Провал сосуществования различных культур

Речь немецкого канцлера Ангелы Меркель по поводу провалившейся модели сосуществования различных культур — это не капитуляция, а скорее вызов. Это вызов не под громкие звуки фанфар, а спокойное обращение к здравому смыслу.

Конечно, канцлер, известная всем своим либерализмом  и умеренностью, не намерена сделать попытку закрыть двери Германии или Европы. Было бы невозможно одним махом прекратить иммиграцию, а в более широком масштабе остановить процессы глобализации, которые стали частью современного мира, нашего с вами мира. Но именно ее округлое, но твердое лицо, ее манера привычной любезности, с которой она излагает нам вопрос, ее метод выдвигать на передний план свою озабоченность судьбой молодых людей, нуждающихся в получении квалификации для обретения достойной работы, наших ребят, которые не знают, что им делать с собой, ее речь о библейской вавилонской башне, в которой твои соседи не понимает твоего языка, описание полностью отличающихся друг от друга гетто, в которых живут чужестранцы, разделенные по национальному признаку, где задача интеграции вообще не ставится, где стремятся только выжить, законсервировавшись в своей собственной среде, сохраняя свою собственную культуру... все это дает лучшее представление о проблеме, чем многочисленные социологические анализы.

Она говорит нам, что некоторые культуры зачастую не имеют никакого намерения смешиваться  с нашей, как бы мы себя не вели, проявляя свою добрую волю. Париж стал городом, в котором более 200 тысяч человек живут в семьях, где практикуется многоженство, в Италии тридцать тысяч женщин подверглись сексуальным извращениям, исламские суды (только в Лондоне существует около 90 таких судов) грозят немыслимыми карами. Именно Ангела имеет некоторую надежду привлечь внимание к проблеме, так как не прибегает к тону Герта Вилдерса, у которого, конечно, есть основания бить тревогу, но его манера вызывает неодобрение политически корректного общественного мнения.

Немецкий канцлер может поставить проблему так, как это, может быть, сделал бы Алексис де Токвиль. В 1930 году, как известно, он предложил миру острое и поразительное описание Америки с точки зрения человека, который в первый раз в этой стране стал свидетелем быстрого процесса создания целой новой вселенной, составленной из многоцветной мозаики, кусочки которой образовывали либеральное и демократическое общество. В нем присутствовали и алчность, и мощь, и воля, но и общий дух. Толпы людей, которые издалека прибывали на берега Новой Англии, очень быстро создавали единый язык на базе обычного английского языка, все хотели поднять значение образования, факта принадлежности к благополучным классам на их прежней родине, все, хоть и по необходимости, смело шли навстречу новизне и опасностям на обширной и дикой земле с убежденностью, что они сумеют преодолеть все невзгоды во имя идеи, в основном исповедывавшейся пуританами и отцами- пилигримами.

«Беспокойная и жгучая страсть», «алчность к захвату необъятных территорий» оставила место и для создания гражданских объединений, журналов и почт. Все вместе было направлено к одной цели: созданию демократии.  И именно в этой плоскости, а не столько в лингвистической области, сегодня более легко решаемой с помощью компьютеров и средств массовой информации, потерпел полный крах наш способ рассматривать проблему иммиграции. Мы были очарованы чужими красками и обычаями, мы думали, что радость видеть рядом детей с темной и белой кожей, улыбающихся перед фотографом магазинов  компании United Colors of Benetton, отражает общее настроение, отражает радость сосуществования не где-нибудь, а в нашем доме, в демократически устроенном обществе. Но именно это устройство очень часто воспринимается как чужое и враждебное культурами, которые нашли у нас приют.

Мы сильны: наша демократическая культура поглотила, например, нашу крестьянскую культуру шестидесятых годов в результате «культурного геноцида», о котором говорил Пазолини. Но речь шла об одной и той же культуре белой расы: те же мамы, та же пища, те же обычаи сексуальной жизни, претерпевшие явные, но небольшие изменения. А в процессе глобализации, который происходит в современном демократическом обществе, новым пришельцам чужды наши запахи, вкусы, краски, они абсолютно другие, а главное, совершенно им не нравятся. Они ничего не хотят слышать о демократии, она их просто не интересует, на своей родине они не имели о ней никакого представления, и они не понимают, почему должны считаться с ее законами, среди которых главный закон — это свобода индивидуума.

Эти законы ровно противоположны тому, чему учит, например, ислам как высшему благу. Их правила совсем другие, вовсе не демократические. В Германии, где у руля стоит Меркель, женщина-адвокат из Берлина, которая была избита со своей клиенткой-мусульманкой,  добивавшейся развода, подверглась нападению еще и в метро и была вынуждена закрыть свою контору. В той же Германии представление оперы «Идоменей» Моцарта было отменено из-за угроз исламистов; директор газеты «Die Welt» Роджер Коппел (Roger Koppel)  в своем оффисе подвергся нападению молодого мусульманина и только благодаря счастливой случайности сумел остановить его руку с занесенным над ним ножом. В Германии, в Великобритании, во Франции больше не удается отыскать следы «исчезнувших девушек», ставших рабынями в результате навязанных им браков. В Стокгольме в большой моде, как пишет Джулио Меотти, футболки, которые носят мусульманские девушки, с надписью: 2030, а потом мы захватим власть». Это только эпизоды. Это демократия, глупец.

Когда мы сталкиваемся с культурой, подобной исламской, мы обнаруживаем такую непреклонность, которая опрокидывает все наши законы и моральные устои, имеющие разные оттенки. Для нас «иммиграция» - это святое слово из-за чувства вины, щедрости, религиозного воспитания, либеральных обычаев, принадлежности к левым течениям. Но ведь и демократия — это святое слово, даже если не говорить о необходимости соблюдать правила общежития, вопрос, который совершенно законно поднимают жители кварталов, соседних с теми, где живут иммигранты. Вот где корень вопроса. Может быть, Меркель, немецкая демократка, жительница Европы, представительница буржуазии, со своими комплексами, застенчивая, как всякий образованный немец, сумела правильно поставить вопрос.