Никаких сомнений быть не могло: кто-то побывал в моей квартире. Через три месяца после того, как я приехал в Россию, чтобы стать новым главой московского бюро Guardian, я однажды поздно вернулся домой со званого ужина. На первый взгляд все было как обычно. В коридоре валялись детские вещи, в гостиной громоздились книги – приметы уютного беспорядка семейной жизни. Но затем я увидел это – широко распахнутое окно в спальне моего сына...
Когда я пятью часами раньше уходил из дома вместе с моими детьми - шестилетним Раскиным и девятилетней Тилли, - оно не было открыто. Мы жили на 10-м этаже московского многоквартирного дома постсоветской постройки – уродливой башни из оранжевого кирпича, расположенной на станции метро Войковская, на окраине Москвы. Окна мы держали закрытыми – слишком очевидна была опасность того, что дети могут из них выпасть.
Чтобы открыть окно, нужно было повернуть белую пластиковую ручку вниз на 90 градусов. Это можно было сделать только изнутри – ветер не мог распахнуть створки. Однако оно было открыто – почти вызывающе, демонстративно.
«Здесь был взломщик?» - спросил мой сын, вглядываясь в застывший внутренний двор под окном. «Не знаю. Может быть, кто-то влез снаружи. Возможно, это был человек-паук», - неуверенно ответил я.
В гостевой комнате в проигрывателе шипела пленка. Я его не включал, а моя жена Фиби ночевала у друзей. Я пытался подавить страх, тревогу, озадаченность, недоверие и холодную, рациональную ярость. Еще через несколько часов мне пришлось встать: где-то в квартире неожиданно включился будильник. Я вышел в гостиную и включил свет. Будильник громко пищал. Кто-то – причем, не я – установил его на 4:10 утра. Я посмотрел на дату – было воскресенье, 29 апреля 2007 года.
Это явно не была обычная попытка ограбления. Ко мне в квартиру, судя по всему, зашли через дверь, и замки не стали этому помехой. Посетители ничего не украли, ничего не повредили. Они, очевидно, намеревались просто продемонстрировать, что они у меня были и – как легко было предположить – могут вернуться. Мрачный символизм открытого окна в детской было нетрудно понять: осторожно, а то дети могут упасть. Сами «гости» – полагаю, их было несколько – испарились как призраки.
Что это были за приведения – точнее, из какого ведомства они были - я догадывался. За 15 дней до этого, 13 апреля 2007 года, российский олигарх и открытый критик Кремля Борис Березовский дал интервью моей газете, в котором призвал к насильственному свержению режима Владимира Путина. После этого мной живо заинтересовалась служба, унаследовавшая функции КГБ.
После краха коммунизма и Советского Союза КГБ получил новое имя. Теперь он стал называться Федеральной службой безопасности. ФСБ сейчас – основное ведомство, занимающееся внутренней безопасностью. Ее задача противостоять шпионажу. По-видимому, я попал в сферу ее внимания, когда мое имя появилось под статьей на первой странице Guardian вместе с именами двух моих лондонских коллег. Через несколько часов после выхода нашумевшего интервью с Березовским началась моя новая странная жизнь.
Кто-то взломал мою личную электронную почту. Некто якобы из «администрации президента» позвонил ко мне в офис и потребовал номер моего мобильного, но я отказался его давать. Небрежно одетая женщина средних лет с – как я заметил – скверной стрижкой в духе 1970-х годов в 7 утра появилась у моей двери. Когда я открыл дверь, она оглядела меня и ушла.
Через два дня после публикации я вылетел из Москвы в Лондон на похороны родственника. Я уже прошел последний контроль, когда кто-то сильно хлопнул меня по плечу. Я обернулся и увидел молодого человека в кожаной куртке – безошибочно опознаваемой форме шпиона КГБ. Он ухмылялся. «С вашей курткой что-то не так», - сказал он с сильным русским акцентом.
После взлета я сразу же направился в туалет. Снял рубашку и куртку, осмотрел их. На них ничего не было. Впрочем, я сразу же подумал, что не знаю, как может выглядеть «жучок».
