Когда я услышал о польской трагедии, моя первая мысль была о том, с какой нестерпимой жестокостью замкнулся круг истории: польская элита была обезглавлена дважды в одном и том же проклятом месте – в Катыни.
Вторая мысль была позвонить в Варшаву моему старому другу Адаму Михнику (Adam Michnik). Михник, интеллектуал, шесть раз сидевший в тюрьме, когда Польшей правил просоветский марионеточный режим, однажды сказал мне:
«Любой, кто пережил это унижение, в какой-то момент хочет мести. Я слышал, как нам лгали. Я видел, как убивали людей. Но я также знаю, что реваншизм никогда не кончается. Меня неотступно преследовала идея о том, что нам нужна революция, но не такая, как во Франции и в России, но, скорее, такая как в Америке – то есть революция за что-то, а не против чего-то. Причем именно за конституцию, а не за рай на Земле. Антиутопическая революция. Потому что утопии ведут к гильотине и ГУЛАГу».
Идеи Михника принесли плоды. Президент Лех Качиньский мертв. Президент Национального банка Славомир Скшипек (Slawomir Skrzypek) мертв. Взрыв в окутанном туманом лесу унес их жизни и жизни еще 94 поляков, направлявшихся в Катынь. Однако механизм польской демократии работает без перебоев. Глава нижней палаты парламента до выборов принял на себя обязанности президента. Первый заместитель президента Национального банка заменил покойного начальника. Польша, в прошлом расчленявшаяся и даже стиравшаяся с карты, пребывает в мире и сохраняет спокойствие.
«Катынь – гибельное для польской интеллигенции место, - заметил Михник, душа известной польской газеты Gazeta Wyborcza, когда я, наконец, ему дозвонился. – Это ужасная национальная трагедия. Однако на фоне скорби внушают оптимизм как сильные и разумные заявления Путина, открывающие новую фазу в отношениях Польши и России, так и тот факт, что мы, поляки, показали, что мы можем вести себя ответственно и стабильно».
Михник имел в виду слова премьер-министра Владимира Путина, сказанные тем на прошлой неделе, когда он решил впервые присоединиться к представителям Польши на церемонии в память годовщины убийства в Катыни тысяч польских офицеров Советским Союзом в начале Второй мировой войны. Путин, защищая российский народ от обвинений, осудил «циничную ложь», которой «пытались замарать правду о катынских расстрелах», и признал, что этим преступлениям «тоталитарного режима» «не может быть никаких оправдании». «Мы должны идти навстречу друг к другу… понимая, что жить только этим прошлым невозможно», - провозгласил он.
Впрочем, даже это заявление, осужденное ископаемыми из российской компартии, значило, пожалуй, меньше, чем само присутствие Путина со склоненной головой в этом лесу позора. Увидев его рядом с премьер-министром Польши Дональдом Туском, я вспомнил о Франсуа Миттеране и Гельмуте Коле, стоящих рука об руку в Вердене в 1984 году, и подумал: именно такие торжественные моменты примирения создают чудо единой и свободной Европы. Теперь эта Европа распространяется на восток, к Уралу.
Я также вспомнил о Вили Брандте, преклонившем колени в Варшавском гетто в 1970 году. Это стало поворотным моментом на пути примирения между Германией и Польшей, которое было по-своему еще большим чудом, чем зарождение альянса между послевоенными Францией и Германией. Сейчас, возможно, нас ждет самое чудесное событие в этом ряду - сближение Польши и России.
Пока слишком рано говорить о том, какими будут отношения между Варшавой и Москвой, но уже можно сказать, что 96 погибших будут опозорены, если эта трагедия не скрепит связь между российскими и польскими лидерами. Как сказал Путину Туск: «Слово правды может сподвигнуть на поиски путей к примирению. Способны ли мы перейти от лжи к примирению? Мы должны думать, что да».
Польша должна стать упреком для всех стран, которые думают, что мир и примирение недостижимы, для всех, кто считает нужным мстить за исторические обиды, принося в жертву новые поколения. На Ближнем Востоке люди любят соревноваться в жертвенности, но беда с такими развлечениями в том, что они заранее обрекают все новых детей на место в длинном списке погибших.
Вряд ли хоть одна страна с 1939 года страдала так, как страдала Польша, расчлененная по договору о ненападении между Гитлером и Сталиным, превращенная нацистами в эпицентр программы по уничтожению европейского еврейства, страну Освенцима и Майданека, место убийства миллионов польских христиан и евреев, место Варшавского восстания. Потом она стала советской пешкой, одиноким лидером возглавляемой «Солидарностью» борьбы пост-ялтинской Европы за свободу. Это страна, в которой, как писала одна из величайших польских поэтесс Вислава Шимборская (Wislawa Szymborska), «история считает скелеты круглыми числами» — только в Катыни погибло 20 000 человек.
Все это было сказано о той самой Польше, которая сейчас сохраняет стабильность и мирные отношения с соседями. Той самой Польше, которая присоединилась к Европейскому Союзу, включающему в себя и Германию. Той самой Польше, на глазах которой в самолете советской постройки только что разбились символы ее бурной истории (включая работницу Гданьской верфи Анну Валентинович (Anna Walentynowicz) и бывшего президента в изгнании Рышарда Качоровского (Ryszard Kaczorowski)), и которая отреагировала на это достойно и в соответствии с законом.
Поэтому не говорите мне, что жестокое прошлое невозможно преодолеть. Не говорите мне, что израильтяне с палестинцами не могут заключить мир. Не говорите мне, что люди на улицах Бангкока, Бишкека и Тегерана впустую мечтают о свободе и демократии. Не говорите мне, что ложь может быть вечно.
Спросите у поляков. Они знают.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Любой, кто пережил это унижение, в какой-то момент хочет мести. Я слышал, как нам лгали. Я видел, как убивали людей. Но я также знаю, что реваншизм никогда не кончается. Меня неотступно преследовала идея о том, что нам нужна революция, но не такая, как во Франции и в России, но, скорее, такая как в Америке – то есть революция за что-то, а не против чего-то. Причем именно за конституцию, а не за рай на Земле.
