Сильный Китай может спровоцировать межплеменную войну

Когда китайский руководитель Ху Цзиньтао приедет на этой неделе в Вашингтон, больших сюрпризов не будет. Ху и Барак Обама будут вести беседу по заранее подготовленному и утвержденному сценарию, сосредоточившись на торговле и Северной Корее и обмениваясь мнениями по данным вопросам. Но если посмотреть на это под иным углом, то все в этой беседе будет предсказуемым не в плане текущих событий, а с точки зрения давних этноплеменных стереотипов.

С укреплением положения и усилением веса Китая в международных делах народ хань, составляющий 90 процентов китайского населения, неожиданной стал самой доминирующей и сплоченной этнической группой в мире. И этот народ стремится сохранить такую сплоченность, создавая стратегические альянсы, проводя агрессивную торговую политику и осуществляя нападки на национальные меньшинства в пределах китайских границ. А менее сплоченный в этническом плане и более разобщенный Запад тем временем терпит неудачу.

Около 20 лет назад я написал книгу «Племена» («Tribes»), в которой попытался проследить роль этнической и расовой принадлежности в экономических и геополитических делах. В то время существовал определенный скепсис в отношении влияния этнической принадлежности. Кое-кто считал, что это влияние носит откровенно регрессивный и расистский характер. Однако сегодня положения моей работы 1992 года реально находят свое подтверждение. Мы живем в племенную эпоху, и Китай - это только начало.

Столь примитивные расовые инстинкты должны были уже давно угаснуть. Предполагается, что мы сегодня живем в «плоском мире» Томаса Фридмана (Thomas Friedman) или в «мире без границ» Кеничи Омаэ (Kenichi Ohmae). Считается, что сегодня все взаимосвязаны и ничем не отличаются друг от друга. Делами должны заправлять лишенные корней аккуратные и умелые профессионалы, которые сидят в Брюсселе, Вашингтоне или любой другой «глобальной» столице, и работают на своих айпэдах.

Однако большая часть людей не считает себя членами огромной многонациональной общности, гражданами мира или «массовыми потребителями». Нет, историю по-прежнему приводят в движение самые насущные вещи и стремления: желание прокормить семью, сохранить здоровье племени, а также сформировать облик ближайшего общественного окружения. То есть, частное по-прежнему одерживает верх над общим.

Это становится еще более заметно по мере того, как наш мир приобретает многополярный характер. На протяжении XIX и значительной части XX веков в мире доминировали европейские капиталистические умонастроения, которые скрывали многочисленные этнические и расовые разногласия, тихо тлевшие под поверхностью в тех регионах, где господствовал и правил европейский капитализм. Отдельные группы, в том числе, китайцы, мусульмане и индусы, может, и ощущали свою уникальную самобытность, однако в большинстве своем сливались воедино либо в евро-американской матрице, либо, после революции 1917 года в России, в матрице советской.

Сегодня все это радикально изменилось, поскольку ранее угнетавшиеся расовые и этнические группы начинают сегодня заявлять о своей силе и власти на глобальном уровне. Усиление национального самосознания в Китае, который постепенно освобождается от своих социалистических одежд, необходимо рассматривать как главную движущую силу, стоящую за этим новым трайбализмом. Возрождение Китая в качестве великой мировой державы отражает усиление культурного господства не столько марксизма или маоизма, сколько народа хань, который всего через несколько десятков лет будет обладать мощнейшей в мире экономикой.

Это сопровождается крупным сдвигом в национальном самосознании китайцев, представляющем собой сочетание политической и экономической мощи с очень однородным мировоззрением. Китайскую экономическую и внешнюю политику лучше всего можно охарактеризовать выражением Ницше «воля к власти» в ее этноплеменном отражении. По сути дела, ханьцы стали этнической сверхдержавой, которая относится к другим народам, начиная с китайских национальных меньшинств и заканчивая значительной частью остального мира, как к своей огромной полуколониальной периферии. А поскольку экономическая и военная мощь Китая постоянно усиливается, ханьцы смогут скоро при желании навязывать свою волю народам поменьше.

Китай, пожалуй, задает тон в нашем новом мире, но многие другие народы вторят ему в той же этноплеменной тональности. Россия, подобно Китаю, отказалась от своего интернационального коммунизма, сменив его на некий ленинский государственный капитализм с националистическим оттенком. Об этом свидетельствует и участившееся жестокое обращение с этническими меньшинствами с более темным цветом кожи, например, с чеченцами, и русский ретро-империализм (ранее прятавшийся за внешними атрибутами социализма) с его агрессивным отношением к странам «ближнего зарубежья», таким как Грузия, Армения, Украина и Белоруссия.

