Вот уже более двадцати лет многие мыслители в России могут свободно отвергать коммунизм без страха и колебания и заимствовать идеи из западной интеллектуальной моды. Это включает склонность Запада к моральному релятивизму, что с особым энтузиазмом было подхвачено апологетами Сталина, которые в манере отрицателей Холокоста лихорадочно пытаются утвердить невинность Стального Человека, в частности, в отношении ответственности за массовое кровопролитие Большого террора. Странный расцвет этих ревизионистских попыток, сопровождающих общий всплеск русского национализма и империализма, принес неожиданный урожай в виде переполненных стеллажей в книжных магазинах, набитых томиками с портретами Иосифа Сталина с заретушированными оспинами — их авторы намерены «доказать» абсолютную невиновность советского лидера. Казалось, апологетика такого порядка ушла в небытие навсегда после того, как Хрущев разоблачил своего предшественника в 1956 году. Но на самом деле замороженный сталинизм начал оттаивать сразу после падения коммунизма два десятилетия назад.
«Загадка 37 года» — работа, вышедшая в 2010 году в престижном издательстве «Эксмо» в рамках его серии «Классика русской мысли», является наглядным примером этой растущей издательской тенденции. Книга состоит из трех длинных эссе Юрия Жукова, Вадима Кожинова и Юрия Мухина, чей совместный труд, похоже, изначально предполагал вытащить на свет божий старый афоризм, что любое преобразование России требует серьезной тирании. При этом Кожинов утверждает, что история Большого террора не более чем фальсификация: Ленин и Сталин задумывали все правильно, но их единственной ошибкой было отсутствие контроля над аппаратом секретной службы. Кроме того, захвати власть другие лидеры, такие как Михаил Томский или Николай Бухарин (которые были расстреляны за «правый уклонизм» соответственно в 1936 и 1938 годах), Большой Террор был бы гораздо более жестокими.
Кто тогда несет ответственность за годы советских чисток с их миллионами жертв? Никто. Все кровопускание было функцией безликих сил истории. В контексте России, по Кожинову, такие смерти были более или менее естественным результатом Смутного времени (Великой Смуты), которые, «как общеизвестно», в русской истории случаются циклически. Есть повторяющиеся спады и кризисы при капитализме, которые невозможно предотвратить. Почему же им не быть и в советской истории?
Но помимо того, что Большой террор — результат Смутного времени, согласно Кожинову, он одновременно является периодом восстановления имперской России. Что это — шокирующая логическая нестыковка? Нет, это естественный вывод, вытекающий из марксистско-ленинской диалектики — в соответствии с ее формулой взаимопроникновения и взаимодополнения противоречий. Поэтому, логически заключает Кожинов (в духе изощренной интеллектуальной гимнастики Политбюро), восстановление противоречит революции. Последняя совершенно чужда и разрушительна для России, в то время как первое благотворно и целительно. Чем меньше революций, тем более естественным образом происходит становление России. В самом деле, возрождение России включает противодействие революции на всех ее этапах. Таким образом, сталинский Большой террор с его миллионами смертей был на самом деле контрреволюцией («понятно, что весьма относительной»), чтобы восстановить Россию.
Отстаивая невиновность Сталина, Кожинов также затрагивает так называемый «еврейский вопрос», по которому он также оправдывает советского генералиссимуса. Сталин и его соратники не имеют ничего общего с наследием черносотенных погромов последних лет царского режима. Напротив, они на самом деле уважали евреев. «Почему при обсуждении «феномена 1937 года» всегда упоминается так много еврейских имен?» — спрашивает Кожинов. Объяснение очевидно, и оно вытекает из марксистской диалектики и социал-дарвинизма. Евреи хлынули в Россию в результате революции 1917 года, поскольку был отменен запрет на миграцию евреев за пределы черты оседлости. В 1912 году в Москве официально было только 6400 евреев, а в 1933 году — 241700. Их восхождение происходило потому, что были уничтожены члены традиционной русской элиты. Российские евреи заменили их в процессе «естественного отбора», потому что в среднем их уровень образования был выше, чем у остального российского общества. Евреи лучше адаптировались к новым обстоятельствам в Советском Союзе, и их «чрезмерное представительство» в правительстве Сталина и партийных институтах произошло «естественным» образом, так же как позже в ходе Большого террора. Каждый из них был частью сложных социальных процессов исторического развития, что имело мало отношения к самому Сталину. Если евреи (и другие) погибли в процессе террора, так то в силу неумолимых законов истории. Евреи были более широко представлены в высших эшелонах советской власти, чем другие группы, поэтому больше их погибло.
