Августовский путч в контексте

В августе 1991 года я был кандидатом наук и занимался исследовательской работой в крупном университете Бостона. Я почти год предупреждал своих профессоров о том, что будет предпринята попытка переворота, которую возглавит альянс в составе силовиков и КПСС. Дело не в том, что я исключительно умен, а в том, что тогда один аналитический центр поручил мне отслеживать такие темы как КПСС, советские вооруженные силы и взаимоотношения между гражданскими и военными в СССР. Но когда произошел путч, он все равно застал меня врасплох.

Я давно уже был сторонником реформ Михаила Горбачева, но к августу 1991 года мне стало ясно, что после апреля 1991 года в его планах появилась новая, более радикальная черта. Он отказался от попыток поддержания гибридного режима с элементами демократии, в котором КПСС сохраняла доминирующую роль, хотя проводил такую политику с 1988 по апрель 1991 года. Теперь Горбачев был готов вступить в партнерство с оппозиционными силами из государственного аппарата РСФСР, который возглавлял не похожий на других и неуживчивый президент России Борис Ельцин, чтобы начать переход к демократии.

Горбачевский пакт с радикальными реформаторами предусматривал полный демонтаж партийного государства. Это было очевидно, судя по его новому Союзному договору, о котором он вел переговоры с Ельциным и с большинством союзных республик; по новой демократической политической и избирательной системе, предусмотренной договором; по планам Горбачева расколоть КПСС на внеочередном партийном съезде в ноябре; а также по тому проекту партийной программы, которую реформаторское крыло коммунистической партии должно было принять после раскола.

Однако Ельцин параллельно горбачевским планам проводил еще более радикальную политику, которой Горбачев неумышленно способствовал и которую пусть неохотно, но позволял реализовывать. Ельцин при поддержке других советских аппаратчиков и более молодых представителей правящего класса номенклатуры в середине 1990-х (так в тексте – прим. перев.) получил в свои руки власть над всей Россией (тогда это была РСФСР – Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика), которая была главной республикой в составе СССР. А затем они приступили к проведению ползучей бюрократической революции против центральной советской партийно-государственной машины.

Когда Ельцина в июне 1990 года избрали председателем Верховного Совета РСФСР на новом съезде народных депутатов, многие аппаратчики-оппортунисты из реформаторского крыла КПСС и государственных органов власти перебежали из лагеря Горбачева в лагерь Ельцина и в российский государственный аппарат. Ельцин не с советским народом, а вместе с этими чиновниками активно занимался свержением коммунистического режима. Постепенно они захватили власть внутри государственного аппарата, действуя сверху. Их оружием были государственные органы власти РСФСР, новые законы РСФСР, президентские указы и административные распоряжения, а не марши, забастовки, бомбы и пули мирных и насильственных революций, осуществляемых снизу.

Народные массы на улицах Москвы и других крупных городов во время августовского путча были в значительной степени химерой. Реальные действия по разрушению и преобразованию режима осуществлялись в коридорах власти уже в течение года. Произнеся свою краткую речь с брони танка перед теми, кто защищал российский Белый дом от сил путчистов, Ельцин быстро вернулся в свой кабинет. С тех пор российская политика осуществляется в основном  из кабинетов чиновников. Я не хочу сказать, что не было никакой бурной революции снизу, она была. Ее просто быстро прикрыли сразу после путча.

Первым актом революции сверху стала декларация Верховного Совета РСФСР о суверенитете России, принятая в июне 1990 года. Она устанавливала главенство законов РСФСР над законами СССР на российской территории. Затем российское законодательство перевело всю собственность, все финансовые и природные ресурсы России из юрисдикции СССР в юрисдикцию РСФСР. Российский центральный банк и якобы коммерческие банки России разрушили советскую централизованную финансовую и банковскую систему. К зиме Россия запретила совмещение должностей первого секретаря партии и председателя совета. Ельцин приступил к созданию российского президентского аппарата, КГБ и армии. После избрания президентом в 1991 году Ельцин своим указом убрал партийные организации изо всех государственных институтов и с предприятий России. Это означало полное устранение КПСС из российского государственного аппарата, поскольку там она являлась балластом советской партийно-государственной власти.

