Наше время – время пышного «цветения» самых разнообразных и зачастую противоречащих друг другу прогнозов. Вероятно, так было всегда в эпохи крутых перемен. В периоды смены трендов и парадигм общечеловеческого развития. Похоже, такой момент наступает. И для того, чтобы успешно жить в изменяющемся мире, адаптироваться к нему, необходимо, а вернее, желательно знать, в каких направлениях какие изменения будут происходить. Поэтому прогнозы сегодня востребованы как никогда, но и как никогда это занятие сложное и неблагодарное, так как сложно, если вообще возможно, предсказывать, какие произойдут изменения, когда изменяются сами факторы, являющиеся основой наработанных ранее матриц предсказания происходящих перемен.
Тем не менее, даже в этом потоке постоянно звучащих многочисленных прогнозных построений особый интерес всего мира вызвали прогнозы американского политолога Джорджа Фридмана, изложенные в книге «Следующие 100 лет». Уже начало книги завораживает наглядно подтвержденным тезисом о том, что основные зигзаги истории обычно непредсказуемы в координатах общественного мышления, существующих буквально накануне этих самых зигзагов. В начале двадцатого века никто не мог подумать, что через несколько лет вспыхнет Первая мировая война. Когда после ее завершения Германия лежала в руинах и выплачивала огромные контрибуции, никто не могут подумать, что буквально через несколько лет она сможет бросить вызов глобальному гегемону того времени – Великобритании. В разгар противостояния двух держав никто не мог подумать, что не только социалистический блок, но и СССР вдруг развалится практически сам собой, только в результате морального давления Запада.
Этот тезис о непредсказуемости наиболее важных событий практически в полной мере подтвердился и на примере арабских событий в начале этого года, которые стали неожиданностью и для аналитиков (по крайней мере, для подавляющего большинства из них), и для политиков (о чем свидетельствует их разноплановая и зачастую противоречивая реакция на эти события). Вместе с тем, прогнозы, изложенные в книге «Следующие 100 лет», носят весьма внезапный и парадоксальный характер с точки зрения ожиданий сегодняшнего дня и не совсем, скажем так, совпадают с ожиданиями редакции. В связи с этим, «ЭО» обратился к г-ну Фридману с рядом уточняющих вопросов по некоторым позициям его прогнозов, которые вызывают у нас наибольшие сомнения.
– Позвольте начать с Вас и Вашей организации. «Стратфор» известен всему миру, как ведущий частный аналитический центр. Его оценки и прогнозы, особенно озвучиваемые Вами, заставляют аналитиков по всему миру, что называется, тут же навострить уши и бросаться анализировать, откуда же «ветер дует». Это, вероятно, означает, что Вами оперативно в режиме реального времени отслеживается и ведется учет баланса интересов правительства США, других стран, крупного бизнеса, неформальных групп. Как Вам это удается, если не секрет? Как строится работа и взаимодействие с правительством, бизнесом, другими аналитическими структурами, со спецслужбами, в конце концов, если таковое имеет место?
– Вы совершенно верно обрисовали работу аналитического центра, которая ведется в двух направлениях: сбор информации и ее анализ. Сбор информации осуществляется разнообразными способами. Во-первых, это, конечно же, мониторинг глобальной прессы, который осуществляется специальными группами. Во-вторых, взаимодействие с новыми организациями и «мозговыми центрами» по всему миру для обмена идеями и информацией. В конечном счете, мы стараемся устанавливать личные взаимоотношения с представителями тех или иных государств, которые предоставляют нам информацию о происходящих событиях и развитии ситуации в стране. В этом направлении мы работаем чрезвычайно осмотрительно, стараясь не нарушать законодательство этих стран, не подрывать или мешать проводимой ими политике, но пытаться понять их. Далее, над массивным объемом информации работают группы региональных экспертов-аналитиков, занимающихся ее сопоставлением и анализом. Только потом группа редакторов готовит окончательный материал для публикации.
– В своей книге Вы пишете: «Первое противостояние – это попытки второстепенных государств сформировать коалиции для сдерживания и контроля США. Второе – упреждающие действия США с целью помешать созданию эффективной коалиции». Попытки создания коалиций против США можно, конечно, усмотреть в таких форматах, как ШОС, а сейчас еще появляется БРИКС, которые, впрочем, пока не очень эффективны. И тут появляется новый фактор, который, в принципе, тоже может стать стимулом и критерием для формирования коалиций – Ливия и, шире, арабские восстания. Разделение политических акцентов по этим вопросам уже произошло и углубляется. Как Вы оцениваете эти последние события с точки зрения укрепления коалиции США и предотвращения формирования коалиции, противодействующей США?