В той нелепой неосоветской реальности, которую Путин создал, став президентом, ФСБ превратилось в главную силу в стране – огромную, секретную, обладающую гигантскими ресурсами структуру, действующую вне рамок закона и руководствующуюся собственными (также секретным) правилами. ФСБ почувствовала себя вправе сокрушать всех, кого она сочтет врагами государства. В число врагов попадают немногочисленные и деморализованные российские оппозиционные политики, правозащитники, сотрудники иностранных неправительственных организаций, а также предприниматели, не соблюдающие новые правила, которые установил режим: повиноваться государству и держаться в стороне от политики. Кроме этого, врагами, по-видимому, считают иностранных дипломатов, особенно британских, и беспокойных западных журналистов. Однако самое опасное – это отношение ФСБ к предателям.
Мне – как, предположительно, и британскому правительству - было очевидно, что убийство проживавшего в Лондоне российского диссидента Александра Литвиненко имело отношение к ФСБ. Он умер в одной из лондонских больниц в ноябре 2006 года, через три недели после того, как выпил чашку зеленого чая, отравленного радиоактивным полонием-210. Литвиненко был бывшим офицером ФСБ, также как и его предполагаемый убийца Андрей Луговой – человек, который предположительно подсунул ему яд. Однако кто послал убийцу, по-прежнему остается загадкой. Был ли это Путин, как считают друзья и родные Литвиненко? Или же за случившееся ответственны другие темные кремлевские силы, стремившиеся спровоцировать кризис в отношениях между Москвой и Западом?
К моменту убийства Литвиненко, бывшие агенты КГБ – группа «ястребов», известных как «силовики» – заняли ключевые позиции в путинском Кремле. В 1999 году Путин возглавил ФСБ. В 2000 году он был избран президентом и сразу же начал выдвигать проверенных людей из спецслужб на посты губернаторов российских провинций, министров и руководителей госкомпаний. КГБ вернулся.
По оценкам социологов, в 2003 году в Кремле было 25% процентов чиновников из бывших военных или сотрудников спецслужб. К 2006 году лиц, «связанных» с силовиками– в том числе официальных и неофициальных агентов, – в Кремле было уже целых 77%. Силовики рассматривают гибель Советского Союз как унизительную катастрофу. Их миссия – как они ее видят – заключается в том, чтобы восстановить утраченное величие России. К слову, незаконно проникать в чужие квартиры – старая техника КГБ, нацеленная не на убийство, а на запугивание и изматывание. Если жертва жаловалась в милицию, там в ответ вежливо намекали на паранойю. В конце концов, кому жаловаться на взлом, если взломщики работают на государство?
Через три недели после интервью с Березовским мне позвонили из ФСБ. Наша статья вызвала в России фурор и даже побудила политиков из обычно апатичной российской Госдумы потребовать экстрадиции Березовского, которого британская судебная система упорно отказывается выдавать. В мае 2007 года ФСБ начала собственное уголовное расследование в связи с нашей статьей. Главный прокурор России Юрий Чайка уже обвинил Березовского в мошенничестве, заявив, что он украл 4,3 миллиона фунтов у «Аэрофлота», однако было ясно, что дополнительные уголовные обвинения укрепили бы позицию прокуратуры и поставили бы британское правительство в неловкое положение. Не представившийся офицер ФСБ был вежлив, но тверд. «Вы должны приехать, нам нужно поговорить», - заявил он. Я заметил, что моя роль в подготовке статьи была скромной. Я всего лишь позвонил Дмитрию Пескову, вежливому и хорошо говорящему по-английски пресс-секретарю Кремля, и попросил у него комментарий. Однако человека из ФСБ мои слова не убедили. «Советую Вам взять с собой адвоката», - добавил он.
