«История – это мое хобби», - отмечает премьер восстановленного в 1990/1991 годах Латвийского государства, ныне депутат Европейского парламента Иварс Годманис, признавая, что в жизни Латвии и в годы довоенного государства, и теперь в период 20 лет независимости наступали критические моменты. В беседе мы попытались вспомнить события путча 1991 года, но больше все же оценить то, что за ним последовало.
- Я удивляюсь людям из политических кругов, которые в эти годы то пропадают, то появляются, и почему-то просто списывают эти 20 лет. Мол, это было дрянь, и теперь они все сделают лучше. Закономерно, это лишь болтовня. Видите ли, в основе диалектики Гегеля три фазы – тезис, антитезис и синтез. До позиции синтеза мы все время не доходим, остаемся при антитезисе, и каждые выборы начинаются с того, что все прежнее было плохим, - резко указывает господин Годманис. - В 1991 году, когда нужно было необратимо менять политическую и социально-экономическую ситуацию, никто не мог дать совет, как от 100-процентно контролируемой государством экономики перейти к капитализму. Тогда революция была максимальной.
- В какой мере процесс восстановления независимости Латвии в августе 1991 года стал необратимым? Удалось бы путчистам в случае удачи повернуть колесо времени назад?
- История не дает возможности полностью вернуть прежнюю ситуацию. Мы восстановили свою независимость полностью, но можно посмотреть на то, что произошло в других частях СССР. Молдова еще и сейчас фактически разделена, в одной из ее частей и спустя 20 лет находятся российские войска. Или Чечня, которая всеми силами хотела независимости, но не решила ситуацию и после двух войн.
- Каков ваш взгляд на начало 90-х годов. Все ли было правильно?
- Объективно оценить каждый шаг сейчас было бы очень сложной работой. Лучше всего делать оценку в сравнении. Скажем, с Эстонией. У нас после отделения от СССР валовой продукт упал на 50%, у эстонцев – на 25%. Однако инфляция и у нас, и у них была одинаковая – 1000% в год, и почти в одно и то же время мы ее при помощи различных радикальных методов уменьшили до 20%. Эстонцы перешли на крону сразу без временной валюты. Просто в один день перестали принимать рубли СССР. Они это сделали без большого обсуждения, и их мало интересовано, куда крупные предприятия денут большие накопления рублей. В Латвии нечто подобное было невообразимо. У эстонцев социальное сочувствие и чувство солидарности очень слабы, а у нас это из поколения в поколение. Мы и задуманный для перехода латвийский рубль вводили с большими трудностями. Посмотрите, какую позицию тогда занимала пресса. Там 90% информации было негативной! Но тогда нечего болтать о независимости, если поддерживаете деньги СССР! Во-вторых, они ликвидировали все импортные тарифы. Представляете, что это означало для сельского хозяйства? Все мелкие владельцы 1-5 коров пропали в одночасье! Такими жесткими действиями, ценой социальной ситуации эстонцы свою сферу производства сельскохозяйственных продуктов сделали малочисленной, но более конкурентноспособной. Вспомните, как мы в 1998 году боролись с эстонскими, в действительности – с финскими свиньями, которых завозили!
- Почему валовой продукт Латвии упал аж на 50%, а у эстонцев в два раза меньше?
- В Латвии производство было больше связано с СССР, чем в Эстонии. Во-вторых, у них были общие связи с финнами, и в 1992 году в Эстонии уже работало около 300 финских предприятий. И в смысле банков Латвия была намного дольше связана с наследниками СССР на Востоке. Эстонцы своевременно все свои банки продали скандинавам. У них не было трех банковских кризисов, как у нас, потому что эстонцы быстро поняли: при маленьком госбюджете нельзя гарантировать стабильность банковской системы, хотя это и нормальная практика демократического мира. Когда банки несли убытки, правительство Эстонии это не интересовало, потому что за это отвечала, к примеру, Швеция, на плечи акционеров которой это ложилось. У нас за 20 лет были и плюсы, и минусы, но я категорически отвергаю утверждения, которые время от времени слышу, что все эти годы нужно списать.
