Юрий Любимов (ему исполнилось девяносто три года) был одним из первых советских диссидентов и угодил в изгнание, лишившись гражданства. Он вернулся перед распадом СССР и теперь недоволен, что с тех пор изменилось так мало

Легендарный российский театральный режиссер Юрий Любимов родился с 1917 году — в год русской революции.

Он играл в театре, участвовал во Второй мировой войне, потом опять играл, преподавал в театральном училище. В 1964 году он стал директором знаменитого московского «Театра на Таганке», где спектакли часто подвергали жестокой цензуре, а то и вовсе запрещали.

Наряду с такими авторами, как Александр Солженицын, Любимов был одним из вдохновителей набиравшего обороты диссидентского движения, направленного против советской власти. В 1983 году ему разрешили работать в Великобритании, а годом позже лишили советского гражданства и уволили. С тех пор он сделал множество театральных и оперных постановок по всему миру.

Любимов вернулся в Москву в 1988 году, на пике проводившейся тогдашним президентом Михаилом Горбачевым перестройки, вновь получил гражданство и должность директора театра. Возглавляет он его и сейчас, в возрасте девяноста трех лет.

- Какая сейчас атмосфера в России?

- По правде сказать — молоко скисло, и свежим ему уже не быть. Главная проблема в том, что наши граждане пребывают в полусне, они чересчур ленивы... Думаю, большая часть нашего населения до сих пор живет в прошлом и ностальгирует по СССР. Они говорят, что тогда было лучше. Но это не так.

- Почему вы решили в одной из своих постановок сыграть роль Иосифа Сталина?

- Сейчас опять начали прославлять товарища Сталина, кровожадного извращенца, который убил больше наших людей, чем немецкие фашисты. Они что, совсем с ума сошли? Когда я играю Сталина... Я завлекаю аудиторию, чтобы потом сказать вот так: [подражает сильному грузинскому акценту Сталина] «Толпа — это как вопрос истории; чем больше убывает в одном месте, тем больше прибывает в другом, и нечего ее жалеть».

- Проще ли вам работать сейчас, чем в советские времена?

- Конечно, сейчас лучше, потому что я свободен. Но с финансовой точки зрения сейчас гораздо труднее. Мне обещали новый центр, даже выделили землю... но прошло тринадцать лет, и ничего не изменилось. В прошлом году я попросил дать возможность провести мероприятие в честь сорокапятилетнего юбилея театра. Так мне сказали, что это неправильная дата, чтобы я подождал до пятидесятилетия! Они что, не знают, что мне девяносто три года?

- Оказывают ли на вас власти давление в связи с вашей работой, как было во времена Советского Союза, когда ваши постановки подвергали безжалостной цензуре и запретам?

- Никогда. Но мне часто угрожают закрыть театр за несоблюдение правил пожарной безопасности и приказывают, чтобы я исправил ситуацию. У них всегда есть в запасе какой-нибудь предлог, чтобы меня уволить. В то же время сами себе они построили театр, как в Голливуде, всего за два года ... и там изредка выступает кто-нибудь из иностранных поп-звезд, слушают сто человек в зале на восемьсот мест, и стоит это миллиона два с половиной долларов.

- В прошлом вы встречались со многими советскими лидерами. А с российскими встречаетесь?

- Я помню, как [советский президент Юрий] Андропов спросил меня: «Вы знаете, что случилось в Индонезии?» — Я сказал: «Там перевешали всех коммунистов, правильно?» — «Именно так», — ответил Андропов. — «Вы нам то же самое пророчите?»

Я никогда не встречался с [президентом Дмитрием] Медведевым, но дважды встречался с [премьер-министром Владимиром] Путиным ... Я должен признать, у него есть несколько очень интересных особенностей. Когда он был здесь, то тщательно искал подходящее место на стене, чтобы оставить свой автограф [что традиционно делают все высокие гости] и нашел его под портретом Александра Пушкина. Потом он начал изучать чужие автографы и нашел автограф [олигарха-изгнанника и заклятого врага Путина Бориса] Березовского. Путин спросил: «Как он дотянулся так высоко?» — «Он встал на скамейку», — ответил я. Отгадайте, что он сказал. Он сказал: «Кто ему помогал? Кто его поддерживал?» — «Я и помогал», — ответил я.

Путин посмотрел на меня так, как будто сейчас спросит — а зачем? Но не спросил. Наверно, меня за это когда-нибудь призовут к ответу, кто знает? Я спросил его, каков по характеру Березовский, и Путин ответил: «Любит высовываться». Потом подумал немного и добавил: «Ну и пусть высовывается».

