– Говорит ли обнародованная стенограмма о причинах катастрофы президентского самолета?
– Эта стенограмма не является первичным документом, она составлена в Межгосударственном Авиационном комитете (МАК) в Москве как вторичный документ на основании прослушанных записей регистраторов после исключения мешающих анализу шумов и после наложения записи на временную ось. Стенограмма датирована вторым мая и отражает знания команды следователей МАК на тот момент. Россияне исчерпали возможности внести в документ дополнительные детали.
– Не существует ли лучшей, более детальной версии этого документа?
– Когда я получил эту стенограмму, председатель МАК Татьяна Анодина произнесла очень важную фразу: "Я надеюсь, что, вручая польской стороне первичные материалы, то есть копии записей регистраторов, мы даем возможность провести еще более скрупулезный анализ, что вы узнаете голоса пассажиров". Здесь два ключевых технических действия: очистить от шумов и идентифицировать голоса конкретных лиц.
– Говорилось о том, что в расшифровке записей в Москве принимали участие польские эксперты, что голоса распознавали польские летчики из 36-го полка. Мы ожидали, что сомнения будут касаться только разговоров на заднем плане, а в стенограмме очень много анонимных реплик, причем, в важные моменты.
– Действительно, в работе МАК с польской стороны участвовало более 20 экспертов, но оказалось, что для считывания записи слово за словом этого недостаточно. Я надеюсь, что в Польше нам удастся большее.
– Вы привезли копии с оригиналов записей регистраторов, над этими копиями будет работать Центральная криминалистическая лаборатория Главного управления полиции.
– Записи уже там. Посмотрим, что еще удастся разобрать.
– Когда?
– Я могу обещать, что исследование будет добросовестным, но не могу оценить, как долго оно будет вестись.
– Пресс-секретарь кабинета министров Павел Грась (Paweł Graś) говорил о двух неделях.
– Он говорил немного о другом: о предварительной подготовке этих записей, очистке, исключении шумов, подготовке к анализу с участием людей, которые знали пассажиров.
– Я вернусь к вопросу: что, по вашему мнению, мы узнали о причинах катастрофы?
– Данная стенограмма не отвечает на очень многие вопросы и сомнения.
– Перечислите их, пожалуйста.
– Основной – это знаем ли мы, почему самолет шел на посадку?
– Нет, но мы знаем, что, несмотря на предостережения, пилоты были полны решимости садиться.
– Действительно. Автомат, обнаруживший приближение земли сработал. Показания высоты, зачитываемые навигатором, были верны. Пилоты были полны решимости, только мы не знаем, что послужило поводом их решимости.
– Звучат очередные предостережения, что условий для посадки нет: диспетчеров, коллег с ЯК-а, системы TAWS. И где-то среди этих событий визит в кабину директора Казаны (Mariusz Kazana) и присутствие генерала Бласика (Andrzej Błasik). Какое это имело влияние?
– Голос человека, которого назвали директором, никем не был опознан. Кроме того, он посетил кабину задолго до посадки. Скорее всего, это был рутинный визит лица, который хотел знать, ничего ли не помешает вовремя прибыть на место торжественных мероприятий. Обмен определенными фразами в этой стенограмме – это слишком слабое доказательство, чтобы судить об их влиянии на то, как дальше разворачивались события.
– В стенограмме имя главы дипломатического протокола МИД Казаны указано.
– Это лишь предположение слушавших запись, основанное на анализе списка пассажиров, к которым можно было обратиться "господин директор". Польские эксперты не подтвердили, что голос принадлежит директору Казане.
– Как понимать фразу: "Президент пока не принял решения, что делать дальше"?
– Я думаю, что дословно. Обратите, пожалуйста, внимание, что самолет находился еще далеко от места посадки.
– Это решение президента о посадке в Смоленске или на запасном аэродроме?