Во время неудавшегося августовского путча реакционеров в 1991 году Ельцин перевел под власть РСФСР все институты СССР, включая КГБ и армию. Но это была лишь часть истории о провале заговора, о чем я писал в своей книге «Russia’s Revolution From Above: Reform, Transition, and Revolution in the Fall of the Soviet Communist Regime, 1985-2000» (Российская революция сверху: реформа, переход и революция на закате советского коммунистического режима, 1985-2000 гг.). Поскольку Ельцин уже выпотрошил к тому времени советское партийное государство и ослабил преданность ключевых силовых министерств (КГБ, Министерство обороны, МВД) партийному руководству, путчисты не смогли осуществить свои действия, как планировали. В великолепной статье для Associated Press по случаю годовщины путча Линн Берри (Lynn Berry) приводит еще одно подтверждение этой точки зрения. Она цитирует слова помощника Ельцина Геннадия Бурбулиса, чтобы подчеркнуть этот момент.

По словам Бурбулиса, был один малоизвестный фактор, который изменил исход событий в пользу Ельцина. Дело в том, что Ельцину в том году удалось создать отдельный, российский Комитет государственной безопасности, руководитель которого Виктор Иваненко был ему предан.

«С самой первой минуты после нашего приезда в Белый дом и до самой последней минуты, когда заговорщиков отправили в тюрьму, все три дня Иваненко сидел в моем кабинете, не вставая со стула. Он раз за разом звонил своим коллегам-офицерам, тем самым людям, от которых больше всего зависели путчисты», — заявил Бурбулис.

Другие работали над тем, чтобы привлечь на сторону Ельцина военное командование.

По словам Сергея Филатова, который был вместе с Ельциным в Белом доме, а позднее стал главой кремлевской администрации, он организовал группы, которые ездили по армейским частям и военно-учебным заведениям Москвы и уговаривали командиров не подчиняться приказам о проведении штурма. Когда путчисты сели и стали планировать операцию по взятию Белого дома, они обнаружили, что очень многие командиры в армии и в КГБ отказываются выполнять их приказы.

Провал путча дискредитировал как Горбачева с его сторонниками мягкой линии, так и противников компромиссов. Это дало Ельцину возможность  запретить КПСС и уничтожить остатки партийно-государственного режима. Поскольку партии уже не было, Россия с легкостью ликвидировала либо экспроприировала советские государственные министерства одно за другим, включая КГБ, вооруженные силы, МВД и центральный банк. А с исчезновением режима и государственного аппарата у республик не осталось особых причин для сохранения Союза. И СССР отправился на свалку истории.

Таким образом,  преобразование СССР в Россию по сути дела не было революцией снизу, как утверждали в то время почти все аналитики. Это была бюрократическая революция сверху с государством во главе, в ходе которой одна группа государственных чиновников незаконно отобрала власть у другой. Августовский путч и его крах избавили Ельцина и руководителей других республик от необходимости заключения переходного пакта с Горбачевым в виде Союзного договора. И переговоры по этому пакту провалились точно так же, как и путч. Теперь выбор встал между революционерами сверху (в основном из российского государственного аппарата) и революционерами снизу (с улиц). Первые одержали верх.

На протяжении 1990-1991 годов Ельцин лишь изредка мобилизовывал массы, призывая их выходить на улицы. Чаще всего он делал это, чтобы защитить себя и революционеров сверху от Горбачева и/или от сторонников жесткой линии (как в феврале-марте и во время путча). Но массы не участвовали в свержении партократического режима, потому что ситуация в таком случае могла выйти из-под контроля и ударить рикошетом по российским революционерам-бюрократам.

