Владимир Батшев: Я уверен, что Галича убили

"Александр Галич и его жестокое время" так называется новая книга об Александре Аркадьевиче Галиче, которую писатель и поэт Владимир Батшев представил 9 июля в парижском Доме Русской Книги. На презентацию в Париж Владимир Батшев приехал из Франкфурта-на-Майне, где живет уже много лет и где издает "толстый" литературный журнал "Мосты".

В интервью РФИ Владимир Батшев рассказал о долгой работе над книгой, о знакомстве с Галичем, о его жизни в эмиграции и о том, почему он склонен думать, что смерть Галича не была несчастным случаем.

- Почему Вы решили написать книгу об Александре Галиче?

- А о ком еще писать книги сейчас? Это одна из самых выдающихся фигур нашего времени, и я считаю, что, как и предыдущий мой герой документальных произведений генерал Андрей Власов, Галич – это та фигура, которая - для внешнего круга, для обывателя, для публики - вдруг ставит себя против. Очень похоже. Представьте себе, Власов, преуспевающий сталинский генерал и вдруг он попадает в плен и понимает, что он все время жил в стране под властью бандитов, и вот он выступает против этих бандитов. И также Галич: жил был человек Александр Аркадьевич Галич, очень популярный кинодраматург, театральный драматург, писал стихи, писал пьесы… И вдруг он понимает, что, все-таки, живет-то он в гнусной стране, вокруг гнусная атмосфера, и он начинает писать совсем по-другому: другие стихи, другие вещи, и выступает по существу против режима, и режим, конечно, тут же реагирует на это.

- Вы помните ваше первое впечатление о Галиче?

- Конечно! Это было оглушающее… Вы знаете, один мой знакомый пропел мне песню. Я даже сейчас помню, это было поздней осенью 1964-го года на переходе между станциями метро Курская кольцевая и радиальная. Он мне стал петь. Я до сих пор помню, как он пел, я вдруг был потрясен этими песнями. Вот это, Вы знаете:

Мы похоронены где-то под Нарвой,
Мы были и нет.
Так и лежим, как шагали, попарно,
И общий привет!

И не пугает ни враг, ни побудка,
Померзших ребят…

Вы знаете, в первую очередь - это высокая поэзия. Это очень высокая поэзия. И потом, многие поэты, Евтушенко, Вознесенский, воспринимали Галича как высокую поэзию. Я до сих пор считаю, что Галич в ряду поэтов стоит где-то между Иваном Елагиным и Иосифом Бродским.

- Как Вы работали над книгой, и что Вас больше всего тронуло в судьбе Галича? Может быть, какие-то новые детали, о которых Вы узнали в процессе работы?

- Я работал над этой книгой три года и прочитал все, что написано о Галиче, все его произведения, все его пьесы, все его киносценарии, просмотрел все его фильмы - в моей домашней фильмотеке теперь две его пьесы, которые я с огромным трудом сумел достать. Мне в Москве, в архиве, сделали копии этих пьес на видео.

Вы знаете, меня больше всего потрясло, как человек будучи на вершине славы, на вершине, даже будем так говорить, литературного истеблишмента, вдруг бросает все и уходит в ничто, в пустоту… Он знал прекрасно, что его ждет презрение толпы, презрение власти, полностью исключение отовсюду – грубо говоря, исключение из списка живущих, как было со всеми теми, кто выступал против.

Но я прекрасно понимаю его: мы, молодые поэты, сами исключали себя тогда из списка живущих. В 1965-м году я был редактором одного самиздатовского журнала. Он назывался "Сфинксы". Я его принес к Александру Аркадьевичу. Мы пришли с моим замечательным другом Леонидом Губановым (это был гениальный поэт, он потом трагически умер, но это другой вопрос) и мы принесли журнал Александру Аркадьевичу, там были опубликованы восемь его песен. Без разрешения, конечно! Но! Во всем самиздате тогда была такая тактика: "Все произведения, опубликованные в этом альманахе, напечатаны без разрешения авторов".