– Рассматривая события на Ближнем Востоке, мы подразделяем их на североафриканские и аравийские. События в Северной Африке были не демократическим восстанием против существующих режимов, а агрессией против их непосредственных лидеров – Бен Али, Мубарака, Каддафи. С этой точки зрения эти события не создают проблем для США.
Аравийский полуостров более важен, поскольку происходящие там события соответствуют интересам Ирана – доминировать в Ираке после вывода с его территории сил США и изменить политический порядок в Персидском заливе в целом. Эта ситуация объединяет как внутренние социальные беспорядки, так и желание Ирана к доминированию и влиянию, что уже создает существенные проблемы как для стран региона, так и для интересов США. Принимая решение о выводе своих войск с территории Ирака, Америка знала, с чем ей придется столкнуться, но эти ожидания все еще создают Америке главную головную боль, что следует рассматривать как одно из последствий войны в Ираке.
– Невозможно спорить, когда Вы пишите, что предыдущий цикл открытости Китая закончился для него весьма плачевно, но ведь это происходило в иных геоэкономических реалиях. Эта открытость была достигнута в результате действий европейских флотов и «опиумных» войн. Тогда открытость играла на пользу более конкурентоспособным европейским промышленным экономикам и во вред традиционной китайской, ведя к обнищанию сотен миллионов его жителей. Сейчас же Китай обладает конкретными преимуществами относительно той же Европы и тех же США, благодаря чему открытость играет на пользу экономике Китая.
– Давая Китаю оценку, мы должны помнить статистику. Порядка 600 млн. китайских домохозяйств живут на менее трех долларов в день. Около 440 млн. из них – на три-шесть долларов. Таким образом, Китай занимает третье место в мире по уровню бедности (80% населения). Около 60 млн. населения проживают, что называется, в экономически развитом государстве. Это большая цифра, но для Китая – всего лишь 5% населения. Еще 15% мигрировали в города, живущие на границе бедности и комфорта. Однако если им не удастся сохранить свои рабочие места, они снова пополнят ряды нуждающихся. Это самый давний недостаток, до сих пор сохраняющийся в Китае.
Фактически, 60 млн. населения уже не принадлежат Китаю. Они не могут продавать свою продукцию остальному Китаю, но вынуждены работать на США и Европу, оставаясь заложниками внешних потребителей. Если потребительский спрос последних упадет, то снизится производство и увеличится безработица. Безработица создает социальную нестабильность – то, чего боится Китай и с чем борется серьезными репрессиями. В последнем квартале, впервые за семь лет, китайский импорт превысил экспорт. Это может послужить серьезным поводом для формирования неспокойной обстановки в стране.
– Рисуя для Китая негативный сценарий, вы предполагаете внешний шок, «если в экономике наступит спад и в страну перестанут поступать средства». Но при падении мирового совокупного спроса, в первую очередь, будут страдать экономики с менее конкурентоспособными по ценовым показателям товарами, нежели китайская. А китайская продукция, как показал нынешний кризис, будет только расширять свою долю на рынках. Причем, в ходе кризиса в западных экономиках доходы населения падают, средний класс размывается, а в Китае наблюдается прямо противоположная картина. И, видимо, можно ожидать, что этот рост доходов будет способствовать укреплению стабильности. Исходя из этого ракурса, для того чтобы Ваш прогноз оправдался, можно ли предполагать, что те, кто оптимистично смотрит на светлое будущее Китая, не учитывают каких-то изъянов в его конкурентных позициях и преимуществах? Или же возможен какой-то внешний, но не экономический, а политический шок для Китая?
– С этой точки зрения конкурентные преимущества Китая снизились. С ростом инфляции, движимым как массивными заимствованиями для поддержки задолжавшего бизнеса, так и повышением потребительских цен, возросла и заработная плата населения. Таким образом, ставки заработной платы в Китае значительно выше мексиканских, вьетнамских или филиппинских. В конце концов, Китай находится под влиянием снижающегося спроса на свою продукцию в той же Европе и падения конкурентоспособности цен. Другие страны оспаривают Китай тем же самым способом, что и Китай Японию.
