Люк Хардинг (Luke Harding) прилетел во взорванный на днях аэропорт Домодедово в прошлую субботу в 4 часа 10 минут пополудни. Корреспондент Guardian в России последние два месяца провел в Лондоне, работая над материалами WikiLeaks и ускоренно готовя к изданию книжку на эту тему (она вышла в конце января). Когда Хардинг подошел к паспортному контролю, молодая женщина в кабинке дважды очень внимательно просмотрела его паспорт. Хардинг понял: что-то здесь не так. На самом деле, все было не так, и ситуация быстро вышла из-под контроля.
Молодая сотрудница таможни вызвала своего начальника, который взглянул на экран, а затем посмотрел на него еще раз. «Российская Федерация для вас закрыта», — заявил этот человека Хардингу, ставя штамп «аннулировано» на его действующей визе. «То, что у вас есть российская виза, не означает, что вы можете въехать в страну», — добавил начальник.
Через несколько минут паспорт у Хардинга отобрали, а самого его заперли в камере для депортации. Будучи журналистом, он сосчитал всех, кто там находился. «Там было четыре таджика, парень-киргиз и женщина из Конго, — рассказал мне по телефону из Лондона Хардинг. – Она провела в камере семь дней и в тот момент дремала на металлической скамье». Прошло полчаса, и Хардинг снова оказался в самолете. Его отправили в Лондон первым же рейсом. Паспорт ему вернули вместе с клочком бумаги, на котором было указано, что он депортирован. Жена и двое детей Хардинга подросткового возраста застряли в Москве.
Я не очень хорошо знакома с Хардингом, но у нас есть общие друзья, и мы вращаемся в одном братском кругу иностранных корреспондентов в Москве. Все хорошо знали, что у Хардинга самые напряженные из всех нас отношения с Кремлем и Министерством иностранных дел (люди из этого министерства контролируют наш въезд в страну).
«Я бы сказал, что это у них напряженные отношения со мной!» — быстро парирует он. После приезда Хардинга в Россию четыре года назад журналиста и его семью постоянно преследовали, как считали все, люди из Федеральной службы безопасности (ФСБ). Когда Хардинги приходили домой, они часто обнаруживали, что двери в комнаты детей открыты, а их игрушки расставлены иначе. В самое неподходящее время начинали звонить будильники. Но в Москве всегда все непонятно. Слежка нам, труженикам пера, дело хорошо известное, но это весьма скользкая вещь, которую почти невозможно доказать. Это такая тонкая материя, что она могла существовать лишь в воображении Хардинга (а воображение здесь часто разыгрывается не на шутку) – или быть вполне реальной угрозой со стороны спецслужб. (Что бы это ни было, но через какое-то время пришлось вмешаться британскому послу, и докучливое внимание прекратилось столь же таинственно, как и началось.)
Кроме того, у Хардинга была репутация человека, играющего с огнем – порой слишком глупо. Он часто писал на запретные темы, скажем, беседуя с родственниками дагестанских террористов, или изучая личное состояние премьер-министра Владимира Путина. Даже сам Хардинг признается, что последнее его журналистское расследование, в результате которого он выяснил, что у Путина 40 миллиардов долларов, стало своего рода брошенной премьеру перчаткой. «Наверное, это была самая смелая и самая глупая история из тех, что я написал», — говорит он. Власти быстро взяли его в перекрестье прицела, назвав отщепенцем. А такую породу людей Кремль не очень-то любит.
Но все это произошло еще до того, как он начал копаться в документах WikiLeaks о России. Причем делал он это так, как не делал почти ни один иностранный корреспондент в Москве. (Хардинг как-то раз процитировал эти документы, назвав Россию «коррумпированной, самовластной клептократией».)
Тактика действий Хардинга вызывает жаркие споры. Кое-кто даже недовольно скривился, узнав о его решении поднять публичную свару в связи с депортацией. «Так поступать нельзя, — сказал один ветеран журналистского корпуса, работающий в Москве. – Когда это официально, публично, они начинают действовать жестко, и изменить принятое решение становится намного труднее».