Принесли, он стал смотреть и говорит: "А что это такое здесь?" А я, как редактор, изменил строчку. У него было: "А маршал где-то мучился от рака, но тоже на парады выезжал. Он мучился от рака, но, однако, он лошади об этом не сказал". Это про лошадь: " Нам этот факт великая эпоха воспеть велела в красках и стихах. Хоть лошадь та давным-давно издохла, а маршал умер где-то в Соловках". Это у него. А я думаю, что такое " умер в Соловках"? "Сгноили в Соловках"! И я заменяю на "Сгноили в Соловках". И тут он говорит: "Простите, ребята, у меня здесь другое". Я говорю: "Александр Аркадьевич, Вы понимаете…" Он говорит: "А что нельзя было мне прийти и показать?" И тут я обомлел. Вы представляете, чтобы так просто самиздатчики, молодые ребята, пришли к нему, к известному человеку и предложили! Это было невиданно. Я был настолько потрясен.

После этого я его видел еще один раз. Это было на домашнем концерте в 72-м году, в одном доме. Он там пел. Это были какие-то замечательные песни, до сих пор помню, что все записывали. У меня до сих пор хранятся записи с того домашнего концерта.

А последний раз я его видел в 74-м году. Это было 30-го мая, в день смерти Пастернака. В этот день у нас, молодых поэтов, было принято приезжать на могилу Пастернака. Мы приехали туда 30-го мая, чего-то читали, и я увидел Галича. Я вдруг подумал, что он будет читать свое знаменитое памяти Пастернака : "Разобрали венки на веники, на полчасика погрустнели…" Нет. Он стал читать Пастернака, какие-то очень хорошие его стихи, которые даже я наизусть не помню, хотя я много стихов Пастернака помню наизусть. И он прочитал, прошел мимо нас, а мы молодежь, мы же знаем, кто это - мы встали, поклонились. И он так: дескать, здрасте, молодые люди. Он не узнал ни Губанова, ни меня, конечно. И больше я никогда его не видел. Я знал о нем, то что о нем писали и рассказывали его коллеги по радио "Свобода", по НТС (прим.ред. : Народно-трудовой союз российских солидаристов - политическая организация русской эмиграции), по издательству "Посев"…

- Работая над дневниками, документами, газетными, вырезками, встречаясь с людьми, что для Вас в судьбе Галича, что стало решающим моментом? Когда он, как Вы говорите, бонвиван, любимец женщин, советский человек (по крайней мере, не антисоветский), изменился? Почему вдруг в нем произошли вот эти решительные перемены? По вашему мнению?

- Я думаю, что это произошло на фильме "Бегущая по волнам". Вы знаете, этот фильм абсолютно выбивается из стилистики советского кино. Полностью. Режиссер Павел Любимов просто понял, что это будет другой фильм. Это был экзистенциальный фильм. Если вы его посмотрите сейчас, вы увидите это абсолютно странное, противоречивое поведение всех героев. Они идут не зачем-то куда-то и почему-то, а непонятно куда! Это поразительно.

Помню тогда, когда я впервые приехал, Вы знаете, я в 68-м году вернулся из ссылки, где я был осужден (я был освобожден по амнистии, за меня очень много заступалась западная пресса), я пошел в кино и первое, что я увидел, был фильм "Бегущая по волнам". Я был потрясен. Я в ссылке в клубе сидел торговал книжками последние полгода, до этого я на лесоповале работал два года. (прим.ред.: Батшев был осужден в 1966 году на 5 лет по статье "тунеядство", отбывал ссылку в селе Большой Улуй Красноярского края.) Торговал книжками и все время смотрел фильмы. И вдруг… Это было для меня потрясением, это был не то что не советский, это был необычный фильм! Я такого никогда не видел и для меня это был, грубо говоря, шок.

Галич? "Те" его песни? Вы понимаете, мы привыкли к песням Галича, "тем", подпольным, а тут, вдруг в официальном фильме две подпольных песни! Как это может быть? Как это? Или же это власти допустили или какая-то аномалия… И только потом мне стало ясно, что это ошибка Галича: он никогда же не совмещал свое официальное творчество со своим "тем", неофициальным. И это стало его трагедией. А понимаете, я же по образованию кинодраматург, я окончил ВГИК, у меня были фильмы, и мне так близок был Галич именно как коллега по профессии. Я попытался понять, как можно совмещать, и я понял, что, наверное, на "Бегущей по волнам" и случился вот этот слом и перелом в нем, когда он решил, что все, хватит играть в эти игры, я не могу так жить, что советская власть, как он потом писал, "была плохой не оттого, что я это понял, она была плохой всегда, это я поздно понял".

