Примерно месяц назад, вернувшись домой, я обнаружила необычное электронное письмо от Александра Пархоменко – человека, с которым не была знакома. "Неужели в России все так плохо?" – написал он.
Я живу и работаю репортером в Москве последние шесть месяцев, и Пархоменко читает мои материалы. По его словам, ему нравятся мои статьи, "но возникает ощущение, что вас силой вернули в эту ненавистную страну, назад, к этим глупым и смешным русским, назад, в ужасный и неприспособленный для жизни город, и что в вашей смеси отношений любви/ненависти присуствует в основном последнее".
Не впервые я подвергаюсь нападкам со стороны русского за критические высказывания о России, которые для многих людей неотличимы от ненависти к стране. Ведь они считают, что только у них есть право смеяться над своей страной. Но меня потрясло то, как Пархоменко написал о главной дилемме моего положения в России.
Дело в том, что я вернулась. И если не вдаваться в детали по поводу того, что я сегодня живу на той же улице и в том же доме, где провела часть своего детства, и откуда мои родители, еврейские беженцы, увезли меня почти ровно 20 лет назад, я вернулась таким образом, что на меня очень легко обижаться.
Да, я родилась здесь, я говорю по-русски, у меня русская семья и друзья, но у меня нет больше российского гражданства. Я вернулась как представительница американской прессы, того самого института, который смеется над россиянами и критикует их за их недостатки и нелепости.
Иными словами, я предатель.
Я не похожа на китайских или индийских американцев, которые тысячами возвращаются на историческую родину, чтобы двигать свои страны вперед на волне экономического роста и самим обогащаться в процессе этого движения.
Я российская репатриантка, и таких как я немного. На самом деле, большинство людей движется в обратном направлении. Согласно последним данным статистики, во времена мнимой стабильности Владимира Путина из России эмигрировало больше людей, чем в период хаоса 90-х. До прошлого года Россия входила в тройку стран, дававших больше всего людей, ищущих убежища за границей. В прошлом году она добилась прогресса, став четвертой.
Мало кто из нас приехал сюда, чтобы участвовать в каких-то возвышенных преобразованиях. Я поняла это после первой своей беседы с местным жителем, который говорил ворчливо и недовольно, с нотками фатализма в голосе. Пару недель назад я встречалась за чашкой кофе с представителем российской государственной корпорации. Для начала он спросил, действительно ли я верю во все те негативные вещи, которые пишу о России и о его компании, или же это такая американская редакционная политика. А когда мы пили по второй чашке, этот человек уже закатывал глаза, говоря о взятках и откатах, которыми, насколько он знает, поражена вся компания, а также пренебрежительно отзывался о российской кампании модернизации, называя ее "потемкинской деревней".
Уж если русские не особенно надеются на свою страну, то у нас, родившихся в России и выросших в Америке возвращенцев, таких надежд еще меньше. Мой знакомый репатриант недавно читал вместе со своим учителем русского языка произведение Александра Пушкина "Евгений Онегин". Дойдя до главы, в которой выражалась надежда, что у страны через 500 лет будут приличные дороги, они рассмеялись. "Онегина" впервые опубликовали в 1825 году.
Для тех из нас, кто здесь родился, вопрос о том, когда Россия оправдает свои надежды, вовсе не смешной. Двадцать лет назад, 28 апреля 1990 года мои родители, которым было по 30 лет (всего на три года старше, чем я сейчас), оставили свою работу, с плачем собравшихся на проводы в аэропорту друзей, взяли двух своих маленьких дочерей и шагнули за паспортный контроль, навсегда отказавшись от своего гражданства. Их отъезд был своего рода политическим заявлением о шансах этой страны на светлое будущее; для них такого светлого будущего не существовало.
Однако, благополучно осев в преуспевающем американском пригороде, мои родители порой сентиментальничали по поводу той страны, которую они покинули, излишне идеализируя ее культуру, язык, более приличные манеры поведения за столом, а также очевидную правду о том, что мы, русские, победили во Второй мировой войне фактически без посторонней помощи. И подобно многим детям эмигрантов, которые плохо знали эту страну, я влюбилась в нее.
Окончив колледж по специальности "Советская история", которая помогла мне укрепиться в моей страсти, я начала ездить в Россию почти каждый год, пока не решила попробовать здесь жить.
