Демократия без демократов

Тема, которая при оценке уровня демократии спустя двадцать лет после падения коммунизма кажется важной, - это пропасть между достигнутым состоянием демократии как политической и конституционной системы и, скажем несколько патетически, демократии как состояния индивидуальной и общественной мысли.
 
На политологическом жаргоне мы бы сказали, что здесь дело в конфликте институтов и культуры. Если создание функционирующей институциональной демократии было задачей для одного поколения, принятие демократии как состояния мысли – это забег на более длинную дистанцию.

Масарик (T.G. Masaryk) говорил, что для этого требуется два поколения, то есть 40-50 лет, некоторые современные политологи утверждают, что скорость, с которой можно создать настоящую демократическую культуру, зависит от характера режима, который предшествовал утверждению демократии, и от того, как долго был этот режим. Другие обращают внимание на традицию ангажированности граждан, то есть на состояние гражданского общества.

Так или иначе, сегодня очевидно, что в течение первых двадцати лет после падения коммунизма удалось в целом неплохо создать систему институциональной демократии. Здесь есть большая заслуга международных организаций, которые после Второй мировой войны объединили западные демократические страны. Эти организации своим ноу-хау, своими стимулами и предложениями присоединиться к ним при соблюдении необходимых условий существенно ускорили этот процесс. В этом отношении наше нынешнее положение значительно отличается, например, от положения Чехословакии перед Второй мировой, когда в Центральной Европе пытались сохранить демократию, как остров в море авторитарных режимов.

С другой стороны, можно приводить аргументы (и на многих международных форумах эти аргументы действительно можно услышать), что именно исторически беспрецедентно быстрая модернизация институтов, которая произошла как раз с помощью Европейского союза и Североатлантического альянса, парадоксально увеличила разрыв между достигнутым уровнем институциональной демократии и уровнем демократии как определенной культуры поведения.

И если модернизацию институтов можно проводить, так скажем, сверху, то принятые шаблоны человеческого поведения быстро изменить нельзя ни с помощью законов, ни с помощью распоряжений правительств и принятых норм Европейского союза. Необходимые юридические и прочие стандарты во время вступления в ЕС мы, стремясь оказаться в Евросоюзе, очень быстро приняли, только настоящая демократическая культура возникала гораздо медленнее.

Масарик, если его вольно перефразировать, уже когда-то описал это состояние как «демократию без демократов». Большинство людей приняли правила демократической системы, ее язык и ритуалы, которые вроде бы делают из них демократов. Но если посмотреть глубже, мы увидим, что с действительным поведением, свойственным демократической культуре (толерантность по отношению к точке зрения других, поиск конструктивных компромиссов через диалог, уважение меньшинств), все совсем не так хорошо.

Этот дефицит проявляется на самых разных уровнях. Хороший пример – поведение людей, когда они действуют анонимно. Именно тогда становится ясно, что законы и нормы поведения в обществе человек понимает, прежде всего, как что-то, что ему извне внушает система, как что-то, что он соблюдает только тогда, когда, скажем, его видят, или как что-то, что он внутренне принял, и поэтому он эти правила соблюдает, даже если ему не грозит непосредственное наказание.

В чешском обществе мы постоянно сталкиваемся с тем, что в ситуациях, когда люди более или менее анонимны, например, за рулем, на форумах в интернете, во время звонков на разные шоу на радио и по телевидению, преобладает существенная доля неуважения к правилам и существенная доля непорядочности.

По сравнению с Первой республикой нам повезло, как минимум, в том, что пока достаточно низкая демократическая культура принципиальным образом не угрожает демократической системе, потому что мы сейчас, в отличие от 1918-1938 годов, являемся частью крепких наднациональных рамок, которые активно поддерживают демократию и ее институты.

Внешние влияния на чешскую демократию, конечно, могут сильно сбить с толку. Демократия как система правления во всем мире попала под влияние экономической глобализации. Общественное пространство, которое является средой, где происходит свободный гражданский и политический дискурс ( а это условие существования демократии), за последние годы оказалось под огромным давлением глобальных экономических интересов. В определенном смысле слова можно говорить о приватизации общественного пространства, о его колонизации частными интересами. Кумовство и коррупция – это проблемы не только новых демократий. Результат – резкое снижение интереса к политике партий, политические партии во всем мире находятся в кризисе.

В определенной степени нам не хватает классического гражданского общества, которое в 18-м и 19-м веке позволило вырасти современной демократической политике, было ее союзником, конструктивным критиком и источником многих идей. Современные коммуникационные технологии сделали гражданское общество виртуальным, и все меньше и меньше людей спорят, глядя друг другу в глаза.

И хотя в киберпространстве возникает огромное количество новых инициатив и движений, теперь и с помощью социальных сетей, пока неясно, как такое развитие повлияет на гражданское общество и демократию. Конечно, складывается впечатление, что постепенно меняется сама парадигма демократии. И это заслуга не только коммуникационной революции, но и усиливающегося влияния экспертного мнения в ущерб классической демократической политике.

Некоторые эссе в этой книге затрагивают еще более общие явления, которые в итоге могут повлиять на способы организации современного общества. Одно из таких явлений - рост самых разных транснациональных сетей, попытки найти разные формы глобального правления, с помощью которых можно было бы более эффективно контролировать экономическую и технологическую глобализацию.

Мировой экономический кризис, как и опасения экологических последствий промышленной деятельности и возможного исчерпания природных ресурсов, в определенной степени разбили веру в прогресс, как его трактует просвещение. Мир, который выныривает из этих возрастающих сомнений, гораздо меньше, чем кажется, верит в то, что наши сегодняшние проблемы, включая растущие долги, решит технологический и научный прогресс. И это изменение парадигмы повлияет на функционирование политики.

Кажется, что и в западных странах с развитой демократией новые технологии, рост значения экспертного мнения и проблемы, связанные с перенесением демократических способов правления с уровня национальных государств на уровень наднациональных образований, обостряют конфликт между демократией, понимаемой как определенный тип институциональной и процедурной организации, и демократией как культурой. Другими словами, свобода, которую должна гарантировать демократическая система, зависит не только от гладкой работы институтов или экспотенциального роста коммуникационных возможностей, но и, возможно, прежде всего, от сохранения определенного состояния общественной и индивидуальной мысли, которое с некоторой долей генерализации можно охарактеризовать как «демократическое».

Разница между «демократией демократов» и «демократией без демократов» - это не просто игра слов. В современном мире мы все чаще сталкиваемся с такой организацией общества, которую некоторые политологи назвали «нелиберальной демократией». То есть с общественной системой, в которой демократическая система правления была сведена к простой технологии и формальным правилам, которые часто делают легитимным существование различных форм авторитаризма, которые не слишком заинтересованы в том, чтобы граждане были настоящими демократами.

Этот текст – сокращенная версия вступления к сборнику эссе «Демократия без демократов», изданного в июне (Jiří Pehe: Demokracie bez demokratů, Prostor, Praha 2010).