– Этого в стенограмме нет. Кто-то возмутился, когда несколько недель назад я сказал, что у меня нет уверенности, что мы когда-нибудь узнаем правду. После прочтения стенограммы мои сомнения, наверняка, разделит больше людей.
– Кто говорил и в каком контексте: "Он рассердится, если еще…"?
– Я не знаю.
– Второй пилот говорит: "Хуже всего, что там дыра". Пилоты знали, что перед посадочной полосой есть глубокий овраг?
– На этом аэродроме на посадку можно заходить только с одной стороны.
– С одной, а не с двух?
– С одной. Так что при заходе на посадку все пилоты должны были пролетать над этим оврагом, такой рельеф, наверняка, не был для них неожиданностью.
– Тогда тем более непонятно, почему они спускались все ниже?
– Из стенограммы это неясно.
– Взбудоражит ли обнародование стенограммы общественность еще больше, ведь сомнений прибавилось?
– Нет, я считаю, что наоборот, так как знаю, как я сам реагировал на эту информацию. Я полагаю, что обнародование стенограммы остановит появление новых фантастических гипотез о причине крушения.
– Когда было принято решение обнародовать стенограмму?
– Во вторник утром. В соответствии с Чикагской конвенцией мы должны были принять во внимание мнение двух представителей правосудия: министра юстиции Квятковского (Krzysztof Kwiatkowski) и генерального прокурора.
– Была ли поставлена в известность российская сторона?
– Да, я лично звонил госпоже Анодиной. Этого требовал не наш договор, а просто хорошие манеры. Если кто-то решает обнародовать важный документ, то следует сообщить о том, что он будет представлен общественности.
– Привезли ли вы в Польшу реконструкцию последних минут полета, где разговоры пилотов наложены на все показания приборов ТУ-154? Это может нам больше сказать о причинах катастрофы.
– Польская комиссия готовит такую реконструкцию, и мы ее покажем, чтобы объяснить, как, по мнению тех, кто исследовал ход этого полета, выглядели последние 15-20 минут. Но это станет возможным после анализа всех доступных нам документов.
– Есть ли в Польше записи разговоров смоленских диспетчеров?
– На тех дисках, которые я вчера привез, есть записи переговоров между экипажем и контрольной вышкой.
– А между вышкой и центром управления полетами в Москве?
– Этого документа у нас еще нет, но он у нас будет. Многие сомневались, получим ли мы то, что я вчера привез.
– У вас с россиянами были какие-то споры?
– Это был не спор, а поиск решения, как согласовать две цели: исследовательскую и следовательскую. Исследование причин катастрофы ведется без ограничений, что оно приведет к обвинению кого-либо. Следствие же наоборот: факты, не имеющие отношения к доказательству вины, трактуются как малозначимые. Как известно, мы работаем параллельно для российской и польской прокуратуры. Россияне (а я подозреваю, что мы имели бы такие же возражения) сомневались, предоставлять ли нам документы, которые должны быть использованы в следственном процессе. Это требовало переговоров.
– Польская прокуратура уже получила от комиссии записи "черных ящиков" и стенограмму?
– Комиссия уже подготовила копии. Мы ждем от прокуратуры запроса на их предоставление. Насколько я знаю, прокуратура повторит все проведенные комиссией следственные действия.
– Может ли обнародование стенограмм повлиять на исход выборов?
– Если бы я об этом задумывался, мне бы стоило отказаться от должности главы комиссии: она должна стремиться открыть правду в независимости от последствий. Впрочем, каждому, кто прочитает стенограмму, сложно будет усмотреть там политические аспекты.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Когда я получил эту стенограмму, председатель МАК Татьяна Анодина произнесла очень важную фразу: "Я надеюсь, что, вручая польской стороне первичные материалы, то есть копии записей регистраторов, мы даем возможность провести еще более скрупулезный анализ, что вы узнаете голоса пассажиров". Здесь два ключевых технических действия: очистить от шумов и идентифицировать голоса конкретных лиц.