Реставрация при помощи государства всего – от православной церкви до Сталина – а также усиление государственного контроля в высокодоходном энергетическом секторе отражает глубоко националистическую суть современного российского государства, которое по причинам исторического, географического и культурного характера за несколькими исключениями всегда было склонно к авторитаризму. Оказалось, что с распадом Советского Союза в Россию не пришел общемировой капитализм. Нет, этот распад породил различные формы этнического сепаратизма, а в самой России начал возрождаться славянский национализм.

Другие народы на пути к модернизации и глобализации (персы, арабы, бразильцы – это лишь отдельные примеры) оказались гораздо менее космополитическими и гораздо более националистическими. Формы такого национализма или трайбализма очень сильно отличаются одна от другой. Где-то, как в Китае и России, они носят откровенно расистский характер. В других странах, таких как Бразилия, они приобретают многорасовые черты. В некоторых случаях в их основе лежат исторические обиды и недовольства. Но все эти страны в меньшей степени заинтересованы в принятии глобализованных норм и правил свободного рынка и капитализма и в большей – в использовании государственной власти (через государственные инвестиционные фонды и госкорпорации) для усиления своего влияния и увеличения богатства.

Этот новый трайбализм все больше дает о себе знать в Европе. Всего несколько лет тому назад еврофилы, такие как серый кардинал Франции Жак Аттали (Jacques Attali) и писатель с левыми взглядами Джереми Рифкин (Jeremy Rifkin), составляли проекты будущего утопического Евросоюза, который должен был стать образцом для всего мира и одной из великих мировых держав. Сегодня идеал универсальной «европейской мечты» Рифкина терпит крах – и процесс этот ускоряется из-за финансового кризиса. А континент начинают разрывать на части глубоко укоренившиеся исторические и культурные разногласия.

Европу сегодня по культурному признаку можно считать разделенной на три племени: скандинавско-германское, романское и славянское. На севере существует обширный регион благополучия и процветания, этакая зона нордического динамизма. Характерными чертами этих стран являются специализирующаяся на отдельных статьях экспорта экономика, все еще мощная протестантская мораль, а также культура уважения к власти. Данные страны, в число которых входит Скандинавия, Нидерланды, Германия, а также прибалтийские государства (хотя это спорно), все больше осознают наличие огромных различий в культуре, финансах и отношениях между ними и югом.

В то же время, неудачу терпит попытка создания новой европейской идентичности на основе слияния с иммигрантами. Как отметила канцлер Ангела Меркель, Германии не удалось построить «культурный плюрализм». Такие настроения могут подвергаться критике и брани со стороны средств массовой информации, ученого сообщества и даже лидеров бизнеса из Северной Европы, однако на низовом уровне они определенно популярны. Считавшиеся когда-то образцом либерализма страны, такие как Дания и Нидерланды, породили мощные анти-иммигрантские движения.

В мире, где все больше доминирует Азия, Северная Европа не может быть ничем иным, кроме как периферийной глобальной державой. Именно этим объясняется ее новая сосредоточенность на себе самой. Эта обладающая большим запасом жизненных сил культура представляет собой возрождающийся Ганзейский союз XIII века. Это была группа ищущих новые возможности и процветающих благодаря торговле государств, расположенных на берегах Северного и Балтийского морей. Такой возрождающийся союз все активнее, причем зачастую с плохо скрываемым презрением ведет борьбу по вопросам торговли и финансовой политики со странами юга Европы, которые я называю «оливковыми республиками». Для этого региона характерны финансовые затруднения и спад промышленной мощи; там быстро стареющее население и огромный дефицит бюджетов. Южная Европа сегодня - это зона апатии и истощения сил, простирающаяся от Португалии и Испании до Греции и Болгарии и проходящая через юг Франции, Италию и бывшую Югославию.

Последнее европейское племя включает в свой состав славянские государства, центром которых является  Россия. Но к нему относятся также некоторые балканские страны, Украина, Белоруссия, Сербия и Молдавия, которые традиционно смотрели как на восток, так и на запад, а в настоящее время характеризуются сокращением численности населения и слабостью демократических институтов. Здесь очевиден исторический след российского господства, которое в значительной мере основано на возрождении славянского самосознания, объединенного общностью религии, истории и языка со странами, живущими под российским прикрытием. В этом смысле царизм там сегодня возродился. Это не самое радостное событие для остального мира, а также для умирающей мечты об «общеевропейском доме».