Я с трудом верю в то, что внешние, не экономические шоки сыграют для Китая существенную роль. Хотя военная мощь этого государства недостаточна, но оно неуязвимо в военном плане. Любые действия, например, по ограничению доступа Китая к нефти в виде закрытия Ормузского пролива, в той же мере могут повлиять и на остальной мир. В целом, я не рассматриваю войну в качестве главного внешнего фактора для Китая.
– Говоря о России, Вы прогнозируете на период до 2020 года, что «Россия восстанавливает свою прежнюю сферу влияния и неизбежно вступит в противоречие с интересами США… Русские будут продвигаться на запад по территории Восточно-Европейской равнины». Читая Ваше описание внутренней ситуации в России, с которым трудно спорить, возникает вопрос, откуда у нее могут взяться силы для обрисованной Вами экспансии? Вспоминая отношения России с Западом и с США в нулевые годы этого века, создается впечатление, что описанный Вами сценарий уже практически успел досрочно реализоваться к настоящему моменту. Или же Вы полагаете, что у России еще имеется в этом отношении скрытый потенциал?
– Важно помнить, что Россия всегда отличалась от других стран тем, что политико-военная ее значимость стояла выше экономической. Как при царе, так и при советской власти экономика всегда была слабой и неорганизованной, но российская мощь превосходила все ожидания. Не совсем верно сравнивать Россию и другие страны в одних и тех же условиях, когда одни располагают гораздо большей силой, нежели другие. В условиях внешнего развития внимание должно быть уделено растущим взаимоотношениям с Германией, переопределившей свои отношения с ЕС после кризиса 2008 года и с НАТО (как мы могли наблюдать по ливийской кампании) и начавшей сближение с Россией.
Германия зависит от поставок Россией природного газа и является источником технологий для нее. К тому же, ни России, ни Германии не нравится роль США и требования последних по отношению к ним. Эти две страны я рассматриваю как наиболее важное коалиционное формирование, потенциально связывающее технологичную Германию с ресурсной Россией. Этому факту следует уделить более пристальное внимание.
– В последнее время много говорится о снижении роли государства и росте влияния различных неформальных сетевых сообществ и групп. Не могут ли они стать, как это прогнозируется многими, доминирующими игроками в отличие от века двадцатого?
– Национальное государство продолжает оставаться и останется фундаментальной организационной структурой человеческой жизни. Субнациональные и наднациональные формирования существовали всегда, но исторический процесс за последние века характеризовался укреплением национального государства. Развал Советского Союза, например, повсеместно укрепил национальные государства Евразии. Поэтому я ожидаю лишь интенсификации этого процесса, а не развития новых форм. Национальное государство – достаточно радикальное изобретение, не старше нескольких столетий, и мы еще далеки от конца этого цикла.
– Вы пишете, что США сохранят бесспорную гегемонию в мире в течение ближайшего века, потому что «в XXI веке любая страна, имеющая выход к обоим океанам, обладает огромным преимуществом». А если в ситуацию вмешаются технологии, которые будут работать в пользу стран, традиционно принадлежащих к «континентальной цивилизации»? Это, к примеру, высокоскоростные железные дороги, в строительстве которых Китай уже начинает лидировать в мире. А если на этой почве произойдет консолидация интересов Китая, России, Центральной Азии, континентальной Европы? Как это может сказаться на влиянии и статусе США, отделенных от Евразии двумя океанами?
– Высокоскоростные железные дороги, безусловно, альтернатива морским путям. Но, как обычно, наземный транспорт более энергозатратный, по сравнению с морским. Таким образом, фактически вопрос состоит в том, какой будет стоимость энергии в долгосрочной перспективе. В случае резкого скачка цен на энергию морской транспорт продолжит оставаться более эффективным средством передвижения.
– Как Вы относитесь к тому, чтобы посетить Узбекистан, получив, к примеру, от Центра экономических исследований приглашение прочитать лекцию?
– Я очень заинтересован в турне по Центральной Азии и Узбекистану в частности. Это «сердце» Евразии, о котором еще писал основатель современной геополитики Х. Маккиндер (– выдающийся английский географ. Считается одним из «отцов» геополитики и геостратегии). И я с радостью приветствую возможность посетить вашу страну и узнать ее лучше.
