднее сблизил восток и запад настолько, что большая часть стран бывшего Варшавского договора смогла вступить в Европейский Союз. Введение единой европейской валюты также можно считать прямым результатом этого процесса.
События двадцатилетней давности не только покончили с коммунизмом в Европе и заменили его рыночной экономикой, но и привели к падению целого ряда жестоких и порочных диктаторов по всему миру, державшихся у власти благодаря конфронтации между Востоком и Западом. Одной из первых рухнула марксистская диктатура Менгисту Хайле Мариама (Mengistu Haile Mariam) в Эфиопии. Несколько позднее Запад допустил свержение режимов Мобуту Сесе Секо (Mobutu Sese Seko) в Заире и Сухарто (Suharto) в Индонезии - в постидеологическую эпоху они только мешали.
Возможно, одним из самых выдающихся последствий конца холодной войны было освобождение из тюрьмы Нельсона Манделы (Nelson Mandela) и конец режима апартеида в Южной Африке.
Президент Международного института стратегических исследований Франсуа Эйнсбур (Francois Heisbourg) считает эти достижения – в первую очередь расширение Евросоюза – крайне значимыми. «Мы блестяще справились с тем, чтобы сделать Европу «единой и свободной», как выражался генерал Дуайт Эйзенхауэр (Dwight Eisenhower), - полагает он. – Может быть, с этим можно было справиться еще лучше, однако все равно речь идет о большом успехе».
Однако одновременно на Западе началось то, что сэр Родрик назвал «высокомерной эйфорией» по поводу «победы» в холодной войне. «Горбачев говорил о всеобщей победе, но мы действовали так, как будто это была победа только для нас. Мы все провалили, так как под влиянием высокомерной эйфории победы решили, что мы можем, мягко говоря, диктовать свои условия».
В первую очередь Запад не смог реформировать НАТО – ключевой институт холодной войны, к которому Россия относилась с глубоким подозрениям. «Мы даже не пытались, - говорит г-н Эйсбур. – Мы смотрели реформу НАТО крайне узко – думали о том, как сократить управленческие структуры и как полностью вернуть Францию в ряды альянса, - и даже не рассматривали всерьез [предложенную г-ном Горбачевым] идею «общего европейского дома», хотя были в тот момент хозяевами в этом самом доме. Нам просто не хватало воображения».
«Мы не относились к России как к полноценному и надежному партнеру в те годы, когда у Бориса Ельцина были и власть, и легитимность, и когда русские признавали вину за прошлое: они ведь признали вину за Пакт Молотова-Риббентропа [по условиям которого Советский Союз оккупировал прибалтийские республики и изрядную часть Польши], за резню в Катыни [убийство польских офицеров во время Второй мировой войны]. В 1992-1994 годах было реальное окно возможностей. К концу девяностых Россия начала возвращаться к обычным для нее империалистическим настроениям».
Так что, когда нереформированная НАТО открыла в 1999 году свои двери для Польши, Венгрии и Чехии, Россия решила счесть это враждебным шагом. Момент, в который возможно было примирение, ушел в прошлое.
Бывший помощник генерального секретаря ООН Стивен Стедман (Stephen Stedman) считает, что США несут особую ответственность за то, что возможности, предоставленные девяностыми, были упущены. «Такие возможности нечасто представляются, - утверждает он. – Американское руководство могло поступить по итогам холодной войны так же, как оно поступило по итогам прошлой конфронтации великих держав. Это было самое подходящее время для того, чтобы реорганизовать международные институты и обговорить новые правила игры. Все было к этому готово».
Профессор Стедман, сейчас работающий в Стэнфордском университете, не винит в случившемся президента Джорджа Буша, инстинктивная поддержка которым объединения Германии сыграла ключевую роль в этом процессе. Г-н Буш-старший как раз всячески старался не унижать Москву, опасаясь реакции умирающей сверхдержавы. Однако когда к власти в 1993 году пришла команда Билла Клинтона, «они просто не понимали, насколько все изменилось. Они думали только о России, причем совершенно не понимали, что происходит вокруг. Они были уверены, что если Россия перейдет к рыночной экономике, все будет в порядке. Гражданские войны застали их врасплох».
