Евросоюз – в поисках силовой идентичности

Роль Европейского Союза на международной политической арене по-прежнему является темой для дискуссий. Одни называют ЕС «экономическим гигантом и политическим карликом без номера телефона», другие характеризуют его как «гражданскую силу» (F. Duchene), «мягкую силу» (J. S. Nye), «модельную силу» (D. Miliband), «умную силу» (B. Ferrero-Waldner) и т.д. Первые считают ЕС боязливым и неэффективным субъектом, который не только не влияет на глобальные центры силы, но и не в состоянии навести порядок на собственном заднем дворе. И действительно, провал ЕС (тогда уже пытавшегося перейти к единой политике в области внешних связей и безопасности) во время войны в Югославии стал для него большим унижением.

Однако даже в последнем случае роль Евросоюза не стоит недооценивать. Каждый кризис состоит из двух частей: разделения участников конфликта и прекращения военных действий с одной стороны и послевоенного восстановительно-стабилизационного процесса с другой. Так вот на втором этапе урегулирования ситуации Евросоюз сыграл заметную роль, и даже сегодня присутствие специального представителя ЕС, сил EUROFOR и европейской полицейской миссии в Боснии и Герцеговине остается гарантом стабильности и мира.

Кроме того, ЕС может похвастаться успехами в области развития демократии. Перспектива вступления в Евросоюз стал основой для демократической консолидации в странах Центральной и Восточной Европы. Иными словами, у тех, кто считает ЕС примером гражданственности и гуманизма, имеются серьезные аргументы в его защиту: для них Евросоюз является мягкой силой, ориентированной на нужды граждан, а не на грубую военную мощь.

Короче говоря, энтузиасты европейской политики делятся на два лагеря: тех, кто сильно переживает из-за неполноценности ЕС (даже в тех случаях, когда для этого нет видимых причин), и тех, кто убеждает себя в том, что все хорошо (даже когда реальность свидетельствует об обратном). При этом их позиции все больше отдаляются. Проблему может решить отказ от необоснованных иллюзий и укрепление силового потенциала. Однако, глядя на Лиссабонский договор, эта логика куда-то исчезает.

Он подразумевает амбициозную внешнюю политику ЕС, но не предусматривает процедурные и институциональные механизмы ее реализации. Конечно, нельзя отрицать, что учреждение Европейской службы внешней политики и института Представителя ЕС по вопросам внешней политики и безопасности поспособствует проведению более нацеленной европейской внешней политики. Однако говорить о ней как о свершившимся факте пока рано. Больше того, не исключено, что укрепление отдельных структур может привести к их конфликту и таким образом значительно осложнить политический процесс. Поэтому вопрос о том, смогут ли они работать слаженно (особенно с учетом их пересеченной компетенции), остается открытым.

Как бы там ни было, уже сегодня понятно, что Лиссабонский договор не превратил европейскую политику в сфере внешних сношений и безопасности в наднациональную. Основным механизмом принятия внешнеполитических решений в ЕС по-прежнему  остаются межправительственные консультации, которые отражают все разнообразие национальных интересов и решения на которых принимаются не большинством, а единогласно (и даже когда есть возможность применить правило квалифицированного большинства, решение все равно может быть опротестовано мотивированной позицией одной страны).

Наконец, если ЕС и сможет перейти к более согласованной и последовательной внешней политике, это не означает, что она будут иметь четкие приоритеты и подходы - она неизбежно будет страдать от  разности стратегических культур и геополитических интересов. Г. Киссинджер, когда спрашивал, «по какому номеру мне звонить в Европу», ожидал услышать вероятного партнера по переговорам, а не риторические ответы секретарши. Поэтому, чтобы стать глобальным игроком, недостаточно иметь один телефонный номер – нужно, чтобы по нему мог ответить голос, с которым можно будет оперативно решить актуальный вопрос.

Обобщая, следует заметить, что Лиссабонский договор не удовлетворил ни тех, кто хочет видеть ЕС в качестве мировой державы («силовики»), ни тех, кто смотрит на Евросоюз как на «мягкую силу» («гуманисты»). Последний пример противоречивой субъектности  ЕС – неопределенная и запоздалая (в сравнении, например, с США) реакция на революционные события в арабском мире. «Силовики» сразу обвинили Европу в нерешительности и излишней осторожности. Поэтому президент Франции Н. Саркози в одностороннем порядке принял решение о признании ливийских мятежников в качестве законных представителей Ливии, что первоначально вызвало серьезное смятение в Брюсселе. «Гуманисты» в свою очередь были неудовлетворенны тем, что в политических сигналах стран ЕС государствам Северной Африки была заметна озабоченность не столько демократичностью происходящего и правами человека, сколько дестабилизацией региона. Еще болезненнее они восприняли встречу председателя Еврокомиссии Ж. М. Баррозу с авторитарным президентом Узбекистана И. Каримовым и подписание Меморандума о сотрудничестве между сторонами.

Таким образом, можно констатировать, что внешней политике ЕС не достает единства и последовательности, а когда все же удается согласовать позиции, основой чаще всего становятся интересы в области энергетики и безопасности, а не демократические ценности и защита прав человека, что должно являться главным приоритетом ЕС как «мягкой силы».