Что же такое усиление трайбализма может означать для внешней политики? Безусловно, больше внимания следует уделять таким вопросам как культурное многообразие, рождаемость, а также неунывающий экономический дух. В определенном смысле нам необходимо вернуться к взглядам писателей древности, таких как Геродот и Ибн Хальдун, которые объясняли взлеты и падения наций и государств «групповым чувством».

Трайбализм будет также угрожать эффективности и действенности международных организаций, которые имеют тенденцию брать на себя общие интересы, существующие между группами. Вместо этого нам следует подумать о перспективах международного сотрудничества в более традиционных формах, где уравновешиваются четкие совокупности национальных интересов. Поскольку народы все более усердно преследуют собственные интересы, идеалистические разглагольствования о многонациональных организациях будут выглядеть все более смехотворно. То, как Китай и другие развивающиеся страны зарычали на конференции по климату в Копенгагене, приведя ее в замешательство, является свидетельством таких сдвигов.

Точно так же, проблема контроля торговли с Ираном связана с давними экономическими отношениями этой страны, которые, в свою очередь, замыкаются на культурные связи. Санкции Запада никак не могут конкурировать с гораздо более давними торговыми отношениями Ирана с такими государствами как ОАЭ. В будущем ставку следует делать на более временные, целевые альянсы, основанные на интересах отдельных народов. Примером таких альянсов может стать сотрудничество США и России в освоении космоса как средство сохранения их гегемонии в этой области на фоне появления новичков, таких как Китай.

По сути дела, нам надо отказаться от трудного поиска политкорректной общности культур и вместо этого научиться примирению и сосуществованию с теми народами, которые навсегда и совершенно неизбежно останутся чужими. А это, среди прочего, подразумевает отказ от идеи о том, что любую интернациональную модель, например, в англо-американской версии, можно насаждать или переносить в другие культуры.

«А как же мы?» - могут спросить англо-американцы. В глобализованном мире, который говорит и пишет по-английски, англосфера сохраняет ряд вполне естественных преимуществ. Именно там находятся наиболее элитные колледжи и университеты, именно там сосредоточены ведущие финансовые компании. В равной степени важно и то, что англосфера контролирует значительную часть того, в чем развивающиеся страны будут нуждаться больше всего – продовольствие. А обеспечивает она это за счет непревзойденного плодородия Соединенных Штатов, Канады, Австралии и Новой Зеландии.

Демографические показатели и уникальная способность англосферы принимать и абсорбировать широкий круг иммигрантов делает ее экономически и демографически жизнеспособной. Этот момент зачастую упускают политологи, такие как ныне покойный Самюэль Хантингтон (Samuel Huntington) и некоторые правые политики. К 2050 году в англосфере будет жить более 550 миллионов человек. Это будет сама крупная по численности населения группа стран после Китая и Индии. Англоязычное население не будет охватывать весь мир, как было в империи XIX века, но оно на протяжении едва ли не всего нынешнего века останется первым среди равных.

В конечном итоге это зависит от того, как англоязычный мир будет развиваться, как он будет налаживать связь со своим многонациональным населением и включать его в свой состав, не теряя при этом ощущение общей идентичности. В идеале англосфера может предложить такую альтернативу, которая включает в себя не только общность языка, но и набор завоеванных на протяжении веков ценностей, таких как демократия, рынок, свобода слова и вероисповедания. Уже сегодня многие англоязычные писатели, художники, промышленники и предприниматели с мировым именем имеют самое разное и все более разнообразное происхождение. Обеспечивая слияние многих в единую и динамичную культуру, англосфера сможет сохранить свое мощное влияние на наш возрождающийся мир межплеменных различий.

Джоэл Коткин – заслуженный деятель наук, работающий в Университете Чепмена (Chapman University), Калифорния. Он также научный сотрудник лондонского исследовательского института Legatum. Коткин - автор книги «The Next Hundred Million: America in 2050 and Tribes: How Race, Religion and Identity Determine Success in the Global Economy» («Следующие сто миллионов. Америка в 2050 году: как раса, религия и идентичность определяют  успех в глобальной экономике»).