На линии фронта-2: воюющие миры Лондона

Я живу на «линии фронта». Так 30 лет назад окрестили зону на юго-востоке Лондона, вдоль которой в течение трех дней горели автомобильные покрышки. По одну сторону этой горящей линии стояла полиция. По другую - бушевал протест, получивший название «Брикстонского мятежа».

Но для меня «линия фронта» – не просто историческая аллюзия. Я не переставал ощущать, что живу на территории, на которой в любой момент может снова вспыхнуть война.

Комментаторы до сих пор не могут четко сформулировать причины массовых беспорядков августа 2011-го. События 30-летней давности объяснить проще.

Большинство населения Брикстона составляли чернокожие выходцы с Ямайки и других бывших британских колоний в Карибском море. Здесь царили нищета, безработица и все связанные с ними пороки. Полиция относилась к чернокожим жителям враждебно, те отвечали взаимностью.

Напряжение росло, пока, наконец, арест одного местного юноши не вылился в столкновения, в ходе которых полицию вытеснили за пределы района. В течение трех дней в Брикстоне жгли, грабили и просто наслаждались анархией.

Брикстонский мятеж апреля 1981-го стал для лондонцев термином-пугалом, символизировавшим самое страшное - полное обрушение устоев в одном отдельно взятом районе.

Все 30 лет и власти, и сами лондонцы убежденно говорили, что повторение подобного совершенно невозможно.

Но события последних дней оказались не просто повторением пройденного. Они значительно превзошли Брикстонский мятеж по масштабу, цинизму, жестокости и бессмысленности. Линий фронта оказалось так много, что полиция, как мы знаем, не смогла удержать многие рубежи.

Движение на юг

Французский антрополог Клод Леви-­Строс как­-то заметил, что все города мира поделены на западную и восточную половины, при этом запад является средоточием благополучия, а восток ­- пристанищем бедноты.

В Лондоне границы между богатством и бедностью значительно сложнее, но основное деление проходит не столько между западом и востоком, сколько между северным и южным берегами Темзы.

А когда­-то все было совсем не так. В XIX веке тот же Брикстон был богатым пригородом на пути из Лондона к южному побережью Англии. Главная улица Брикстона – разгромленная и 30 лет назад, и сейчас - все еще хранит следы былого великолепия: массивные викторианские здания, грандиозная мэрия, умильный сквер у центральной площади.

Но Лондон расползался, богатые пригороды переместились дальше на юг, и в 1920-е Брикстон стал рабочим предместьем. Район все ветшал, и когда после Второй мировой войны в Англию начали массово завозить дешевую рабочую силу из Вест­-Индии, многие осели в Брикстоне и подобных ему районах южного Лондона - ничего другого они просто не могли себе позволить.

В среду гостем программы Би-би-си Newsnight была депутат-лейборист Дайян Эббот, родители которой были среди этого первого поколения карибских иммигрантов. Она вспоминала, с какой радостью ухватились они за шанс работать в Англии.

Со вторым поколением все было уже не так радужно. Многие не могли найти работу, жили на пособие и ощущали себя исключенными из окружающего мира. Озлобленность породила враждебность. Брикстонский мятеж, в отличие от нынешних грабежей и погромов, еще можно было назвать социальным протестом.

Сразу после него власти заявили о том, что сделали вывод: неблагополучные районы нельзя бросать на произвол судьбы. В Брикстоне стали наводить порядок и одновременно вкладывать туда деньги.

Интеграция или джентрификация

Когда в 2005 году беспорядки охватили иммигрантские пригороды во Франции, британские комментаторы почти в один голос повторяли, что здесь подобное невозможно, потому что в Париже выходцы из иммигрантских семей не чувствуют себя интегрированными в общество, а в Лондоне произошла самая настоящая интеграция.

Но события последних дней показали, что произошла терминологическая подмена. В Брикстоне и подобных ему районах имела место не интеграция, а джентрификация, а это, как выяснилось, совсем разные вещи.

