Сегодня 20-я годовщина падения Берлинской стены. В этот момент коллективных размышлений и воспоминаний принято подчеркивать некую чудотворную природу начавшихся в тот день событий. Осуществились мечты, коммунистические режимы рухнули подобно карточным домикам, и мир неожиданно изменился - настолько сильно, что всего несколько месяцев назад это казалось немыслимым. Кто из поляков мог себе представить, что в стране будут свободные выборы, а Лех Валенса (Lech Walesa) станет президентом?
Однако, когда величавый туман бархатных революций рассеялся под ветром новой демократическо-капиталистической действительности, неизбежной реакцией людей стало разочарование, которое, в свою очередь, вылилось в ностальгию по "добрым старым" коммунистическим временам, в правонационалистический популизм и в обновленную, хотя и запоздалую, антикоммунистическую паранойю.
Первые две реакции легко понять. Те самые правые, которые несколько десятков лет назад кричали "Лучше быть мертвым, чем красным!", сегодня часто бормочут: "Лучше быть красным, чем есть гамбургеры". Но ностальгию по коммунизму не следует воспринимать слишком серьезно: она на самом деле не является отражением желания вернуться к серой реальности социализма. Это скорее своеобразная форма скорби и мягкого избавления от прошлого. А что касается правого популизма, то это не только восточноевропейская особенность, это общая черта всех стран, попавших в водоворот глобализации.
Гораздо более интересно начавшееся недавно возрождение антикоммунизма в целом ряде стран - от Венгрии до Словении. Осенью 2006 года массовые демонстрации протеста против правящей социалистической партии парализовали на несколько недель Венгрию. Протестующие заявили, что экономический кризис в стране связан с тем, что Венгрией правят преемники коммунистической партии. Они утверждали, что правительство нелегитимно, хотя оно пришло к власти в результате демократических выборов. Когда для наведения порядка на улицы вышла полиция, ее стали сравнивать с Советской Армией, которая в 1956 году подавила антикоммунистическое восстание в Венгрии.
Новый антикоммунизм со своими страхами начинает преследовать даже символы. В июне 2008 года в Литве был принят закон, запрещающий публичное изображение таких коммунистических символов, как серп и молот, а также исполнение советского гимна. В апреле 2009 года польское правительство предложило расширить запрет на тоталитарную пропаганду, подведя под него коммунистические книги, одежду и прочие предметы. Человека могли арестовать даже за то, что он носит майку с изображением Че Гевары.
Неудивительно, что в Словении главный упрек правых популистов в адрес левых состоит в том, что те стали "продолжателями" прежнего коммунистического режима. В такой удушающей атмосфере новые проблемы и вызовы упрощаются и сводятся к повторению старой борьбы. Дело доходит до абсурдных утверждений (которые порой возникают в Польше и Словении) о том, что защита прав гомосексуалистов и легализация абортов - это темный коммунистический заговор, направленный на развращение народа.
Где черпает силы этот возрождающийся антикоммунизм? Почему в странах, где многие молодые люди даже не помнят времена коммунизма, воскресают старые призраки? Новый антикоммунизм дает на этот вопрос простой ответ: "Если капитализм действительно намного лучше социализма, то почему у нас по-прежнему такая убогая жизнь?"
Причина в том, как считают многие, что мы на самом деле живем не при капитализме. У нас нет даже настоящей демократии, а есть только ее обманчивая маска. За нити власти по-прежнему дергают те же самые темные силы - немногочисленная секта бывших коммунистов, вырядившихся в одежды новых собственников и управляющих. Ничего на самом деле не изменилось, поэтому нам нужна новая чистка, а революцию необходимо повторить …
Но эти запоздавшие антикоммунисты не понимают, что тот имидж общества, который они рисуют, жутко смахивает на левацкий образ капитализма с его традиционными злоупотреблениями, на общество, в котором под личиной формальной демократии скрывается господство богатого меньшинства. Иными словами, новорожденные антикоммунисты не осознают, что осуждаемый ими извращенный псевдокапитализм это просто обычный капитализм.
Можно также утверждать, что когда рухнули коммунистические режимы, утратившие иллюзии бывшие коммунисты, по сути дела, лучше подходили для управления новой капиталистической экономикой, чем популисты-диссиденты. И пока герои антикоммунистических выступлений продолжали упиваться своими мечтами о новом обществе справедливости, честности и солидарности, бывшие коммунисты сумели с присущей им беспощадностью приспособиться к новым капиталистическим правилам и к жестокому миру рыночной эффективности, освоив все новые и сохранив все старые грязные трюки и коррупцию.
