Два социолога жалуются на то, что эта огромная страна не становится европейским государством

Это эссе возникло в результате совместного проекта московского Левада-Центра, занимающегося изучением общественного мнения, и римского университета LUISS Guido Carli. Авторы различают две фазы посткоммунистического переходного периода в России. На первую приходятся перестройка, развал Советского Союза, приватизация экономики и демократические реформы. Вторая, реставрационная фаза, начинается уже во второй половине 90-х годов и достигает наивысшей точки своего развития в момент прихода к власти Путина, который укрепляет авторитарный режим и ставит во главе государственных учреждений представителей силовиков – то есть сотрудников спецслужб и военных.

Рыночные реформы в России, по мнению авторов, стали побочным продуктом распада и системного кризиса, и они столкнулись с сопротивлением советской номенклатуры, которая в конечном счете и воспользовалась плодами приватизации. Три четверти функционеров из номенклатуры в 1993 году оставались на своих высоких местах, и две трети «экономических боссов» советского времени стали собственниками тех предприятий, которые они раньше возглавляли. В отличие от Польши, в России не было программы действий, не было гражданского общества и не было прозападной элиты, и прежде всего не было проведено никакой мобилизации общественного мнения в поддержку «возвращения» в Европу. Различие между шоковой терапией в восточной Европе и рыночными реформами в России авторы показывают на примере рынка труда. Сокращение заработной платы и переход на временную работу предотвратили появление массовой безработицы, однако это привело к блокированию модернизации экономики. Вместо этого процветала теневая экономика. В «приспособлении без изменения структуры» авторы видят неизбежное следствие командной экономики и патерналистского менталитета, характерных для унаследованной экономической модели.

Рыночные реформы «сверху», проведенные горсткой ультра-либералов без согласия населения, ослабляли правительство Ельцина. Для сохранения власти он был вынужден обеспечить себе поддержку репрессивного аппарата. В конце этого процесса наследником Ельцина в Кремле удалось стать офицеру КГБ Владимиру Путину, который не только власть, но и приватизированную собственность перераспределил в пользу корпорации силовиков. Шаг за шагом они лишили власти олигархов и поставили под контроль средства массовой информации. Экономический рост, начавшийся еще до кризиса 1998 года и вызванный ростом цен на сырьевые товары, а также вторая чеченская война сцементировали систему Путина, для которой стали характерными отсутствие правового государства, контроль над СМИ и коррупция масштаба африканских государств. Однако население поддерживает Путина, так как его представление о ценностях уходят своими корнями в ту культуру, которая почти не изменилась с советского времени.

Эти особенности российского авторитаризма не являются новыми для интересующейся немецкой публики. В Германии есть даже сторонники «вертикали власти». «Русский» не может жить без сильной руки, и немецкий инвестор также не может без нее обойтись. Конечно, это явное оценочное суждение странным образом выдает своих авторов. Они оплакивают «русских», которые все еще продолжают оставаться советскими людьми. Они оказываются неспособными «сформулировать новые политические цели», организовать социальные движения и культивируют компенсаторный национализм.

Тем самым авторы включаются в хор российских интеллектуалов, которые предпочли бы иметь другой народ. В то же время они обвиняют Запад в неспособности остановить путинский авторитаризм. В результате читатель сталкивается с непоследовательностью в аргументации, которую социологам не следует допускать. Нужно выбрать одно – либо русские неспособны, либо Запад во всем виноват. В эссе Заславского и Гудкова на первый план невольно выходит герменевтический круг постсоветских дискурсов, питаемый разочарованием несостоявшейся модернизации.