Почему Россия не предприняла никаких действий?

Иногда понимание событий, которые не произошли, так же важно, как и анализ того, что на самом деле случилось. Невмешательство России в конфликт в Киргизии ранее в этом месяце - это хороший тому пример, и он не должен ускользнуть от внимания высокопоставленных американских политиков, когда президенты Обама и Медведев встретятся 24 июня. Некоторые из причин того, почему Россия не предприняла никаких действий, являются ободряющими, другие – не очень. Этнические чистки и массовые беспорядки должны служить напоминанием о том, что Россия и Соединенные Штаты могут иметь общие интересы. Однако эти события также показывают, почему реальное сотрудничество дается так сложно.

Давайте начнем с хорошей новости.  Оказалось, что Москва не искала возможности закрепить за собой сферу влияния или возродить националистическую истерию, которая была вызвана войной против Грузии в 2008 году. Несмотря на просьбу правительства Киргизии о помощи, российские высокопоставленные политики дали этой ситуации юридическую оценку и заявили о том, что Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ) – пакт о взаимной обороне, в который входят Россия и еще шесть постсоветских государств – была создана для борьбы с внешней агрессией, а не с внутренними конфликтами. Россия была готова предоставить оборудование и дать совет, но не войска. Вмешаться в этот конфликт, скорее всего, было бы легко, но решить эту проблемы было бы очень сложно, и на это пришлось бы потратить немало времени.

Скромные цели, узкое трактовка закона, уважение суверенитета, трезвая практичность – вот те черты, который далеко не всегда демонстрировала российская политика, и мы должны быть рады видеть их проявление. Они отражают полученные одно поколение назад уроки в Афганистане, а также в более поздних конфликтах. Российский лидер, прошедший через мясорубку чеченской войны (или не забывающим о том, как слабо себя показали российские военные в Грузии два года назад) понимает, что, спуская армию с поводка, он передает ее под контроль горячих голов среди генералов и плохо обученных призывников. Это, возможно, оправданный  риск, если ты хочешь пустить кровь противнику или показать ему, кто здесь хозяин.  Но если задача состоит в том, чтобы убрать с улиц пьяные банды и  защитить сотрудников международных организаций, оказывающих помощь населению – и, к тому же, сделать это в другой стране, - то оправдать это значительно сложнее.

Как бы там ни было, бездействие в Киргизии также отражает состояние российского общественного мнения. В Соединены Штатах сообщения об этнических чистках в соседней стране вызовут бесчисленные телефонные звонки от правозащитных организаций, которые будут требовать принятия мер. За этим последуют средства массовой информации, опросы общественного мнения и Конгресс, а сотрудники администрации будут пытаться не отставать.

В России ситуация иная. Стремление к проведению гуманитарной интервенции не так глубоко вплетено в общественный дискурс. Высокопоставленные политики  не чувствуют на себе давления со стороны морализирующих неправительственных организаций (НПО) или парламентского возмущения. Элита не считает, что страна должна быть способна или иметь желание остановить массовые убийства вблизи своих границ, если она хочет быть о себе хорошего мнения.  Да, несколько слабых либеральных голосов в России жаловались на то, что на юге Киргизии было убито больше людей, чем в Южной Осетии, когда Россия настаивала на том, что она должна вмешаться для того, чтобы остановить «геноцид», проводимый грузинским правительством. Московские политики без труда способны игнорировать подобного рода призывы.

По мере того как количество убийств в Киргизии росло, некоторые американские аналитики опасались, что Москва может воспользоваться беспорядками в этой стране и показать свое влияние в соседних странах. Можно не сомневаться в том, что Россия хочет создать сферу влияния, однако в данном случае этой цели лучше было добиваться за счет пассивности, а не за счет активизма. Вмешательство в Киргизии с практической точки зрения потребовало бы высокой степени международной координации и одобрения. И это – особенно, если речь идет о бывших советских республиках,  -  все еще вызывает проблемы у ведущих политиков  в России.

Именно по этой причине, связанной с ограничением роли аутсайдеров, несмотря на возможные людские потери, Россия уже давно заблокировала возможность расширения миротворческой роли Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). На протяжении многих лет Россия открыто заявляла о своей поддержке американской военной кампании в Афганистане, однако она никогда не соглашалась с очевидным предварительным условием – доступом США на расположенные в Центральной Азии авиабазы.  (Как раз на прошлой неделе Медведев повторил, что использование авиабазы Манас не может продолжаться бесконечно). Учитывая такого рода подход, не удивительно, что российские дипломаты затягивали время и даже лишили Совет Безопасности ООН возможности сделать заявление о событиях в Киргизии.

Уникальность этой вспышки межэтнического насилия состоит, конечно же, в том, что русские имели возможность действовать строго в рамках ОДКБ и им не нужно было пытаться получить мандат от таких влиятельных игроков как Соединенные Штаты или Европа. Однако ОДКБ – это не та организация, которая просто штампует свои решения, и она еще в меньшей степени может быть таковой, если речь идет об одобрении российских действий, которые выходят за рамки первоначальных задач этой организации. Даже в рамках этого форума Москвы вынуждена считаться с предпочтениями и опасениями других членов. Не удивительно, что российские комментаторы характеризуют паралич ОДКБ как доказательство того, что Россия не смогла добиться доверия своих собственных соседей или их почтительного к себе отношения.

В Киргизию вполне может вернуться хаос. В то время как высокопоставленные политики пытаются создать инструменты для решения этой проблемы в будущем, они должны понять почему – по тем или иным причинным  – Россия воздерживается от того, чтобы играть более значительную роль.