Рядовая жертва сталинизма

Хорошо известно, что во время правления И. Сталина был репрессирован и уничтожен цвет белорусской интеллигенции. Известных писателей, поэтов, ученых и других ярких представителей белорусского народа, ставших жертвами сталинизма, назвали поименно. А вот о сломанных судьбах сотен тысяч людей из народа, попавших под каток репрессий, известно пока мало. Одним из них был Медведский Григорий Алексеевич…

Первый раз откровенный разговор с дедом Гришкой о его прошлом у нас состоялся на похоронах его двоюродного брата и маминого дяди Антона. После поминок мы сели на скамеечку возле опустевшей хаты и, как часто бывает в таких случая, завели ничего не значащий разговор. На улице моросил мелкий дождь. Меня тогда охватило чувство невосполнимости утраты и горечи от прощания с покойным, которого я искренне любил. Разговор не клеился. Почувствовав это, восьмидесятилетний дед Гришка, чтобы перевести мои мысли на другую тему, вдруг поинтересовался, где я работаю. Когда я назвал один из районов Брестской области, Григорий Алексеевич, оживившись, сказал:

— А я там во время войны партизанил…

Эти его слова стали для меня неожиданным откровением. О том, что репрессированный в 37-м дед Гришка после войны работал в милиции, я знал, но чтобы из сталинских лагерей… в партизаны!

…Родился Григорий Медведский в небогатой крестьянской семье. Когда-то, еще во времена Российской империи, его предки переехали из-под Варшавы в Стародорожский район, да там и остались. Вскорчевали небольшой клочок земли. Жили, трудились, женились, рожали детей… Вскоре на некогда непригодном клочке земли стояло уже несколько хат, построенных людьми, связанными родственными узами. Так еще в царские времена возник хутор Готовино.

В семье было пятеро детей. Жили трудно. Гришке пришлось пойти в подпаски. Потом одна за другой грянули революции, гражданская война и коллективизация. Хуторян стали насильно заставлять переезжать в деревни и вступать в колхозы. Кто не хотел — раскулачивали.

По рассказам моей матери, под раскулачивание попала и зажиточная семья одной хуторской девушки, у которой с Гришкой-пастухом была большая любовь. Она бросилась Гришке в ноги: «Женись на мне, и тогда меня не сошлют в Сибирь!» Однако по неизвестной причине Григорий жениться на девушке не захотел. Вполне возможно, что страх перед ссылкой переборол любовь. Спросить об истинной причине у самого деда Гришки я постеснялся.

А девушку со всей семьей сослали в Сибирь, где они бесследно и сгинули. Впрочем, работящих хуторян к кулакам можно было отнести с большой натяжкой. С наемными рабочими на период сельхозработ, по рассказам моей матери, не раз в детстве подрабатывающей у кулаков на уборке ржи, за работу они расплачивались каждый день и по труду. Характерно, что «мироеды» сами работали бок о бок с наемниками. К слову, потом в созданных большевиками колхозах годами выдавали зарплату натурой. За год на трудодни можно было получить мешок зерна на всю семью…

В колхоз дед Гришка не вступил. Безземельный и безлошадный сирота пас сельских коров. В конце 30-х решил жениться на местной девушке Аксюте. Но брак из-за длинного Гришкиного языка, любившего говорить правду в глаза, оказался коротким. Однажды на колхозном «наряде» Гришка в присутствии всех сказал, что колхозы — «г…о». По нынешним понятиям, это кажется смешным, но тогда было другое время. Одни писали доносы, другие подписывали, третьи сажали. Кстати, в деревне всех доносчиков знали. Надо сказать, что потом стали сажать и самих доносчиков. Через пару дней за Гришкой приехали из районного НКВД. Кроме брошенных сгоряча слов, другой крамолы на Гришку не нашли, но, видимо, туго было с выполнением плана по посадкам интеллигенции, поэтому ретивые борцы с «врагами народа» выполняли его за счет безграмотных крестьян. Антисоветского «агитатора» Гришку от молодой жены в тот же день и увезли. Как оказалось, надолго…

«Да никакого суда не было, — снисходительно рассказывал мне дед Гришка. — В камере меня судила «тройка». Зачитали приговор. И все. Мягко отделался. Всего три года дали…»

Эти три года дорого обошлись молодому мужчине. За то время, пока бывший пастух строил Беломорканал, не дождавшись «врага народа», вышла за односельчанина его бывшая жена. Из-за короткой семейной жизни, «всего одну неделю до ареста», детей они не завели. Смирившись с судьбой, Гришка особых претензий после возвращения к бывшей супруге, сдается мне, не имел.