Через три недели после телефонного звонка мы с моим адвокатом Гари Мирзояном, ветераном московских уголовных процессов, стояли у Лефортовской тюрьмы – унылого окруженного спиралями колючей проволоки трехэтажного здания недалеко от центра Москвы. В коммунистические времена это была самая зловещая тюрьма КГБ. Журналистов, тем более иностранных, туда обычно не пускали. Открылась мощная металлическая дверь. За дверью была небольшая приемная. Дежурный офицер сидел за зеркальным стеклом, прозрачным только с одной стороны: он нас мог видеть, а мы его –нет. Только одна рука высунулась на секунду из-за стекла, чтобы забрать у меня паспорт и телефон. Нам разрешили пройти наверх. Лифт был снабжен старомодными тюремными решетками. Фактически, это была движущаяся клетка. Казалось, он предназначен для спуска в К-образную Лефортовскую внутреннюю тюрьму, в которой по-прежнему содержатся несколько узников - в основном политических заключенных. Старомодные видеокамеры на лестничных клетках фиксировали наши передвижения. По обе стороны коридора тянулись ряды одинаковых, безликих деревянных дверей. Мы подошли к двери 306 и постучались в нее.
Майор А. В. Кузьмин пригласил нас войти. К моему удивлению он оказался молодым человеком 29 или 30 лет. Одет он был в темно-зеленую форму ФСБ. Тот факт, что он по поручению президентской администрации расследовал дело Березовского, показывал, что он стремительно продвигался по служебной лестнице ФСБ. На его столе лежала цветная фотокопия первой страницы Guardian с интервью Березовского. Он протянул ее мне. «Не могли бы вы подтвердить, кто вы?» - спросил он.
«Люк Дэниел Хардинг», - ответил я.
Как долго вы находитесь в Москве?
- Три месяца
- Расскажите, пожалуйста, при каких обстоятельствах состоялось ваше интервью с Березовским?
- Оно было взято в Лондоне.
- Откуда вы это знаете?
- Мне сообщил юридический департамент Guardian.
И так далее. Сначала мне даже показалось, что это был не допрос, а бюрократическая формальность. Лишь позднее я понял, что смысл происходившего был не в том, чтобы выяснить истину, а в том, чтобы запугать меня. Кузьмин заранее знал мои ответы. К тому времени, ФСБ уже, по-видимому, успела вломиться ко мне в квартиру, взломать мою почту и начать прослушивать мой телефон. Я мало чем мог бы их удивить. Спустя 55 минут Кузьмин объявил нашу беседу оконченной. Я подписал свои свидетельские показания. Мне хотелось пить, но от предложенного стакана газированной воды я отказался, испугавшись – уверен, что необоснованно, – что в нее могло быть что-то подмешано.
Невидимое присутствие ФСБ продолжалось. Это ведомство стало неотъемлемой частью моей московской жизни – иногда громкой, иногда тихой, как будто кто-то за кулисами уменьшал и увеличивал звук этого мелкого преследования. Что мои телефонные переговоры прослушиваются, было в большинстве случаев очевидно. Агенты ФСБ просто прерывали связь, когда разговор касался опасных тем. Стоило произнести такие слова как «Березовский» или «Литвиненко», как разговор обрывался. (Некоторое время я говорил слово «банан» вместо «Березовский». Удивительно, но это работало.) Обсуждения политики Кремля также заканчивались плохо – раздражающимися гудками отключенной линии.
В начале декабря 2007 года я договорился о встрече с Ольгой Крыштановской, из Института социологии Российской академии наук, главным специалистом по кремлевским элитам в России. Сидя в гостевых тапочках в ее гостиной, я расспрашивал ее о методах ФСБ. У них есть станция прослушки где-то в Подмосковье, рассказала исследователь. Само ее существование – государственная тайна. У ФСБ, добавила она, есть специальный отдел по слежке за иностранными дипломатами. Возможно, также существует и отдел для слежки за иностранными журналистами. Работники прослушки знают, чьи разговоры они слушают. Не скучно ли им на такой работе? «Их мотивирует идея того, что они служат своей стране и борются с ее врагами», - ответила она. Те, кто занимался сбором разведданных – как Путин, или воинственный российский экс-министр обороны Сергей Иванов, – обычно умнее и гибче. По словам Крыштановской, фанатичнее всего те, кто работал в контрразведке. Она охарактеризовала их как зомби. «Эти люди были воспитаны Советским Союзом в духе ультра-изоляционизма. Они ничего не знали о Западе. Их кормили зомбирующей пропагандой, превратившей их в фанатиков и ортодоксов».