Кстати, Кожинов практически единственный из нео-ревизионистов 1937 года, кто выносит на обсуждение тему советских евреев. В отличие от национал-большевиков и неонацистов в современной России «традиционные» ревизионисты, как правило, не разыгрывают еврейскую карту. Во всяком случае, они отрицают участие (или «чрезмерное участие») евреев в коммунизме, который они, по националистическим причинам, оценивают как чисто русское дело.
В своей части «Загадки 37 года» Юрий Жуков идет другим путем, но достигает той же точки назначения. По его мнению, причина гибели миллионов людей в том, что кадры Коммунистической партии не поняли: советский лидер пытался отвернуться от идеи мировой революции и принять концепцию мирного сосуществования и, по сути, возвратился к парадигме российской империи. Вместо того, чтобы сотрудничать во имя этих благородных целей, по оценке Жукова, партийные активисты и тайная полиция бросили вызов Сталину, неразумно цепляясь за устаревшие революционные идеалы. Таким образом, вполне естественно, что их необходимо было стереть с политической сцены СССР. К сожалению, они потащили вместе с собой вниз многих невинных людей, но очевидно, это была их вина, а не Сталина. Если бы эти коммунистические активисты не стремились фанатично предаваться революционным фантазиям, вредным для благополучия страны, тогда бы не было миллионов погибших.
Третий автор книги, Юрий Мухин, в предыдущих работах утверждал, вопреки убедительным доказательствам из бывших советских архивов, что на самом деле немцы, а не Советы уничтожили польских офицеров в Катынском лесу во время Второй мировой войны. Здесь он значительно поднимает планку, утверждая, что Большой террор произошел потому, что партийная «верхушка» настолько слепо ненавидела Сталина, что он был вынужден вычистить их и их союзников в среде военных для обеспечения выживания государства. Мухин также утверждает, что гибель «сотен тысяч» кулаков (или якобы процветающих фермеров) и представителей этнических меньшинств была оправдана тем, что они были участниками заговоров в поддержку поджигателя войны Адольфа Гитлера. Здесь выдвигается гипотеза о том, что в то время как Сталин героически боролся за укрепление обороны России, другие в советских рядах работали рука об руку с фашистскими внешними врагами, чтобы подорвать ее. Одинокий лидер понял угрозу и спас Россию с помощью решительных мер.
Интерпретацию, подобну той, что изложена в «Загадке 37 года» можно также увидеть и в других работах — большинство из них воспринимают события 1930-х годов именно так, как их описывала в то время газета «Правда», рупор коммунистической партии. По крайней мере, к такому заключению приходит А.Б. Мартиросян в книге «200 мифов о Сталине», опубликованной в 2008 году издательством «Вече». Мартиросян беспардонно утверждает, что террор 1937 года был инициирован не самим Сталиным, и что это ложь, будто он лично дозволял пытки заключенных во время допросов в НКВД. По Мартиросяну, документы, подтверждающие, что диктатор санкционировал кровопролитие, были нагло сфальсифицированы. Наиболее лживый обман - это что не было никакого антисоветского заговора маршала Михаила Тухачевского. Бывший руководитель Красной Армии действительно был предателем, который заслуживает того, чтобы его поставили к стенке без суда и следствия. В общем, Мартиросян развенчивает 45 опасных мифов об участии Сталина в Большом терроре. После такого колоссального неоревизионистского ловкачества только самый отпетый клеветник осмелится винить в чем-то великолепного советского диктатора.
Развенчанием мифов также изобилует книга «1937. Главный миф XX века», опубликованная совместно издательствами «Эксмо» и «Яуза» в 2010 году, в которой Дмитрий Лысков развивает и обогащает методы Мартиросяна. Он начинает с того, что подчеркивает: «тезис» о сотнях тысяч, миллионах и даже десятках миллионов жертв советской системы является мифом, распространенным Михаилом Горбачевым, это часть его усилий по ликвидации Советского Союза. Правда, были репрессии в 1930-х годах, но врагов народа так же в то время преследовали по закону повсюду в мире. Лысков настаивает: мы помним, что во времена Большого террора в советских тюрьмах находилось столько же заключенных, как и в американских тюрьмах. Кто-нибудь обвиняет Рузвельта в причастности к репрессиям? Зачем Сталина и его людей выделять за то, что они отстаивали закон? Почему мы вообще говорим о 1937 годе? Тот год не был исключительным в условиях советской системы, настаивает Лысков. Было больше жертв во время Гражданской войны (1917-1922 годов), голода 1932-1933 годов и послевоенного голода (1946 года). Что такого особенного в 1937 годе?