Всех сбил с толку распад Югославии. Вывод американских войск из Сомали отвратил администрацию Клинтона от сотрудничества с ООН, в том числе в 1994 году, когда нужно было предотвращать геноцид в Руанде. Таким образом, была похоронена идея обновления системы ООН. Позиция администрации Джорджа Буша после терактов 2001 года стала еще более враждебной.
Бывший министр иностранных дел России Игорь Иванов также считает, что был упущен важный шанс: «Двадцать лет назад у нас была возможность начать новый процесс в международных отношениях, - говорит он. – Мы ей не воспользовались. Потом после 11 сентября у нас был второй шанс. Мы тогда все пытались вместе бороться с терроризмом. Все были с этим согласны. После холодной войны между нами больше не было идеологических разногласий. А потом началась война в Ираке, и момент был упущен».
В вопросе о ядерном разоружении в начале девяностых дела также обстояли значительно лучше. Тогда ракеты уничтожались тысячами. Возможно, самым выдающимся достижением этого периода было то, что обретшие независимость советские республики согласились избавиться от оставшегося на их территории ядерного оружия. По мнению г-на Эйнсбура США потратили до 12 миллиардов долларов на покупку этих ракет и на обеспечение безопасности оставшихся в России. Техническую помощь в этом оказывали британцы и французы.
Еще одним достижением можно считать обновленный в 1995 году Договор о нераспространении, который был подписан большинством стран мира за исключением Индии, Пакистана и Израиля. Однако в дальнейшем пять ядерных держав – то есть США, Россия, Китай, Франция и Британия – так и не выполнили свою часть сделки: не обсудили «в духе доброй воли. . . договор о полном и всеобщем ядерном разоружении».
«Если говорить о Договоре о нераспространении, наши моральные и политические позиции здесь крайне шатки, - считает сэр Родрик. – Нераспространение невозможно, пока ядерные державы нарушают основной договор. Между тем, он говорит, что мы должны разоружаться, а мы не разоружаемся».
Идея уничтожения всего ядерного оружия – достижения так называемого «ядерного ноля» - была впервые выдвинута г-ном Горбачевым и Рональдом Рейганом на саммите в Рейкьявике в 1986 году. Премьер-министра Британии Маргарет Тэтчер и ближайшего советника Рейгана Ричарда Перла (Richard Perle) эта инициатива ужаснула, и совместными усилиями они сумели ее похоронить.
Вновь эту идею выдвинул премьер-министр Австралии Пол Китинг (Paul Keating) в 1996 году в докладе Канберрской комиссии. Однако, как считает г-н Эйнсбур, было уже слишком поздно. «Все над этим только смеялись, - рассказывает он. – Русским такое предложение казалось абсолютно невыгодным. Воображения не хватает не только американцам». Сегодня президент Барак Обама снова поставил этот вопрос на повестку дня. На этот раз против активнее всего выступают Россия, Франция и Китай. Интересно, что бы они сказали об этом в девяностые?
В своей речи, произнесенной в этом сентябре на Генеральной ассамблее ООН, г-н Обама, по-видимому, постарался упомянуть все упущенные в девяностые возможности. Помимо «ядерного ноля», он призвал мир бороться с изменением климата, заняться проблемами мировой экономики и установлением мира на Ближнем Востоке. В его выступлении явно слышались отголоски 1988 года и призывов г-на Горбачева к международному сотрудничеству. Однако сможет ли президент США убедить скептически настроенный американский Конгресс заняться радикальным переосмыслением системы глобального управления, совершенно непонятно.
Экономический кризис вновь вызвал к жизни старые требования изменить баланс мирового порядка, так как с точки зрения развивающегося мира и в ООН, и во Всемирном банке, и в Международном валютном фонде слишком большую роль играют старые западные союзники.
По мнению профессора Стедмана взятая на себя «большой двадцаткой» индустриальных и развивающихся стран роль кризисного управляющего мировой экономикой открывает новые возможности. «Какой бы несовершенной ни была «большая двадцатка» она может стать движущей силой процесса переосмысления и перестройки международного порядка, - полагает он. – Однако как убедить американское правительство, что «большую двадцатку» можно использовать в таком качестве?»
«США должны были заняться этим еще в 1993 году. Сейчас прошло двадцать лет [со времен эйфории 1989 года] и задача стала только сложнее. Если ее отложить на 2016 год, она усложнится еще больше».