- Что вы думаете об итогах второго суда над врагом Кремля и нефтяным магнатом Михаилом Ходорковским, сидящим в тюрьме?

- Я бы хотел ошибаться, но думаю, что приговор будет обвинительным. Это проверка нашего руководства. Когда так долго сидишь в тюрьме — становишься героем. Его ведь сначала ненавидели за то, что он олигарх, и радовались, что его посадили. Теперь многие передумали... Если бы я мог, я бы отпустил его на свободу. Так было бы лучше для обоих наших лидеров. Это было бы им полезно во всех отношениях. Они бы показали свое милосердие. Люди устали слушать призывы «Закручивайте гайки!»

- Видите ли вы большие перемены в стране по сравнению с советским периодом?

- С 1985 года изменилось очень мало, а ведь это почти четверть столетия! И это настоящая проблема. Что-то только-только начинает сдвигаться. Конечно, и близко нет ничего похожего на ту бурю, которая была во время оттепели шестидесятых. Люди сидят тихо. Они устали и попросту перепугались. Они не хотят, чтобы им дали по голове, затолкали в машину и там избили.

Но что-то подсказывает мне, что у властей тоже проблемы. Иначе зачем им так грубо разгонять митинги оппозиции? Пятьсот человек выходит на улицу, а [власти] шлют против них полторы тысячи карателей!

- А что насчет объявленной борьбы с коррупцией?

- С коррупцией борются, но очень избирательно. Проблема в том, что у нас очень много нефти. А в ней замажешься один раз, и уже очень сложно отмыться.

- Почему в России многие до сих пор считают Америку врагом, хотя объявлена «перезагрузка»  отношений?

- Они же не могут без врага! Когда есть враг, то все встает на свои места и все можно объяснить — от военных расходов до всех прочих вещей. И чем сильнее и могущественнее враг, тем лучше. Все знают, что у нас тоже есть мощное оружие, но ему не сравниться с [американской] военной машиной. Россия, как и ее предшественник, отстает и вечно пытается кого-то догнать... Столько зависти, столько агрессии! И это постоянная необходимость от кого-то защищаться! От кого? Никто на нас не нападает! Сильные страны к нам равнодушны.

- У вас раньше были вечные проблемы с советскими бюрократами. А с российскими проще?

- Иногда они меня поздравляют. Иногда вешают награды. Недавно мне позвонили из президентского кабинета и сказали, что пригласят [в Кремль]. Вспоминается похожий случай с Александром Исаевичем [Солженицыным], которого Рейган пригласил на обед, когда тот уже был в изгнании. Вот что он ответил: «С удовольствием, но только если мы сможем поговорить один на один; а обедать я предпочитаю дома».

Когда я встречаюсь с ними, они обычно восклицают: «О! Вы — глоток свободы!». А потом говорят: «Садитесь, пожалуйста», — и меня это уже настораживает, причем достаточно сильно.

В принципе, я для них как с другой планеты. Я им нужен только как некий декоративный элемент фасада, который они тут строят. Я нужен, как нужна доска для объявлений. А в остальном они во мне не нуждаются. Им больше подходит театр марионеток.

- Что вы думаете о своей работе сейчас?

- Никто больше не ходит в театр за политикой... На всех напала апатия. Все приходят поразвлечься. Можно подумать, что ничего запретного уже нет. Но это одна видимость.В реальности разрешены только некоторые поверхностные вещи. А всем все равно. Все устали. Надежды разбиты...

Знаете, как любят говорить — мы рождены, чтоб Кафку сделать былью. У нас нет сердца, нет души. Но мы любим говорить о загадочной русской душе. Лучше в этом не копаться, а то могут выйти наружу удивительные вещи. Нам всегда всего мало.

То, что мы делали в первые двадцать лет, уже никому не интересно. Наш театр стал просто одним из театров. Но даже в этих условиях, думаю, мы держим лицо. Некоторые говорят, что я деградирую, что раньше делал хорошие спектакли, а теперь ставлю скукоту. Но я занимаюсь тем, что мне интересно.

В марте я подал в отставку. Мне надоело все то, о чем мы только что говорили. Потом мне позвонили сверху и сказали подождать. «Сейчас не время», — сказал звонивший. Везде за границей, и в Америке тоже, работать было гораздо проще благодаря порядку и дисциплине. Я бы не возражал пожить в Америке после ухода на пенсию. Там хорошо старикам.