- Эстония в 1991 году и независимость провозгласила раньше, чем Латвия: они – 19 августа, мы – 21 августа.
- У эстонцев не было омоновцев, не было штаба Прибалтийского военного округа СССР… Тут не может быть никаких упреков в адрес наших парламентариев… Я бы даже сказал, что решение депутатов Верховного совета Латвии было намного более смелым. Их смелость тогда проявилась в том обстоятельстве, что закон они приняли в ситуации, которая абсолютно не указывала на то, что развитие событий будет таким, каким оно было, когда казалось, что на 90% грозит нечто совсем иное.
- Кому в три дня путча принадлежала реальная власть в Риге? Кузьмину? Рубиксу? (Кузьмин был командующим Прибалтийского военного округа, Рубикс – председателем Рижского городского совета – прим. переводчика).
- Конечно, Прибалтийскому военному округу! 19 августа я был в кабинете Анатолия Горбунова (председатель Верховного совета Латвии– прим. переводчика), когда звонил начальник военного округа Кузьмин и открытым текстом угрожал «перемолоть танками» всех людей, в том числе и милиционеров, если кто-то попытается вывести их на улицы. Он так и сказал: «Я назначен ответственным!». При захвате объектов омоновцы были только передовым отрядом. Армия следовала за ними. В январе и в августе было две разные ситуации. В январе Латвию защитил народ, а в августе изо всех сил надо было держаться правительству, чтобы этот народ не принести в жертву. Нам непрерывно угрожали, что нападут, забросают гранатами, расстреляют всех. Если бы заняли Совет министров, и со мною что-нибудь случилось бы, предусматривалось, что члены правительства встретятся в Игатском замке и продолжат демонстрировать, что мы существуем.
- Вы согласны с теми, кто говорит: если бы путч продлился на несколько дней дольше, ряды политиков очистились бы, и сегодня мы бы лучше знали, кто есть кто?
- Людей проверяют кризисами и трудностями. Это единственный настоящий способ проверки. Думаю, что общность политиков тогда была бы другой. Были же тогда люди, которые покинули рабочие места, сбежали, а потом продолжали баллотироваться, попали в Сейм. Ну, Бог с ними! А те люди, которые в дни путча были вместе со мной, - перед ними шапку долой!
- Интересно, что сегодня в политических кругах по-прежнему находятся те, кто ставит под сомнение оккупацию 1940 года и по своему разумению интерпретирует события 70-летней давности.
- Идея «Черновиков будущего» Яниса Урбановича и Юриса Пайдерса ясна – это вспомогательный материал для тех политиков и электората, которые хотят противостоять факту оккупации. Они пытаются доказать, что Карлис Улманис (довоенный президент Латвии – прим. переводчика) изменил демократический строй Латвии так, что в 1940 году оставалось только «заменить национализм на коммунизм». Второе, что они пытаются протащить, - это тотальный коллаборационизм: будто бы сотрудничество с теми, кто перенял власть, осуществлялось на всех уровнях. Но они не могут рассказать, почему, раз уж коллаборационизм был таким тотальным, коммунистам надо было физически уничтожить большую часть министров правительства Латвии, политиков, в том числе и Улманиса. Тут требуется опровержение со стороны историков и, подчеркну, в письменной форме. Иначе можно потерять политическое пространство. И поэтому нужно ответить как профессионально, так и политически.
Перевод: Лариса Дереча
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Я удивляюсь людям из политических кругов, которые в эти годы то пропадают, то появляются, и почему-то просто списывают эти 20 лет. Мол, это было дрянь, и теперь они все сделают лучше. Закономерно, это лишь болтовня. Видите ли, в основе диалектики Гегеля три фазы – тезис, антитезис и синтез. До позиции синтеза мы все время не доходим, остаемся при антитезисе, и каждые выборы начинаются с того, что все прежнее было плохим.
