Существуют веские доводы в пользу сделки с Ираном. Во время Холодной войны сделки заключались постоянно, как официальные, между главами государств, так и неофициальные, например, между ЦРУ и КГБ, во время неформальных саммитов, регулярно проводившихся ими в 1980-х годах. Схожим образом, некоторые сделки были заключены и с Ираном. И в самом деле, нет ничего плохого в том, чтобы иметь с врагами дело по некоторым отдельным вопросам. Сделки заключаются даже во время войн, а открытой войны с Ираном нет, так почему бы нет?
Но идеал «великой сделки» и параллели, часто проводимые с политикой Ричарда Никсона по отношению к Китаю, указывают на нечто совершенно другое. Никсон не просто заключил сделку с Мао, он создал альянс, неформальный, но значительный. Альянс с коммунистическим Китаем – когда тот был по-настоящему коммунистическим, сразу после Культурной революции и за годы до того, как кто-либо в Китае задумался над какими-нибудь рыночными реформами – был возможен лишь потому, что у Вашингтона и Пекина был общий и реальный враг. Советская армия пересекла китайскую границу в 1969 году, и китайское правительство считало полномасштабное советское вторжение реальной угрозой. В этом контексте альянс с Китаем был очень целесообразным.
Так что, одно дело рассматривать «сделку» с Ираном, и совсем другое – говорить о «великой сделке». Начнем с того, что никакого общего врага нет. Ирану никто не угрожает, кроме стран, которые и сами будут чувствовать себя под угрозой, если у Ирана появится действующий ядерный арсенал. В эту группу могут войти любые из ближайших соседей Ирана. Некоторые, однако, настаивают, что Иран хочет получить ядерное оружие, чтобы защищать себя от местных угроз, и что его риторика по поводу Израиля, США и неверных является пустой и исключительно идеологической болтовней. Возможно, что это так, но это не делает ядерную программу Тегерана менее проблематичной, учитывая возможные последствия с точки зрения распространения ядерного оружия.
В любом случае, если Иран ощущает угрозу от чего-то или кого-то в своем окружении, похоже, что иранцы решили довериться своей ядерной программе, а не какому-то альянсу с Западом или кем-то еще. На самом деле, они дали это понять еще в 1979 году, и нет никаких очевидных признаков того, что с тех пор они передумали.
Существует, как минимум, одна хорошая причина, по которой никакого стратегического альянса создано не было: ни один из соседей Ирана не является врагом США или Запада. Даже если бы США предложили Ирану свою защиту от, скажем, Пакистана, нет никакой уверенности в том, что на самом деле произошло бы в случае иранско-пакистанской войны. Военные гарантии США целесообразны только при наличии четко идентифицированного общего врага, а такого нет.
Наряду с военными гарантиями, что еще могло бы войти в условия «великой сделки»? С иранской стороны все довольно просто: они прекращают свою ядерную программу и, возможно, прекращают поддержку террористических групп в Ираке, Ливане, Газе и других местах. И, в конце концов, это в их же интересах. В действительности, учитывая геополитическое положение Ирана, самой правильной политикой было бы что-нибудь вроде той, которую проводил шах до своего свержения.
В реальности же, отказ от этой политики будет немалой уступкой со стороны иранского руководства. Возможно, это связано с идеологическими причинами, возможно, им нужно вести себя агрессивно на мировой арене, чтобы оставаться у власти, а возможно, они по-настоящему иррациональны с головы до пят, но, в любом случае, это то, что они делают последние тридцать лет: политика Исламской республики часто была катастрофической, но они не меняли свой курс, и они по-прежнему на своих местах. Так что их цена будет высокой.
Так что же мы можем предложить, помимо военных гарантий, не имеющих никакого правдоподобия? Если Запад спросит иранское правительство, чего оно хочет в обмен на уступки, которых хотим мы, то наверняка получит множество ответов. Экономические санкции придется снять, возможно, в качестве предварительного условия к любым переговорам (если мы просим о переговорах, почему бы им не попросить о чем-то в обмен?). Иранцы наверняка выдвинут какие-нибудь символические требования, чтобы унизить своих собеседников. Они могут потребовать освобождения некоторых террористов (Ахмадинежад предложил освободить задержанного во Франции террориста в обмен на французского студента, задержанного в Иране – и Саркози категорически отказался). Они, вероятно, попросят о чем-то в связи с Израилем, или Ливаном, или Саудовской Аравией – другими словами, они потребуют, чтобы Запад отказался – по крайней мере, частично – от одного или двух союзников, что, кстати, сделает любые обещания военного покровительства еще более пустыми, тем самым лишая западных переговорщиков какой-либо убедительности. Иран также может попросить много денег – и мы, вероятно, с радостью сделаем это одолжение – но это не великая сделка, а выплата дани.
Западные державы могут пообещать не помогать иранским диссидентам. Но, в очередной раз, сложно понять, что именно иранское правительство получит от такой «великой сделки». Во-первых, мы и так уже никому не помогаем. Сайт twitter.com, вероятно, сделал больше, чем любое западное государство, чтобы помочь «зеленому движению» Ирана. Иранские диссиденты, живущие за рубежом, могут преследовать свои политические цели, но иранское правительство не потеряло возможности убивать их время от времени (возьмем, к пример, бывшего премьер-министра Шапура Бахтияра (Shapour Bakhtiar), застреленного во Франции в 1991 году). Дэниел Пайпс (Daniel Pipes) несколько раз жаловался по поводу отсутствия любой западной помощи Организации моджахедов иранского народа. Возможно, их не очень-то просто контролировать, но факт остается фактом – Запад им вообще никак не помогает.
Во-вторых, мы не знаем, каким будет эффект западной поддержки внутренней оппозиции Ирана. Такая политика была использована в отношении Польши в 1980-х годах и оказалась сравнительно успешной, но различные попытки использовать внутреннюю оппозицию в Ираке в 1990-х годах привели к полнейшему провалу. Далеко не очевидно, что иранское правительство опасается тайной западной помощи своей внутренней оппозиции. Реальность такова, что многим людям в Тегеране не требуются никакие прозападные радиотрансляции, чтобы напоминать им о необходимости враждебно относиться к действующему режиму или иногда демонстрировать свою враждебность. Вероятно, им требуется дополнительная поддержка среди сил безопасности и в армии, или в других влиятельных организациях, но здесь западные страны мало, что могут сделать.
В-третьих, если ядерная программа лишь добавляет популярности действующему иранскому режиму, как, похоже, думают многие противники военных действий (и поэтому удар по Ирану привлечет большинство иранцев на сторону режиму), то иранское правительство не станет отказываться от нее в обмен на наше обещание воздерживаться от действий, которые мы и так не производим.
И, наконец, если иранское правительство по-настоящему боится своей внутренней оппозиции, оно будет всячески стараться не показать этого (например, предложив отказаться от своей драгоценной ядерной программы).
В конце концов, сложно понять, какие уступки иранцы могут принять в обмен на отказ от своей ядерной программы. Короче говоря, Западу нечего предложить из того, что могут захотеть иранцы. На самом деле, тот факт, что Запад практически исчерпал имеющиеся варианты, делает эту сделку еще менее реалистичной. Отчаянный вид лишь увеличит стоимость переговоров. Иранское руководство может и не быть столь иррациональным, как кажется, вполне вероятно, что они хотят ядерную бомбу исключительно для того, чтобы защищать себя от местных угроз, но «реалистичная» политика требует не только рациональности собеседника, но и того, чтобы обе стороны могли что-то получить от переговоров.
Жан Гранвиль - это псевдоним высокопоставленного французского госслужащего