После провала ГКЧП и распада советского государства Ельцин отменил выборы губернаторов и отказался проводить внеочередные выборы, а также не стал формировать и возглавлять демократическую партию в целях создания новой партийной системы, основанной на народном голосовании. Ограниченная мобилизация масс хотя и помогла предотвратить насилие, связанное с революцией, но затормозила развитие гражданского общества, особенно, что касается формирования политических партий и профсоюзов, защищающих общественные интересы.

Таким образом,  общество осталось слишком слабым, чтобы подтолкнуть государство к созданию гражданской системы правления и к развитию экономики. Следствием этих недостатков российской революции стало появление нестабильного, коррумпированного, олигархического и едва ли не анархистского мягкого авторитарного режима с чахлым рынком. Ограничения в мобилизации масс многое объясняют по поводу неровного развития демократии и рынка в постсоветской России (и в других бывших советских республиках).

А поскольку революционный российский режим в последний год существования СССР и в первый постсоветский год кооптировал партийно-государственных аппаратчиков и целые структуры, старая номенклатура оказалась в новом российском правительстве. В это правительство вместе с номенклатурой перешло и слабое понимание необходимости строить политические и экономические институты на базе норм права, а также слабая преданность таким институтам. Значительная часть элиты представляла экономические интересы советского режима или нового класса олигархов, появившегося в предсмертных судорогах СССР. В новое и довольно слабое российское государство глубоко проникли старые и новые олигархи от экономики, а также старые партийные аппаратчики.

Из-за экспроприации новым режимом структур старого режима – съезда, Верховного Совета, правительственных министерств – прежние методы работы сохранились, сохранив также важную роль многочисленной бюрократии в экономике. А силовые министерства сохранили свою способность попирать нормы права. В результате появилось слабое российское государство, неспособное защищать свои интересы и интересы общества от посягательств чиновников и олигархов.

Таким образом,  государственные институты оказались политически разобщенными; а то единство, которое необходимо для осуществления согласованных революционных преобразований в экономике, ослабло. Эта разобщенность привела к политическому противостоянию 1993 года между Ельциным и парламентом, который стал очередным неудавшимся путчем. Она также породила недемократичную и противоречащую экономическим интересам страны «номенклатурную приватизацию» для «своих», которая укрепила взаимоотношения между коррумпированными чиновниками и криминализованными олигархическими финансово-промышленными группами.

Путин сумел обуздать олигархов, сделав это за счет новой национализации целых отраслей. Это был шаг назад к государственной экономике. Сегодня неэффективное российское государство занимается слишком многими делами, причем занимается ими плохо.

Таким образом,  если правильно оценивать российскую революцию, то возникает вывод о том, что это была революция сверху, которую осуществила часть партийно-государственной элиты, получив новый властный статус в РСФСР. Если бы именно такой была наша оценка краха советского режима, то у нас появилось бы больше реализма в видении перспектив продвижения по пути консолидации демократии и рынка.

Ограниченность элиты и базисных перемен в революциях сверху могли бы подсказать нам, что на введение в законные рамки и укоренение демократии и рынка уйдут десятилетия. Мы бы поняли и признали, что многое определяется сменой поколений, медлительностью культурных трансформаций и ненасильственными базисными изменениями. А понимание того, что такой проект длится десятилетиями, показало бы нам, что иностранная помощь и содействие должны быть направлены на создание институтов государственного устройства, рынка и гражданского общества, а не на пополнение государственной казны. Вместо нашей зацикленности на выборах помощь можно было бы направить судам, малым предприятиям на их развитие (особенно за пределами Москвы), а также общественным организациям с целью их финансирования.

Мы упустили в самом начале исторический момент, и из-за этого процесс развития России затянулся. Теперь задача заключается в том, чтобы не реагировать на каждое мимолетное политическое изменение в Москве. Пора заняться трудным и утомительным делом – строить российские гражданские институты и использовать любые возможности для расширения сотрудничества на всех уровнях и во всех сферах. Можно надеяться, что в перспективе порожденные такой политикой маленькие перемены достигнут критической массы, которая возобладает над попытками чиновников сохранить статус-кво и удержаться у власти.