Членство в этом клубе – самом тайном из всех – дает определенные преимущества, компенсирующиеся сравнительно небольшую зарплату. «Если ты работаешь в ФСБ, то о законе можешь не беспокоиться. Ты можешь кого-нибудь убить, и тебе ничего не будет», - заявила Крыштановская. Я спросил об убийстве Литвиненко. По ее словам, некоторые высокопоставленные эфэсбешники в частном порядке признавались ей, что оно, вероятно, было операцией ФСБ. Жертве они нисколько не сочувствовали, так как считали, что Литвиненко предал Россию и заслуживал смерти, но без восторга отзывались о неумелом и грубом исполнении убийства.
Уже в дверях, когда я возвращал Крыштановской гостевые тапочки, она посоветовала мне быть осторожнее. Почему? «Потому что вы – враг Путина», - ответила она спокойно.
К августу 2008 года мы переехали с Войковской в деревянную дачу в поселке художников Сокол на северо-западе Москвы. Это была тихая гавань среди безумия большого города. У двери дома росли ландыши, зеленый штакетник был увит диким виноградом. ФСБ, казалось, затихла. И тут, 7 августа началась война в Грузии. Центром конфликта стала Южная Осетия – сепаратистский анклав, фактически управляемый Москвой и ФСБ. В последующие три недели я делал репортажи о том, что я видел – как российские колонны шли из столицы Южной Осетии Цхинвали на Тбилиси. Злосчастное наступление грузинской армии на Цхинвали было смято, и силы президента Михаила Саакашвили в беспорядке отступали. В грузинских деревнях на границе с Южной Осетией, поддерживаемые российской армией юго-осетинские ополченцы устроили настоящую кровавую баню. Они расстреливали этнических грузин (в первую очередь мальчиков-подростков), угоняли машины, грабили грузинские дома и поджигали их. Это была этническая чистка 21 века, и я говорил об этом в открытую. В самой России об этих убийствах, совершавшихся российскими союзниками, не сообщалось. Вместо этого контролируемое государством телевидение прославляло давно запланированное Москвой вторжение в Грузию как миротворческую операцию.
Когда я вернулся в Москву, отношение к западным журналистам было недоброжелательным. Нам явно мстили. 25 ноября 2008 года у меня была крайне неприятная встреча с Борисом Шардаковым – чиновником из министерства иностранных дел, отвечающим за аккредитацию британских журналистов. «Почему вы все еще в этой стране? – спросил он. – Ваша семья не боится, что, если вы будете продолжать здесь находиться, с вами может произойти что-то нехорошее?». Была ли это угроза? По крайней мере, выглядело это именно так.
Тогда же ФСБ возобновила и усилила свою подлую кампанию травли. Случаи проникновения в наш дом и в нашу квартиру стали повторяться постоянно. Я начал их фиксировать.
29 октября-2 ноября 2008 года. Открыто окно в верхней спальне справа. Когда мы уходили, оно было закрыто. В каждой из комнат дома из систем сигнализации вынуты батарейки.
8 декабря 2008 года. Отключено центральное отопление. Дом промерз. Ночью из-под лестницы раздавались звуки, напоминающие звонки мобильного телефона. Не могу найти их источник. Звонки продолжаются.
30 января 2009 года. Проникновение в офис Guardian. С моего компьютера удалена заставка с Фиби и детьми. Экран заблокирован. Клавиатура начисто вытерта. Замок и дверь заклинило.
3 февраля 2009 года. Письмо в британское посольство вернулось со стертым текстом, и с пометкой «NULL».
На этой стадии мне уже стало ясно, что спецслужбы будут продолжать в том же духе, пока я не пойму намек и не уеду. Свою кампанию они вели не без юмора. Однажды я обнаружил у своей кровати дешевую книжку в мягкой обложке о том, как улучшить оргазм.