Про строительство Беломорканала Григорий Алексеевич говорить тоже не любил. Слишком тяжкие это были воспоминания.

Истинно по-мужицки лишь сказал: «Много народу там помирало. Особенно украинцев. У нас в Беларуси климат немножко похожий, как там, а они в южной Украине не привыкшие были к нему. И поэтому умирали. Утром просыпаемся, а в бараках мертвые. Десятками трупы выносили…»

Только отбыл срок, началась война. Немцы оккупировали места, где находился бывший политзэк Медведский, всего через неделю. По идее, узник сталинских лагерей должен был пойти на службу в полицию или так называемую самоахову, успешно создаваемую завоевателями на оккупированной территории. Но не пошел. Он пошел в партизаны, воевал до Победы. Кстати, его пример опровергает десятилетиями насаждавшееся народу мнение, что в полицию добровольно шли лишь бывшие кулаки и их дети.

Судя по наградам, воевал Медведский неплохо. Об этом свидетельствует тот факт, что сразу после освобождения тех мест, где партизанил парень, бывшему политзаключенному приказали служить в милиции.

Служил дед Гришка рядовым милиционером в одном из райцентров Гродненской области, где по лесам сидели не только вооруженные отряды националистов разных мастей, но и откровенные грабители, которые беспощадно расправлялись в первую очередь с активистами и милиционерами.

Про то время сам Григорий Алексеевич выразился очень коротко: «Банды ходили по ночам. Ложишься спать, автомат на стенку, пистолет под подушку, чтоб живьем не взяли…»

После 1956 года, когда милиционерам по «принуждению» разрешили увольняться из органов по собственному желанию, Григорий Алексеевич нелюбимую им службу бросил и вернулся на родную землю. Бывшая хата его в войну сгорела, и он вместе с женой и дочерью остановился у моей тетки Мани, одинокой, молодой тогда еще женщины.

Дед Гришка не унывал. Его взяли на работу в тот самый нелюбимый колхоз, за «оскорбление» которого он отправился строить самую большую и важную водную артерию СССР.

Вскоре правота сказанных когда-то Григорием Медведским слов о негодности колхозов косвенно подтвердилась. Его реабилитировали. В том самом клубе, возле которого он когда-то изрек свое крамольное слово. Вот как он мне об этом рассказал: «Однажды вызвали меня в клуб к следователю из района. Захожу. Вижу человека в гражданском костюме. Важный такой, с галстуком. Поднялся мне навстречу, представился, сесть пригласил. Потом достал из кармана пачку папирос «Беломорканал» и мне протягивает. Я взял папиросу, а пачку он на стол перед собой положил. А на той пачке вижу картинку с изображением Беломорского канала. Говорю: «Спасибо, гражданин следователь, я этот канал сам копал». Следователь мрачно улыбнулся и говорит: «Во-первых, не гражданин, а товарищ, а во-вторых, Григорий Алексеевич, я хочу сообщить, что вы реабилитированы, вот и документы соответствующие. Прочитайте и подпишите». Тут все и поплыло у меня перед глазами. Горько и обидно стало…»

Долго тогда проговорили они со следователем, который оказался неплохим человеком. Просвещая деда Гришку насчет культа личности Сталина, много раз извинялся за причиненные страдания. Разговор закончили, когда в пачке от «Беломорканала» осталась лишь одна папироса, которую вместе с пачкой, прощаясь, и попросил на память Григорий Алексеевич, предпочитавший всю жизнь курить самокрутки из крепчайшего табака.

На пару с дедом Гришкой до самой смерти курила и его вторая жена, добрейшей души человек. В отличие от наших местных, она была образованной женщиной. Говорили, что она тоже была до войны репрессирована и познакомилась с дедом как раз на этой почве. Правда, от нее самой про это никто и никогда не слышал. До самой смерти люди этого поколения привыкли держать язык за зубами.