30 лет назад, после подавления беспорядков и устранения их последствий, в Брикстон потянулись так называемые молодые профессионалы – представители среднего класса, привлеченные дешевизной жилья и альтернативным характером района. Брикстонский мятеж дал название коктейлю, который стали подавать в одном из местных модных баров.

Ровно на линии фронта, на Рэйлтон-роуд, возникли милые кафе, которым может позавидовать Челси.

В этих кафе всегда полно народу. Но большинство из них – новые жители, а не потомки участников Брикстонского мятежа, которые остались в мире их родителей. Граница, отделяющая эти миры, с течением времени стала только шире.

Квартирный вопрос

И тут необходимо ввести еще один термин – council estate, или дешевое муниципальное жилье. Концепция государственных домов и квартир, выделяемых за минимальную арендную плату малоимущим слоям населения, возникла в Британии в 1919 году, когда премьер-министр Ллойд Джордж пообещал «дома, достойные героев» Первой мировой.

Бум социального строительства начался после Второй мировой войны, когда в Лондоне – особенно на южном берегу – необходимо было застраивать образовавшиеся после бомбежек пустыри.

Лейбористы, бывшие тогда у власти, обещали построить город-сад: целые кварталы многоквартирных домов, из каждого окна которых было бы видно дерево.

В течение нескольких десятилетий сменявшие друг друга правительства лейбористов и консерваторов строили дома и сажали деревья. Дома эти, как правило, походили на советские многоэтажки. Из многоэтажек складывались целые кварталы. Жизнь в них все больше и больше походила на социальное гетто.

С течением времени большинство жителей муниципальных домов стали составлять не рабочие, а люди, живущие на пособие. В южном Лондоне – Брикстоне, Пекхэме, Клапхэме и других районах, названия которых в последние дни обошли весь мир – население таких домов и кварталов составляют в основном потомки иммигрантов из Вест-Индии.

На севере Лондона – в Хакни и Тоттенхэме, с которого и начались недавние беспорядки – в муниципальном жилье обитают потомки местных рабочих, ставшие люмпенами.

Война систем

Всего, согласно данным Лондонской школы экономики, на муниципальные квартиры приходится 28% лондонских семей. При общем населении Большого Лондона, превышающем 8 миллионов, это сотни тысяч человек разного происхождения и расовой принадлежности, которых, как правило, объединяет то, что они выросли в мире, большинство в котором никогда не работало, в мире, обитателей которого с детства захватывают алкоголь и наркотики.

Всю Британию шокировали признания некоторых малолетних участников лондонских погромов. Но их слова лишь подтвердили ощущение, с которым мы в южном Лондоне жили многие годы: они не считают себя частью нашего мира.

Уличные банды, в которых участвует большая часть муниципальной молодежи – по данным Скотленд-ярда, таких банд сейчас в Лондоне 257 – это все производное этой замкнутости.

Нормальную, ничем не примечательную жизнь – утром на работу, вечером с работы – подростки из муниципальных квартир воспринимают как символ благополучия, которого они лишены. Благополучные люди для них – классовые враги. А с врагом можно поступать, как угодно.

На закате советского времени, когда я был студентом-филологом, на занятиях по семиотике нас учили терминам «открытая» и «закрытая» система. Говорили о том, что закрытая система обречена на вымирание.

Тогда мы воспринимали это как диссидентство, так как видели в этих лекциях завуалированный разговор о Советском Союзе. Советский Союз вскоре после этого рухнул.

Лондонские муниципальные дома и кварталы тоже превратились в закрытую систему, и последние события показали, что систему эту тоже необходимо каким-то образом разрушить. Но очевидно, что это будет долгий и очень болезненный процесс.

И еще долго, сидя в уцелевших кафе Брикстона, Клапхэма и Хакни, нам предстоит встречаться с враждебными взглядами проходящих мимо жителей муниципальных гетто. И каждый раз ощущать, что для них мы находимся по разные стороны баррикад. Или, используя устоявшуюся в Лондоне терминологию, по разные стороны фронта.