30 июня 2010 года ФСБ опять проникла ко мне в офис. Агенты отключили интернет и открыли окно, а также сняли трубку телефона и положили ее рядом с моим ноутбуком, ясно дав понять, что они обо мне не забыли. В тот день я написал статью об Анне Чапман – шпионке, входившей в раскрытую в США сеть российских «спящих агентов». Ночной визит должен был мне напомнить, что я опять затронул тему, которой Кремль не рекомендует касаться. Большинство новостных СМИ в России – в том числе BBC, несмотря на усилия некоторых ее наиболее отважных корреспондентов – следуют набору неофициальных правил, практически все из которых я нарушал. Табуированы следующие темы: коррупция в Кремле, деятельность российских спецслужб, нарушения прав человека, которые российские службы безопасности и их местные помощники совершают на проблемном Северном Кавказе, догадки о личном состоянии Путина, которое, по некоторым источникам, может достигать 40 миллиардов долларов. В американских дипломатических телеграммах содержались предположения о том, что у него есть «тайные активы» за рубежом. Сам Путин отрицает их наличие.
27 ноября 2010 года истекали мои российские аккредитация и виза, и я, как и в прошлые годы, попросил МИД их возобновить. Во вторник 2 ноября 2010 года, мне неожиданно звонят. Я в это время нахожусь в Лондоне и изучаю секретные депеши WikiLeaks по российской тематике, однако российское Министерство иностранных дел вызывает меня на срочную встречу, отказываясь объяснить, зачем. Я возвращаюсь в Россию и 16 ноября прихожу в Департамент информации и печати МИД. Там мне говорят, что я нарушил правила во время организованного «Гринписом» 13 месяцев назад пресс-тура в российскую Арктику и во время визита в Ингушетию в марте 2010 года, и поэтому аккредитацию мне не возобновят. За этим решением явно стоит ФСБ. В ответ я говорю, что журналисты Reuters и AFP, участвовавшие в обеих поездках, также не имели необходимых документов, и спрашиваю, знает ли о моей высылке президент Медведев, который якобы так стремится модернизировать Россию и привлечь иностранных инвесторов? Ответов на свои вопросы я не получаю. Однако спокойное поведение главы департамента Олега Чурилова в ходе беседы заставляет меня думать, что распоряжение изгнать меня из страны исходило с самого верха. Я предупреждаю его, что будет скандал. Его это, по-видимому, не заботит.
Таким образом, мое четырехлетнее пребывание в России заканчивается драматически – классической высылкой из страны в советском стиле. Я оказываюсь первым западным штатным корреспондентом, с которым так обходятся после окончания холодной войны. Я поражен. Впрочем, как я понимаю вскоре, неожиданной моя высылка не была. Я всегда признавал это как реальную – пусть и маловероятную – перспективу. Работающие в Москве западные корреспонденты по меньшей мере раз в месяц устраивают неформальные встречи, известные как «сборище писак» («hack pack»). За шесть месяцев до этих событий на такую встречу пришла девушка, проходящая стажировку в Министерстве иностранных дел. В ответ на вопрос о том, кого из журналистов в министерстве больше всего не любят, она проболталась: «Есть такой тип – Люк Хардинг. Они его действительно ненавидят».
Мы с семьей заказываем билеты из Москвы на среду, 24 ноября. За 24 часа до нашего вылета звонит мой телефон. Это Николай, сотрудник Департамента информации. «Г-н Хардинг, у меня для вас хорошие новости, - говорит он. – Мы готовы выдать вам визу на шесть месяцев, чтобы ваши дети могли окончить школу».
Как будто бы моя высылка на время отменяется – но только на время.
Причины этого понять невозможно. Это могло быть практической победой кремлевских либералов. Или, может быть, этого добилась британская дипломатия. Позднее я понял, что такая уступка также могла быть запланирована заранее. Решение ФСБ поставило нашу семейную жизнь с ног на голову.