Но возвращение сюда это роскошь. Таким репатриантам как я, нравится здесь жить, потому что мы это делаем добровольно; потому что мы со своими синими паспортами можем уехать отсюда, когда захотим, потому что нашим родителям хватило предусмотрительности, чтобы сделать это за нас.
Нам не надо расстраиваться, как моей бабушке в Москве, что выборы в стране фальсифицируют, потому что отнимают не нашу демократию. Нам не надо платить дань коррупции, которая, даже по государственным оценкам, пожирает треть бюджета страны.
Мы ведем здесь очаровательную параллельную жизнь. В полной мере это стало мне понятно совсем недавно, когда я сидела со своей русской подругой у нее на кухне, ведя очередной унылый разговор о том, как долго может продлиться нынешнее выздоровление России. В кухню вбежала ее трехлетняя дочь. Моя подруга обняла девочку и печально прошептала ей: "Ох, дочка, что с нами будет?"
Из тех репатриантов, которых я знаю, мало кто остается в России больше чем на пять лет. Большинство возвращается к своей более стабильной, более защищенной и более предсказуемой жизни. Москва станет для них воспоминанием, сумасшедшей историей, которая с годами превратится в импровизированную тему для разговора на вечеринках и коктейлях, пока не залоснится от частого употребления. Мы все реже и реже будем читать новости из России, реже и реже будем связываться с нашими российскими друзьями, которым придется и дальше жить здесь.
Конечно, это раздражает таких людей как Пархоменко. Ты уехала, ты жила своей легкой и приятной американской жизнью, а теперь снова приехала, чтобы покритиковать нас, а потом удрать в свое уютное предместье.
Несколько дней назад я нашла, наконец, в себе мужество, чтобы ответить. Я объяснила, что моя работа заключается в объективном освещении того, что я вижу, но не в лести или поношении. Затем я спросила: "Как вы можете любить Россию и игнорировать все ее проблемы?"
Он ответил быстро, длинным письмом. Он написал, что сейчас живет в Казахстане. Многие из его друзей арестованы. "Поверьте мне, - написал он, - то, что происходит здесь, похоже на Москву в той же степени, в какой Москва похожа на Нью-Йорк". По его словам, он довольно быстро столкнулся с казахами, которые сказали, чтобы он заткнул свой лицемерный рот. Однако его реакция была определенно русской: ему неуместно критиковать, да и что может сделать один человек?
"Со временем я просто замолчал, - написал он, - я могу критиковать власти, я могу указывать на недостатки, но не могу сказать, что моя правда лучше, чем их. Увы, у каждого своя правда. И если я могу как-то помочь им, предлагая то, что считаю правильным … я буду рад, если они это примут. Но они ни в коей мере не обязаны это делать".
Но Казахстан это не страна Пархоменко, по крайней мере, не та страна, какой для меня является и всегда будет Россия.
В комнате, где я пишу это, моя прабабушка провела последние годы своей жизни. Меня окружают здесь остатки элегантного фарфора, книги моего деда по искусству. Каждый день я прохожу мимо светлого, стоящего на удалении от дороги здания той школы, куда я пошла в первый класс. Моя мама тоже училась в этой школе.
Все эти вещи вновь стали частью моей повседневной жизни, и может быть, именно поэтому слова Пархоменко бьют по мне столь сильно. Да, я критикую Россию, но критикую потому, что хочу, чтобы она соответствовала тем стандартам, которые сама для себя установила. Я хочу, чтобы это государство прекратило на вдохе сравнивать себя с Европой и Соединенными Штатами, а на выдохе заявлять о своей священной исключительности. Я хочу, чтобы оно прекратило вставать в позу и требовать к себе уважения, вместо того, чтобы просто вызывать его своими действиями. Ведь сумело же оно поступить так, когда половина польского правительства рухнула в самолете на российское поле.
Я понимаю, это не российские чувства, особенно в стране, где 85 процентов взрослого населения, согласно последним опросам, считает, что ничего не может сделать, чтобы произвести впечатление на свое правительство.
Но как можно любить эту страну и хранить при этом вежливое молчание, откликаясь лишь тогда, когда тебя призовет Кремль?
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Да, я критикую Россию, но критикую потому, что хочу, чтобы она соответствовала тем стандартам, которые сама для себя установила. Я хочу, чтобы это государство прекратило на вдохе сравнивать себя с Европой и Соединенными Штатами, а на выдохе заявлять о своей священной исключительности.