Теперь, когда Лысков и его литературные товарищи разоблачили ложь об убийстве Сталиным своих противников внутри советского режима, другие постсоветские интеллектуалы могут заняться прославлением великого вождя и его соратников. Так, Александр Север открыто прославляет Сталина, о чем можно судить уже по названию его книги «Великая миссия НКВД» (опубликована в 2008 году московским издательством «Алгоритм»). К 1937 году, если верить Северу, в советскую систему проникло так много лжи, фальши и коррупции, что кто-то должен был вычистить весь этот обман. Хорошо, что на арену вышел Иосиф Сталин, чтобы спасти положение — при поддержке фигуры, почти столь же героической: это «маршал тайных побед», глава тайной полиции Лаврентий Берия.
Более замысловатый пример сталинской апологетики вышел в 2009 году, когда «Юза» и «Эксмо» опубликовали труд Леонида Наумова «"Кровавый карлик" против Вождя народов. Заговор Ежова». Наумов считает своим учителем про-сталинского историкаАрч Гетти (J. Arch Getty), профессора истории Калифорнийского университета, который представил американской аудитории более мягкую версию Большого террора. Один из наиболее существенных вкладов Гетти в ревизионизм — перенос вины за кровавые чистки со Сталина на Николая Ежова, начальника НКВД в середине 1930-х годов. Но здесь он явно не заходит слишком далеко, и позже выгораживает Ежова в монографии «Время и Жизнь Н.И. Ежова», опубликованной в 2008 году издательством Yale University Press (в соавторстве с О.В. Наумовым, вероятно дальним родственником Леонида), называя Сталина «Железным кулаком». Они пишут: «Хотя с нашей либеральной точки зрения жестокость Ежова не входила в противоречие с конкретными идеями гуманности и братства, которые он разделял со своими товарищами».
«Кровавый карлик» Леонида Наумова» это просто вариация на темы его наставника. Во вступлении русский ученик объясняет: что касается Большого террора, в постсоветском мире конкурируют три интерпретации, сознательно или нет заимствованных из западной интеллектуальной дискуссии. Во-первых, есть скучная старая «тоталитарная школа» в лице таких ученых, как Никита Петров, занимающий в настоящее время пост заместителя главы «Мемориала», российской правозащитной организации. По словам Петрова и его коллег, довольно легко установить, кто несет ответственность за преступления, как на уровне принятия решений, так и исполнения. Зверства коммунизма материализовались не сами по себе, это не Deus Ex Machina — их задумали, обсуждали, и осуществляли конкретные лица, начиная с самого Сталина.
Второе толкование Большого террора, по Наумову, опирается на «теорию модернизации». Ее приверженцы утверждают, что зверства 1930-х годов вытекают не только из жестокости Сталина и его соратников, но и, вероятно, в первую очередь, из объективной необходимости проведения индустриализации. Коммунисты начали радикальное преобразование общества России, которое не могло не нанести побочного ущерба. В этом свете, Большой террор был не результатом греховности человеческой природы, а скорее стадией неумолимого исторического процесса.
Третье направление – это «ревизионистская ориентация», за пределами России наиболее заметно представленая в лице Арч Гетти и Шейлы Фицпатрик (Sheila Fitzpatrick) из Чикагского университета. Это направление рассматривает Большой террор как следствие обретенной социальной мобильности в СССР, и приходит к выводу, что в таком хаотическом политическом потоке не могли не произойти непреднамеренные злодеяния. Эта группа, очевидно, нравится Наумову больше других. Он наслаждается проницательностью идей этих высших авторитетов, цитируя идеи этих западных союзников. Он поддерживает позиции Гетти и Фицпатрик, но с некоторыми инновационными оговорками. В соответствии с русским ревизионизмом, заговор с целью убийства Сталина, вероятно, вынашивали его товарищи, и Большой террор был просто формой самообороны.
Из манипуляции Наумова косвенными доказательствами складывается такая «правда». В начале 1937 года Сталин понял, что «группа Ежова» получила столько силы, что она способна представлять угрозу самой его власти. Хотя он не был уверен, что начальник его секретной службы даже обдумывает нечто подобное, из природного инстинкта самосохранения он решил упредить гипотетическую угрозу. Сталин, однако, был не в состоянии действовать напрямую, поскольку это могло представлять угрозу его собственным позициям. Поэтому советский диктатор решил подтолкнуть Ежова к принятию таких мер в отношении Николая Бухарина и других своих «соратников», что в конечном итоге должно было скомпрометировать начальника службы безопасности и привести его в ловушку. Одновременно, хозяин Кремля подготовил чистку (т.е. смену кадров) в рядах политической полиции. Люди, отобранные для руководства чисткой, в конечном счете, должны были разрушить команду Ежова. Именно так и случилось.