Очень сложно пройти по этой тонкой грани, когда речь идет о правилах и провокациях журналистов. По всей видимости, такого быть не должно, но в России, к сожалению, это есть. Еще большее сожаление вызывает другое. Любой работающий в сегодняшней России журналист, и особенно наши российские коллеги вынуждены спрашивать себя, не превратит ли их эта или следующая статья в великомучеников и страдальцев – и стоит ли это делать. Приехав в Москву полтора года тому назад, я вначале артачилась, игнорируя советы о том, что можно писать, а что нельзя. Мне это казалось странным, даже возмутительным. Это был удар по моим грандиозным журналистским ценностям и по моему американскому чувству непобедимости. Я думала, что лишь российским репортерам приходится фильтровать материал и бояться. А мы служим только правде, и делаем это безбоязненно. А потом я получила первую (очень тщательно завуалированную) угрозу от одного российского бизнесмена, о котором я собиралась написать – и все внезапно встало на свои места.
У российских журналистов совершенно другие правила. Как показывает случай с Хардингом, нас, иностранцев, в худшем случае просто вышвырнут из страны (очень неприятное и тяжелое обстоятельство для любого, кто наладил здесь свою жизнь) – но избивать и убивать не будут. Но правила существуют и для нас тоже – жесткие и непредсказуемые одновременно. К худу ли, к добру ли, но мы тоже научились осторожно ступать по этому полю.
В 2005 году ABC показала интервью с лидером чеченских боевиков Шамилем Басаевым (российский бен Ладен своего времени). После этого шефу бюро АВС аннулировали визу, а само бюро по сути дела закрыли на два года. (Ему въезд в страну запрещен до сих пор.) Нечто похожее произошло с британским журналистом Томасом де Ваалом (Thomas de Waal). В 2006 году ему не дали визу – возможно, из-за того, что он освещал жестокое насилие на Кавказе. Из-за профессиональной деятельности не дали визу и молдаванке Наталье Морарь, хотя она замужем за россиянином. И так далее.
Мы никогда точно не знаем, кого какой статьей обижаем и оскорбляем (ведь в этом деле музыку заказывает не только Путин). Но в итоге сигнал всегда один и тот же: вы гости, вы играете по нашим правилам, и вы играете по нашему усмотрению.
Хардинг решил побороться с системой, и сейчас он сидит в Лондоне, отвечая на нескончаемые телефонные звонки своих московских коллег. Коллеги эти с некоей неловкостью пишут сегодня о том, в какую ситуацию он попал, перемежая свои вопросы словами сочувствия.
Тем не менее, сам Хардинг признает, что высылка не стала для него большой неожиданностью. В ноябре журналиста вызывали в Министерство иностранных дел, где ему сказали, что визу и аккредитацию ему не продлят. «Они четко дали понять, что я им не нравлюсь», — вспоминает Хардинг. Затем, за день до того, как закончилась его виза, когда вещи были собраны и упакованы, а дети попрощались с одноклассниками в школе, Министерство иностранных дел дало Хардингам визу на шесть месяцев, чтобы дети закончили учебный год. По этой визе Хардинг попытался приехать в страну из Лондона.
Самое пугающее в истории Хардинга то, что она подтверждает обоснованность наших страхов, возникающих у нас в момент возвращения в Москву после выезда из страны. Это тот страх, то усиленное сердцебиение, которое не исчезает до тех пор, пока ты не прошел через паспортный контроль и не подошел к транспортеру для выдачи багажа, движение которого действует как успокоительное. Оказывается, у Хардинга тоже был этот страх. «У меня такая привычка – смотреть на бирку с именем сотрудника паспортного контроля. Я всегда думал: пронесет на этот раз или нет? – рассказал мне он. – И это сделала женщина по имени Лилия. Лилия. Какое приятное имя».
Джулия Иоффе московский корреспондент Foreign Policy.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Любой работающий в сегодняшней России журналист, и особенно наши российские коллеги вынуждены спрашивать себя, не превратит ли их эта или следующая статья в великомучеников и страдальцев – и стоит ли это делать.