- Какова была жизнь Галича в эмиграции?

-  Она была очень хорошей, в смысле обеспечения – материально он был очень хорошо обеспечен. Во-первых, не забывайте, что все тиражи его книг были куплены издательством "Посев". Издательство "Посев" его издавало все время, каждые два года выходила книга: сначала вышли песни в 69-м году, потом было второе издание, потом вышла книга под названием "Поколение обреченных" - замечательная книга, она увидела три издания. Это единственная книга, которая в эмиграции выходила тремя изданиями. Это стихи - стихи не выходят тремя изданиями, а вот у Галича вышли. Потом, он же был принят на работу на радиостанцию "Свобода", сначала, как внештатник. Он стал выступать с программой "У микрофона Александр Галич" каждую неделю. Просто говорил о том, что близко людям, о том, о сем: вот вы помните такую улицу в Москве, а помните такую улицу в Петрограде? Начинал вдруг рассказывать про какие-то вещи, которые людей очень близко касались. У него было еще несколько программ. А потом его взяли в штат, и он работал на "Свободе" заведующим культурной частью, в Мюнхене, где ему тоже было несладко. После этого радиостанция перевела его в Париж. В книжке все это есть, это случилось сугубо из-за личных проблем.

В Париже ему было "сверх хорошо", он просто был рад. Во-первых, это Париж. Он здесь был два раза до этого. Здесь снимались фильмы по его сценариям, совместный франко-советский фильм, еще что-то. Это был город, который он хорошо знал. Потом, вы знаете, Галич все-таки знал три языка, немножко, но знал, немецкий, французский и английский. Здесь жили его друзья, Виктор Некрасов, его московские приятели Анатолий Гладилин, Юлиан Панич, то есть все у него было здесь очень хорошо!

Все у него было здесь очень хорошо литературно. Да, часто не было аудитории, но ведь он же ездил всюду. Он ездил два раза в Израиль, он ездил в другие страны, он всюду выступал перед эмигрантами. Это нельзя отрицать: у него была аудитория, хотя, может быть, не та, на которую он рассчитывал.

- А личная ситуация?

- У него жена, простите за выражение пила. А пила она почему? Она хотела, чтобы он меньше пил. Почему он из Мюнхена приехал сюда? У него был роман с Мирой Миркер, одной тамошней дамой, когда его жена лежала в больнице – он ее положил лечиться от алкоголизма. В книге я об этом пишу. И когда он положил ее лечиться от алкоголизма, эта Мира, простите за грубость, прыгнула к нему в постель. А Александр Аркадьевич – человек, который не отказывался от тех девушек, которые прыгали к нему в постель. И я его понимаю, как мужчина. Но эта Мира так все закрутила, что начался скандал: ее муж явился к начальнику русской службы, угрожая пистолетом (правда, пистолет оказался пневматическим) и кричал, что он сейчас убьет этого человека, "какого-то Галича", который у него жену увел. А этот муж ее был мясником! Мясником в Мюнхене, известным, богатым человеком. Но это… Понимаете, я не считаю, что это проблема той судьбы Галича, на которую мы должны очень уж обращать внимание.

- В вашей книге вы склоняетесь к версии о том, что смерть Галича была убийством?

- Да. Я уверен, что его убили.

- Почему?

- Он был не угоден. Диссидентов такого класса и формата не было на "Свободе". Его надо было убрать.

Ведь, Вы понимаете, Галич – это человек, который всю жизнь (я об этом пишу в своей книге) возился с магнитофонами, с видеомагнитофонами, с приемниками. Он знал все это прекрасно. И он не мог, не мог не туда вставить антенну. Не бывает такого, понимаете? НЕ БЫ-ВА-ЕТ.

- Каково наследие Галича сегодня? Что Галич для нас сегодня?

- Галич, как это ни странно, для нас – это наше завтра. Вот мы сейчас его слушаем, иногда читаем, и вдруг с ужасом, именно с ужасом, понимаем, что ничего не изменилось там, в России. От этого страшно грустно. Мне, например.