В начале января Фиба, Тилли и Раскин возвращаются в Россию, чтобы дети могли продолжить ходить в школу. Я остаюсь в Британии, чтобы закончить книгу о WikiLeaks. Параллельно Guardian продолжает публиковать сотни статей, основанных на секретных депешах Госдепартамента США, в которых Россия выглядит «мафиозным государством». Эти статьи, которые явно не должны нравятся Кремлю, выходят за моей подписью.
В субботу, 5 февраля, в московском международном аэропорту «Домодедово» приземляется рейс 891 авиакомпании British Midland. Я чувствую знакомую слабость в желудке. Достаю свой потрепанный британский паспорт, протягиваю сотруднице пограничной службы. Найдя мои данные, она зовет начальника. Они переглядываются со смущенными смешками. (Я уже такое видел в прошлом, и думаю, не написано ли под моим именем в системе агентства нечто ребяческое, издевательское и неприглядное – например: «У обладателя этого паспорта маленький член»?) Меня просят подождать. Начальник забирает мой паспорт. Через несколько минут подходит другой чиновник, по имени Николай.
Я даже не успеваю спросить, что происходит. Николай произносит небольшую речь: «В соответствии с параграфом 27 российского федерального закона, вам отказано во въезде в Российскую Федерацию», - говорит он. Почему, спрашиваю я. «Россия для вас закрыта», - отвечает чиновник.
Я пишу Фиби: «Меня депортируют». «НЕТ», - пишет мне она. Я уверяю ее, что это не шутка.
Николай ведет меня обратно через тот же контрольно-пропускной пункт и проводит в зону вылета к выходу номер один. Я понимаю, что назад в Британию меня отправят на том же самолете British Midland, на котором я прилетел в Россию.
Решение ФСБ депортировать меня вызывает небольшой международный скандал. Я долго писал новости, теперь я сам становлюсь новостью. Мою проблему обсуждают в Палате общин. Я же между тем беспокоюсь о своей оставшейся в Москве семье.
Становится понятно, что российское Министерство иностранных дел ничего не может сказать о моей высылке. Источники сообщают, что они ничего не знают о решении ФСБ внести меня в черный список. Пресс-секретарь Путина Дмитрий Песков уверяет, что премьер-министр не имеет отношения к случившемуся. Кто отдал распоряжение остается загадкой. Тем не менее, властям сложившаяся ситуация неудобна. Через четыре дня моей депортации Министерство иностранных дел разворачивается на 180 градусов и заявляет, что я могу получить визу. Ровно через неделю после высылки я возвращаюсь. Моя аккредитация истекает 31 мая 2011 года, читаю я. Таким образом, решение дать мне новую визу, просто временная мера, позволяющая спасти лицо. Через три месяца, когда скандал будет забыт, мне придется опять покинуть Россию.
На нашей московской даче моя воссоединившаяся после разлуки, которая продолжалась больше месяца, семья тремя голосами против одного голосует за отъезд. Только Фиби за то, чтобы остаться. Все эти четыре года она писала о другой России. Пока я погружался в мрачный мир кремлевской политики, Фиби бродила под открытым московским небом.
Вернувшись в Англию, я по привычке сразу же запираю двери дома. В кафе и ресторанах я оглядываюсь через плечо, смотрю, нет ли вокруг молодых людей в дешевых, плохо сидящих костюмах и коричневых ботинках. Однажды, услышав русскую речь на улице, я ловлю себя на том, что пристально слежу за двумя мужчинами. Однако со временем я понимаю, что старый мир остался в прошлом. Когда я возвращаюсь домой, белые стеклянные двери, которые я запирал перед уходом, по-прежнему заперты. Все вещи лежат там же, где я их оставлял. Мы снова анонимны. И – как мне кажется – в безопасности.
Книга Люка Хардинга «Мафиозное государство: Как один журналист стал врагом новой безжалостной России» («Mafia State: How One Reporter Became An Enemy Of The Brutal New Russia») выходит 29 сентября в издательстве Guardian Books