Особая отличительная черта появилась у тех стран, в которых коммунисты допустили взрывной приход капитализма, сохранив при этом свою политическую власть. Похоже, они стали капиталистами в большей мере, чем сами либеральные капиталисты с Запада. Получился какой-то немыслимый двойной разворот: капитализм одержал победу над коммунизмом, но за такую победу пришлось заплатить свою цену, и она заключается в том, что коммунисты сегодня громят капитализм на его собственной территории.
Именно поэтому такую тревогу сегодня вызывает Китай. Всегда казалось, что капитализм нерушимыми узами связан с демократией, и многие аналитики, столкнувшись с капиталистическим взрывом в КНР, по-прежнему полагают, что утверждение политической демократии в этой стране неизбежно.
Но что если такая разновидность авторитарного капитализма окажется более эффективной, более выигрышной, чем наш либеральный капитализм? Что если демократия из необходимого и естественного дополнения к экономическому развитию превратилась в помеху на его пути?
Если это так, то, наверное, не следует игнорировать разочарование в капитализме в посткоммунистических странах, считая его просто свидетельством "незрелых" ожиданий людей, которые не обладают реальным видением капитализма.
Когда люди выступали против коммунистических режимов в Восточной Европе, абсолютное большинство из них не требовало прихода капитализма. Они хотели жить свободно, вне рамок государственного контроля; они хотели собираться и разговаривать о чем угодно; им нужна была простая и честная жизнь, жизнь без примитивной идеологической индоктринации и без преобладающего циничного лицемерия.
Как отмечают многие комментаторы, те идеалы, которыми руководствовались протестующие, были в значительной мере взяты из самой правящей идеологии социализма. Люди стремились к тому, что наиболее точно можно назвать "социализмом с человеческим лицом". Возможно, таким устремлениям надо дать еще один шанс.
В связи с этим стоит вспомнить о жизни и смерти советского инженера Виктора Кравченко, который бежал на Запад в 1944 году во время торговой миссии в Вашингтон. Он написал ставшие бестселлером мемуары “I Chose Freedom” (Я выбрал свободу). В своем рассказе от первого лица об ужасах сталинизма он подробно пишет о массовом голоде в начале тридцатых годов на Украине, где Кравченко, искренне веривший тогда в систему, участвовал в насильственной коллективизации.
Но большинство людей знакомо с биографией Кравченко лишь до 1949 года. В том году он подал в суд иск о клевете против газеты Les Lettres Françaises, когда это еженедельное издание французских коммунистов заявило, что Кравченко пьяница, что он избивает свою жену, и что его мемуары это плод пропагандистской работы американских шпионов. В парижском суде в качестве свидетелей выступали советские генералы и российские крестьяне, которые дискутировали на тему творчества Кравченко. Процесс тогда перерос рамки персонального судебного дела, превратившись в показательное обвинение всей системы сталинизма.
Но сразу после победы в этом процессе, когда Виктора Кравченко восхвалял весь мир, называя его героем "холодной войны", у него хватило мужества, чтобы страстно выступить против "охоты на ведьм", которая проводилась под руководством Джозефа Маккарти (Joseph McCarthy). "Я твердо верю в то, - писал он, - что в своей борьбе против коммунистов и их организаций … мы не можем и не должны прибегать к тем методам и формам, которые используют они". Он предупреждал американцев: борьба со сталинизмом такими способами крайне опасна тем, что ее проводники начинают походить на своего оппонента.
Кравченко все больше и больше преследовала идея о несправедливости западного мира, и он написал продолжение к своей книге "Я выбрал свободу", назвав ее очень символично - "Я выбрал справедливость" (“I Chose Justice”). Он посвятил себя поиску менее эксплуататорских форм коллективизации и осел в Боливии, где потратил все свои деньги, пытаясь организовать бедных крестьян. В отчаянии от своих неудач он уехал из Боливии и начал вести уединенную жизнь, а в 1966 году застрелился у себя дома в Нью-Йорке.
Как мы дошли до всего этого? Обманувшись в коммунизме 20-го столетия и разочаровавшись в капитализме 21-го века, мы можем лишь надеяться на то, что появятся новые Кравченко, и что в их жизни будет более счастливый конец. В своих поисках справедливости им придется начинать с нуля. Им придется изобретать свои собственные идеологии. Их будут осуждать, называя опасными утопистами. Но это они пробудятся от того утопического сна, в объятиях которого пребывают все остальные.
Славой Жижек - директор по международном вопросам Бирбекского Института гуманитарных наук (Birkbeck Institute for the Humanities) в Лондоне. Его последняя книга называется “First as Tragedy, Then as Farce” (Сначала как трагедия, потом как фарс).