Подталкиваемый Сталиным, а также из собственной жажды власти, Ежов запустил Большой террор. Как только он набрал обороты, Сталин санкционировал Лаврентия Берия на удар по «кровавому карлику» за его ошибки и искажения, чтобы затем заменить его. Наумов также утверждает, что даже после увольнения с поста комиссара внутренних дел, Ежов планировал свергнуть Сталина в 1938 году во время празднований в честь захвата власти большевиками. В конце концов, изгнанный комиссар понял, что не в силах осуществить переворот и решил отказаться от этого акта отчаяния.
Может ли Большой террор рассматриваться в рамках дихотомии Достоевского как преступление и наказание? Наумов утверждает, что не может. Еще одна лекция о диалектических законах истории вряд ли необходима.
Зеркальное отражение нацистской апологетики, включая отрицание Холокоста, но без моральных и интеллектуальных стереотипов, сталинистский ревизионизм имеет длинную родословную. Его первоначальный примитивный вариант был предложен Никитой Хрущевым в его «Секретной речи» на XX съезде партии в 1956 году. В своей последней инкарнации — это нарастающий объем работ, утверждающих, что эпоха Сталина не была временем зла и тьмы, а, наоборот, процветания и просвещения. Даже бывший диссидент Александр Зиновьев объявил себя преданным сталинистом в годы Ельцина. Несмотря на это, Зиновьев в книге «Сталин: Нашей юности полет» (издательство «Эксмо» и «Алгоритм», 2002 год) дает замечательное объяснение трансформации отношений между представителями российской интеллигенции. В этом романе-признании автор примеряет на себя костюм сталинского стукача-карьериста. Он сочувственно описывает дилеммы, с которыми сталкиваются такие персонажи и приносит свои извинения за действия, которые порядочный человек должен бы считать преступными.
Зиновьев — это открытое оправдание нео-ревизионизма. Вслед за его размышлениями появились такие манифесты, как у Максима Калашникова (какие аналогии!) «Вперед в СССР-2», опубликованный в «Паузе» в 2003 году, в котором ученый открыто призывает к восстановлению Советского Союза со всеми его тоталитарными наслоениями.
Нынешняя волна ностальгии по Сталину имеет определенный налет возбуждения от отчаяния и призвана полностью обелить бывшего диктатора — и к черту факты. Кто знаком с русской интеллектуальной средой, не может не удивляться не только большому количеству книг о невиновности Сталина, но и их доступности. Означает ли все это, что новое поколение русских историков, не найдя морального компаса в прошлом России, решило выковать из Сталина современного Ивана Грозного или Петра Великого? Или это отражает продолжающуюся моральную и интеллектуальную путаницу в постсоветском пространстве? Или это просто часть отложенных попыток по восстановлению почти всего, что было оспорено при Горбачеве и Ельцине?
1937 год является важным символом борьбы между памятью и сталинской пропагандой. Он затронул «иностранцев», а также в широком масштабе русскую интеллигенцию и народ, в том числе членов коммунистической партии. Большой террор чисток вызывает больший резонанс у современных россиян, чем, скажем, голодомор (украинский голод), заговор врачей или финская операция НКВД. Апологеты Сталина видят в нем гораздо более простой инструмент, с помощью которого можно усилить постсоветский моральный хаос, по-прежнему характеризующий российскую интеллектуальную жизнь.
После того, как мы купили несколько упомянутых выше изданий в книжном магазине в городе Каменец-Подольский, который был по очереди польским, турецким, русским и теперь стал украинским, точнее, постсоветским, мы спросили у продавца, есть ли что-нибудь еще на эту тему. Она с энтузиазмом передала нам два красиво изданных тома Григория Климова, который умер в Нью-Йорке три года назад. Автор в весьма замысловатой и наукообразной манере утверждает, что миром правят «скрытые гомики», включая Россию. И их сообщники — другие «дегенераты» и «пассивные лесбиянки», последние зачастую «еврейки». Хотелось бы сказать, что это совсем другая история. Но, может быть, и нет.
Томаш Соммер — журналист, издатель, редактор и совладелец польского еженедельника Najwyzszy Czas!
Марек Ходакевич — заведует кафедрой польских исследований им. Костюшко в Институте мировой политики. Он перевел ирасширил оригинал статьи д-ра Соммера.
